Георгий Сатаров. Суд: неравный бой гражданина
с государством

Каковы функции судебной системы, скажем так, в идеале?

Общество, реализуя инстинкт самоорганизации, создает такой институт, как современное государство, которое берет на себя функции по обеспечению взаимодействия между людьми. В то же время государство остается частью социума, а взаимоотношения между людьми и властными институтами нуждаются в верховном арбитре — эту роль берет на себя судебная власть. Не стоит забывать и о стремлении к справедливости. Блаженный Августин говорил: «Что такое государст­во без справедливости, как не шайка разбойников». Функция суда — это одновременно и ответ на этот вызов, и обеспечение этой потребности.

Каково современное состояние российской судебной системы?

Если говорить о формальном инсти­туте, то вроде бы все нормально: законы у нас неплохие. Конечно, они нуждаются в совершенствовании, но, в целом, за последние 20 лет в этой сфере произошла революция. Как говорят юристы, при советской власти не было суда — была судебная функ­ция. А сейчас с формальной точки зрения появились независимый суд и гражданское право.

Однако проблема в том, что между формальным и социальным институтами — огромный разрыв. Согласно современной институциональной теории, институт — это формальные нормы, неформальные предписания и условия, в которых они функционируют. Институт работает нормально, когда это все соответствует друг другу. В развитых демократиях базовые социальные отношения — горизонтальные: конкуренция, кооперация, доверие к партнеру, а не к ­президенту. В странах другого типа, назовем их авторитарными, базовые отношения вертикальные: властное доминирование, подчинение, патрон-клиентские отношения, доверие к начальнику, а не к партнеру. В демократических странах государственные институты обслуживают горизонтальные отношения. В авторитарных — вертикальные. Что происходит у нас? Мы принимаем законы, которые обслуживают горизонтальные отношения. Законы принимаются быстро, а неформальные отношения, практики, убеждения людей меняются медленно. Социальная ткань остается вертикальной, а нормы становятся горизонтальными — и получается разрыв. Это несоответствие порождает множество отклонений.

В судах всех категорий ситуация одинаковая или есть различия?

Разница есть. Например, в уголов­ном судопроизводстве большой обви­нительный уклон. Расскажу историю из практики знакомого адвоката. Ему удалось доказать, что его подзащитный невиновен, и судья вынес оправ­дательный приговор. Но, по всей видимости, дело было заказное, и через некоторое время кассационная инстанция вернула его на повторное рассмотрение, а судья лишился своих полномочий. Второе разбирательство — и следующий судья вынес оправдательный приговор. Кассационная инстанция снова вернула дело. Третий судья вызвал адвоката и сказал: «Ты видишь, что ­происходит? Если я вынесу правосудный приговор, дело кончится тем же, и рано или поздно найдут судью, который все сделает, как нужно. Поэтому договоримся так: я даю условный срок, твой клиент выходит на свободу из зала суда — и, с одной стороны, довольна прокуратура, которая ставит галочку, с другой — довольны вы, потому что вы на свободе, и с третьей — ­доволен я, потому что я остаюсь судьей». Так они и решили. Или другая история: на одну судью из Московской ­области завели уголовное дело по статье «Воспрепятствование осуществлению правосудия» за то, что она не продлила срок предварительного заключения по требованию следст­вия. Это разные элементы мозаики, из которых складывается общая картина. Специфика уголовного правосудия еще и в том, что здесь одна из сторон — гражданин, другая — государст­во. И, вопреки закону, они не равны в процессе, потому что у государства много рычагов давления. Победить государство почти невозможно. Например, в делах по защите избирательных прав выигрыши можно пересчитать по пальцам — и до добра они не доводят. На последних выборах мэра ­Барнаула были допущены ­фантастические нарушения — и формально победил ставленник «Единой России». Против него был подан иск, и судья признал выборы недействительными. Через некоторое время судью лишили полномочий, а его решение отменили. Здесь мы наблюдаем явную заинтересованность государства.

Тем не менее существует большая категория дел, где интерес государства не проявляется, — например дела по социальным невыплатам. Там судьи часто присуждают победу истцам, и государство вынуждено платить. Сравнительно хорошая ситуация в гражданском и в арбитражном судопроизводстве. Там стороны равны. Если нет властного или коррупционного заказа, суд работает адекватно.

Соответствует ли представление граждан о суде реальному положению дел?

Не соответствует. Как ­показывают наши социологические данные, у граж­дан последние несколько лет идет ментальная ломка. Мы выяснили, что судам в целом доверяют больше, чем другим институтам власти, и это доверие постепенно растет. Кроме того, резко повысилась доля тех, кто затрудняется дать оценку работе суда, — а это свидетельство стресса, перестройки сознания. Из-за чего это происходит? Главным образом из-за конфликта между практикой и инфор­мационным фоном. Суд — единст­вен­ный институт власти, который не име­ет у нас в стране пиара. Вы постоянно видите сериалы о ментах, прокурорах, судебных исполнителях — о ком угодно, но не о судьях. Положительный образ судьи не создается. Для сравнения: в американских полицейских фильмах кульминация действия происходит в суде. В наших фильмах кульминация — это поимка преступника. Дальше нет правосудия. Если прислушаться к высказываниям наших высших руководителей, они, в основном, говорят о коррупции в судебной власти. На практике же — и это ­показывают наши данные — суд по уровню коррупции не на первом, а на третьем месте. И последнее, самое важное. Доля дел, в которых судья выполняет заказную функцию и выносит неправосудное решение, весьма мала. Но эти дела — скажем, дело Ходорковского и Лебедева или дела по защите избирательных прав — хоть и тонут в массиве разводов, бытовухи и т.д., имеют колоссальные негативные последст­вия. Во-первых, они ведут к разрушению политической конкуренции и бизнес-климата в стране. Во-вторых, на них реагирует пресса, и публикации в СМИ создают негативный имидж суда. Но одновременно с этим бизнес и граждане, которые обращаются в суд, остаются довольны его работой: согласно нашим данным, люди в три раза чаще оценивают свой процесс позитивно, чем негативно. Столкновение опыта и информацион­ной среды рождает когнитивный диссонанс, и происходит ломка общест­венного сознания. Ведь практика очень часто сильнее пропаганды.

Если судьи станут независимыми — везде, а не только в делах, лишенных коррупционного или властного интереса, — не приве­дет ли это к бесконтрольности?

Есть такая опасность. Скажем, на Украине, по свидетельству экспертов, судьи очень хорошо ­«конвертируют» независимость. Однако следует раз­личать независимость судебной власти как института и независимость судебных решений. Гражданам нужна независимость решений. А независимость судебной власти — вообще очень редкая вещь. Допустим, судей Верховного суда в США и судей во Франции назначают — и ничего. Главное — охранять независимость их решений. Контроль за тем, чтобы судья не попадал в коррупционные связи, чтобы на него не давили, может осуществлять гражданское общество и само судебное сообщество. Для этого существует много механизмов, в том числе испытанных в других странах. Скажем, есть миф, что судебные решения нельзя обсуждать. Это неточная интерпретация конституционной формулы. Для примера: в Германии судебные решения по косточкам разбирают в специальных журналах. Это институт профессионального контро­ля и повышения квалификации судейского сообщества. Ну и кроме того, должен работать институт репутации: судья без репутации — ничто.

Какие аспекты существования судебной системы надо учитывать при ее модернизации?

Прежде всего, следует помнить, что суд тесно связан с другими институтами: с прокуратурой, с адвокатурой, со следствием, с исполнительным судопроизводством. И когда мы говорим о работе суда, мы должны видеть, как функционируют сопряженные с ним институты. Например, система критериев, по которой оценивают эффективность работы следствия и прокуратуры, заставляет представителей этих организаций давить на суд. И это один из факторов, вызывающих гигантский обвинительный уклон. Кроме того, необходимо учитывать историю института. Например, с советских времен на судебное решение оказывают влияние через председателей судов. Этому способствуют даже некоторые формальные нормы. Поэтому сейчас юристы говорят, что надо менять статус председателей судов. Ну и конечно, нельзя забывать, что суд, как и любой инсти­тут, — это не только формальные нормы, но и неформальные практики, сознание людей, их представление о должном и желаемом, правосознание судей и граждан. А с правосознанием судей у нас большие проблемы, потому что за исключением двух-трех вузов юристов обучают в условиях воспроизводства старого советского позитивистского сознания. Согласно ему судья — ­важный ­финальный ­винтик в большой карательной машине, а не арбитр. Понятно, что такое правосознание готовит судью к той ситуации в уголовном судопроизвод­стве, о которой я говорил.

Как изменить правосознание судей?

Сейчас судьи рекрутируются в основ­ном из следователей, прокуроров, представителей судейского аппарата: помощников судей, секретарей и т.д. — и это определяет их мировоззрение и правосознание. Чтобы что-то изменить, нужно расширить круг потенциальных судей — включить в него, например, адвокатов, корпоративных юристов. Для этого важно создать такую атмосферу, при которой должность судьи воспринималась бы как вершина юридической карьеры и вызывала почет и уважение. У нас этого нет. Кроме того, важно ­ввести специализированное судейское образование, более длительное, чем у остальных юристов. Кстати, по такому пути уже пошла Киргизия — можно присмотреться к ее опыту.

Каким образом нужно измененить статус председателя суда?

У председателей суда сейчас несколь­ко функций: распределение дел, принятие решений относительно судьбы судьи, представительство состава суда на совещаниях и т.д. Я убежден, что распределение дел должно быть либо случайным, либо алфавитным. Ведь в состав суда входят, положим, 11 нормальных судей и один неквалифицированный юрист, который купил свою должность и держится за нее руками и ногами. Председатель суда знает, что ему можно поручить «специфическое» дело, и нужное решение будет принято. Поэтому распределение дел не должно ни от кого зависеть. Можно оставить председателя суда как некую формальную должность. Но тогда она должна быть ротационной: раз в год автоматически по списку судьи будут сменять друг друга на этом месте. И отдельно нужно выделить чисто административную должность, чтобы обеспечивать, так сказать, смазку механизма: чтобы бумага была, стулья и компьютеры не ломались и т.д.

Что еще необходимо сделать для оздоровления судебной системы?

Мер по оздоровлению собственно суда немного, и о некоторых из них власть уже заговорила. В ­частности, это введение апелляции вместо кассации. Но, в целом, изменения должны проходить за пределами суда. Взять, например, заказные дела — сетевой бизнес, в который вовлечены следователи, прокуроры, налоговики, судьи. Эти дела, направленные против бизнесменов, делятся на две категории. Первая — бизнес интересен должност­ным лицам. Ведь власть у нас занята, прежде всего, бизнесом. Так вот это необходимо пресечь, развести власть и коммерческую деятельность, чтобы таких ситуаций не возникало. Вторая категория — покупка: один предприниматель заказывает атаку на другого. Понятно, что исправ­лять ситуацию нужно за пределами суда: в ремонте нуждается вся право­охранительная система. Точно так же с политической конкуренцией: здесь главное заинтересованное лицо — власть, начиная с Администрации Президента, Думы и далее по всей вертикали. Чтобы судьи могли смело принимать решения по делам, связанным с защитой избирательных прав, нужно менять политическую систему. Суд изолированно не лечится.

Вы говорили: мы берем законы, настроенные на горизонтальную систему отношений, и внедряем их в вертикальную. Какой вам видится выход: принимать другие законы или менять систему?

Конечно, надо менять сознание людей. В некоторых странах либеральной демократии дети играют в суды — и начинают понимать, что такое суд, для чего он нужен, какова функция судьи и т.д. Ведь что происходит, когда совершается революция в законодательной сфере? Для социальной среды это внешнее воздействие: некие реформаторы принимают какие-то новые законы, которые меняют формальные правила игры. И это запускает в социальной среде некие процессы отбора неформальных практик и отношений. Старое начинает конкури­ровать с новым. Если эта система предоставлена сама себе, то высок шанс, что новые хорошие правила игры проиграют. Они будут подавлены социальной средой. Классический пример — история с банкротствами в России. Да, мы проводим реформы, создаем свободную либеральную экономику, в которой существует институт банкротств. И мы просто принимаем закон о банкротствах, которые, как известно, нужны, чтобы на рынке санировать неэффективных собственников. И через некоторое время выясняется, что банкротства используются у нас, чтобы незаконными способами отбирать собственность у эффективного бизнеса. Мы думали: примем хороший закон — и он изменит социальную среду. Ничего подобного: происходит наоборот. Значит, если мы хотим, чтобы закон заработал, чтобы возникла новая система отношений, мы должны воздвигать препятствия для неформальных практик и отношений, противоречащих новым формальным нормам, и создавать благоприятные условия для практик, которые им комплементарны. Мы же пока этого не делаем.

Можно ли воспользоваться опытом других стран, которые прошли через судебные реформы, — например, Чили?

В Чили, действительно, сравнительно недавно, после Пиночета, прошла колоссальная судебная реформа. Но там проблем было меньше, чем у нас, и они были иного характера: не с судьями, а с гражданами, которые любили полицейских, но не любили судей, потому что полицейские ловили преступников, а судьи их отпускали. То есть дело было, скорее, в правосо­з­нании граждан. К сожалению, мы в большой степени уникальны. Скажем, когда Польша, Чехия, Латвия проводили свои реформы, в том числе судебную, у них, как и у нас, не было особой стратегии, но они руководствовались простым девизом: надо сделать так, как было до Советов, а потом уже разбираться. У них был общий драйв — вернуться к старой государственности, память о которой еще не стерлась. У нас же все, что было до революции, оказалось выжжено: и идея частной собственности, и идея независимого правосудия. И сейчас вернуться к этому никому, за исключением 3—4 «маргинальных» мыслителей, и в голову не приходит.

Тогда, может быть, нам пригодится собственный опыт: реформы Александра II, прошедшие в 60-е годы XIX века, быстро принесли плоды.

Те реформы легли на подготовленную почву, поэтому все быстро заработало. Наши историки нашли архивы князей Голицыных, владевших заводами на Урале: приказчики слали им отчеты о том, кому и сколько взяток они давали. В начале XIX века взятки, в основном, шли губернаторам, их заместителям и другим чиновникам. В середине XIX века — в основном, судейским; губернаторским перепадало несколько процентов от общего объема взяток. Это значит, что судьи были достаточно независимы, и те, кто давал взятки, игнорировали царскую вертикаль.

Проводя эти реформы, власть пошла на колоссальные самоограничения. И это главное, чему нас может научить этот исторический пример. ­Император не вмешивался в дела местного самоуправления, в дела судебные. Судьи и адвокаты были по-настоящему независимы. Представители власти, прокуроры не могли себе позволить влиять на судей, в том числе потому, что было сильное общественное мнение. Ведь в число александровских реформ входила и свобода прессы. Кроме того, активно использовался институт суда присяжных — а ведь это, в том числе, и институт воспитания правосознания. Так что свой опыт безусловно полезен.

Какие у вас прогнозы относительно модернизации суда?

Невозможно решить очень многие проблемы страны без независимого суда. ИНДЕМ проводил несколько проектов по изучению несчастной жизни малого бизнеса. И во время глубинного интервью один предприниматель сказал примерно следующее: «Дайте нам нормальный суд, все остальные проблемы мы решим сами». И это абсолютно правильно. С другой стороны, нужны условия, при которых у власти появится спрос на независимое правосудие. А этот спрос рождается только в условиях политической конкуренции. Дальше, наверное, объяснять не нужно. Так что, пока не изменится политический режим, никакой модернизации не будет.