Преступления
по расчету

В заглавии книги молодых американских экономистов Реймонда Фишмана и Эдварда Мигеля «еconomic gangsters» — это вовсе не аморальные инвестбанкиры, оставляющие без штанов простодушных акционеров. И не прижимистые бандиты, которые настолько скупы, что ездят общественным транспортом. Речь в книге идет об основах экономического поведения, в том числе коррупционного и криминального: авторы доказывают, что даже самые отъявленные злодеи в определенной мере руководствуются экономической логикой. Легендарному гангстеру Аль Капоне, возможно, нравилось убивать, но свою машину по устрашению бизнесменов он выстроил с вполне прагматической целью: облегчить сбор с них подати. И действовала эта машина ровно до тех пор, пока ее отдача существенно перевешивала связанные с нею риски.

Фишман и Мигель, конечно, достаточно осторожны — нигде не утверждают, что все всегда поступают рационально. Они лишь показывают, что базовые принципы экономического анализа могут быть использованы для анализа бедности, преступности, коррупции и других социальных проблем — и даже для борьбы с ними. Например, они установили, что интенсивность насилия в африканских странах меняется в зависимости от погодных условий. Засуха ведет к голоду, а голод провоцирует и межплеменные столкновения, и конфликты внутри этнических и других групп. А изучение «охоты на ведьм» в Танзании выявило, что сельские жители гораздо чаще очищают от ведьм (с помощью мачете) свои деревни именно в засушливые и голодные годы. В каком-то смысле дикие убийства танзанийцами пожилых тетушек и бабушек вполне рациональны: известно, что все примитивные общества в условиях нехватки продовольствия склонны делать жестокий, но прагматичный выбор: избавляться от наименее полезных своих членов (то есть от пожилых женщин).

Книга Фишмана и Мигеля — одновременно и апология экономических методов, и популярное введение в современную экономику развития — изучение экономик развивающихся стран. На конкретных примерах авторы доказывают, что их дисциплина — вовсе не академические упражнения в построении теоретических моделей, а вполне прикладное ремесло, к тому же не лишенное общественной пользы.

Именно достижения ученых, трудящихся на ниве экономики развития, дают, наконец, человечеству шанс сдвинуться с места в борьбе с хронической бедностью. Например, вместо того чтобы возмущаться дикостью «охотников на ведьм», авторы предлагают обратиться к опыту ЮАР, реализовавшей экономическую программу борьбы с этим социальным злом. Пожилым женщинам там назначили государственные пенсии — и они в одночасье превратились из наименее продуктивных членов сообщества в дополнительный денежный ресурс, значение которого возрастает в засушливые годы.

Авторы показывают, как использовать экономические методы для оценки масштабов коррупции. Например, интересно посмотреть, как в годы правления президента Сухарто биржа Индонезии реагировала на сообщения о его здоровье. Исследователи исходили из того, что, продавая или покупая акции индонезийских компаний на местной бирже, инвесторы учитывают и политические связи мажоритарных акционеров. Логично предположить, что принадлежность к «ближнему кругу» давала друзьям и родственникам Сухарто дополнительные преимущества, которые в случае смерти правителя должны были бы полностью или частично исчезнуть. Разумеется, внезапная смерть диктатора чревата хаосом в стране, и потому сообщения о его болезни вызывали общее падение котировок. Но риск для компаний, которыми владели его приближенные, был гораздо выше среднего, а значит, их акции должны были упасть сильнее. Например, слухи о кончине Сухарто в декабре 1997 года привели к тому, что акции холдинга, контролировавшегося сыном президента, в одночасье рухнули на 22%. Когда в 1996 году появились сообщения, что Сухарто поедет в Германию «для обычного медицинского осмотра», акции компаний, принадлежавших людям из его ближнего круга, упали в среднем на 4,5%, тогда как акции прочих остались на прежнем уровне или даже чуть подросли. Это, по мнению авторов, и есть косвенный показатель масштабов коррупции. Для сравнения, назначение председателя совета директоров «Роллс-Ройс» главой британской палаты лордов никак не отразилось на стоимости акций компании. То же и в США: несмотря на все разговоры о коррупционных связях бывшего вице-президента Дика Чейни с нефтяным бизнесом, акции Halliburton, которой он раньше руководил и которой якобы помогал добывать выгодные госконтракты, никак не реагировали на сообщения о его серьезных недугах.

Впрочем эта логика не вполне безупречна. В своих построениях Фишман и Мигель исходят из того, что на бирже всегда есть информированные инсайдеры, которые знают, насколько тот или иной бизнес зависит от политических связей. Получая новые данные о здоровье лидера страны, они пересматривают свои представления об истинной стоимости связанных с ним компаний; эти колебания служат объективной оценкой «коррупционного фактора». Но возможно и другое объяснение. Предположим, что сын президента Сухарто своими деловыми успехами обязан исключительно собственным талантам. Но разве это дает ему иммунитет от экспроприации в случае смены режима? Возможно, информированные инсайдеры на бирже оценивают не размер политической поддержки, а незыблемость прав собственности в стране.

Фишману и Мигелю принадлежит одно из наиболее остроумных исследований по известной проблеме: что важнее, культурные нормы или общественные институты? Почему, скажем, люди паркуются в неположенном месте, например, у торгового центра? Возможно, дело в плохой работе государственного института — ГИБДД: шансы быть пойманным невелики, блюстителю порядка можно дать взятку, а, если тебя и оштрафуют, это не сильно ударит по кошельку. Потенциальная выгода (удобство выйти прямо у входа в магазин) превышает риски

(вероятность наказания), а значит, нарушая правила дорожного движения, мы вполне рационально реагируем на систему внешних стимулов. Но может быть, дело не в качестве институтов, а в том, что мы просто привыкли нарушать правила, что в России принято парковаться где попало. То есть действует специфическая культурная норма?

Авторы нашли элегантный способ ответить на этот вопрос: они проанализировали данные о нарушениях правил парковки дипломатами, работающими в многочисленных представительствах при ООН в Нью-Йорке. Логика экономистов здесь достаточно проста. Пока мы

находимся в собственной стране, сравнительную значимость культурных норм и общественных институтов измерить трудно. Идеально было бы поместить представителей разных культур в общий аквариум с одинаковой институциональной средой и посмотреть, будут ли они и там вести себя по-разному. Фишман и Мигель ухитрились найти такой аквариум прямо у себя под боком — на острове Манхэттен, где расположены ооновские представительства почти двухсот стран мира. Приезжая сюда на работу, все эти французы, эстонцы, китайцы, русские и кенийцы внезапно оказываются в одинаковых условиях: нарушитель правил парковки на Манхэттене будет выявлен с почти стопроцентной вероятностью. Но важна еще одна деталь. Сотрудники миссий при ООН обладают дипломатической неприкосновенностью: нью-йоркские власти исправно выписывают им штрафы, но взыскать их с нарушителей не могут. Получается, что дипломатам все сходит с рук: действуя рационально, все они должны были бы игнорировать правила парковки, оставляя машины там, где им удобнее. Если же они так не поступают — рассуждают экономисты — значит, их поведение определяется усвоенными культурными нормами.

На практике, показывают Фишман и Мигель, представители одних стран действительно гораздо чаще нарушают правила, нежели других. Среди самых законопослушных государств вполне предсказуемо оказались Япония, Нидерланды, Дания, Швеция и Великобритания. Есть и менее очевидные — например, Турция, Греция, Эквадор и Колумбия. В злостные нарушители попали представители Кувейта, Египта, Зимбабве, Албании, Нигерии, Сирии. Россия — где-то в середине рейтинга. Что интересно, склонность дипломатов из той или иной страны нарушать правила парковки хорошо корреллирует с индексом коррупции в этой стране. Можно было бы предположить, что дипломаты из какого-нибудь бедного государства просто не могут себе позволить платить десятки долларов за парковку и потому вынуждены злоупотреблять дипломатическим иммунитетом, чтобы добраться до работы. Но нет: на практике, дипломаты из бедных стран бросают свои авто в запрещенных местах не только у штаб-квартиры ООН, но и рядом с дорогими ресторанами где-нибудь в Гринвич-виллидж (не говоря уже о том, что на работу бедный дипломат мог бы доехать и на метро). Анализ показывает, что склонность к нарушению правил парковки сильнее коррелирует с уровнем коррупции, чем с уровнем жизни в стране дипломата. Интересно, что количество нарушений показывает высокий уровень корреляции и с уровнем антиамериканских настроений на родине представителей: чем сильнее его соотечественники ненавидят «дядю Сэма», тем более склонен дипломат лично поквитаться с ним, не заплатив за паркинг. Получается, что культура значима и что внеэкономические мотивы в поведении людей могут подорвать самые замечательные институциональные реформы.

Фишман и Мигель не объясняют, как примирить этот вывод с общим рациональным пафосом книги, как не предлагают они и убедительного экономического рецепта борьбы с «неправильными» культурными нормами. Они рассказывают, правда, что Антанас Мокус, избранный мэром колумбийской Боготы в 1994 году, для борьбы с нарушителями правил дорожного движения нанял клоунов: артисты передразнивали на центральных улицах тех, кто переходил дорогу в неположенном месте. В представление вовлекались и случайные прохожие, тем самым создавая общую атмосферу неприятия обществом подобного поведения. В итоге программа Мокуса помогла серьезно улучшить ситуацию с нарушением ПДД.

В целом, авторы скорее задают вектор возможным размышлениям об исправлении культурных норм, чем предлагает какую-то программу. Сами они признают, что ответов на все вопросы у них нет. Более того, у экономических методов исследования коррупции есть существенное ограничение: достаточно подробные, качественные данные доступны далеко не всегда. Например, сведения о нарушениях ооновцами правил парковки в Нью-Йорке удалось получить благодаря тому, что городские власти вели затяжную баталию с Госдепом в Вашингтоне, требуя или принудить дипломатов оплачивать штрафы, или возместить Нью-Йорку эту сумму из федерального бюджета. Самому собрать подобную информацию о штрафах не под силу ни одному экономисту Вдобавок, качество данных тем выше, чем лучше положение дел в стране. А в государствах, страдающих от гражданских войн, голода и анархии — то есть там, где многие изучаемые экономистами проблемы стоят особенно остро, не проводится даже перепись населения, а архивы погибают в ходе конфликтов. Описываемые в книге приемы не всегда применимы и по политическим причинам. С точки зрения строгой науки, следовало бы случайным образом разбить всех стражей порядка на две группы: одной повысить зарплату в разы, а другой нет. Теоретически только такой эксперимент позволил бы понять, действительно ли увеличение зарплаты ведет к снижению коррупции. Практически же едва ли хоть одно правительство пойдет на такую меру.

Главный посыл Фишмана и Мигеля: проверять экономической алгеброй благонамеренные проекты искоренения общественных язв и самые, казалось бы, очевидные предположения о природе общества.