Призрак возвращается

Рецензия на книгу: Славой Жижек. Устройство разрыва. Параллаксное видение. М.: Европа, 2008.

Еще совсем недавно казалось, что леворадикальные идеи повсюду потерпели сокрушительное поражение и настолько обесценились, что возврат к ним невозможен. Призрак коммунизма, мол, навсегда остался в прошлом и вряд ли когда-нибудь вновь обретет плоть и кровь в цивилизованном мире. Либеральная демократия, стратегия глобализации обречены на успех, и альтернативы им не только нет, но даже искать ее странно. Однако всеобщая уверенность оказалась безосновательной. Яркое тому подтверждение — возрастающая популярность левых философов. Наше время, которое, кажется, лучше всего характеризуется приставкой пост- (постсоветский, постиндустриальный, постмодернизм и т.д.), обогатилось понятием «постмарксизм» — возрождение, обновление идей Маркса в частности и левой идеи вообще. Это, если угодно, мода на философов марксистского толка у западных интеллектуалов.

Один из востребованных левых мыслителей — а может быть, и самый популярный, — сын словенских коммунистов, неутомимый лектор, интеллектуальный шоумен, публицист и т.д. Славой Жижек. Всемирный ­успех двух его последних книг — «The Parallax View» и «In Defense of Lost Causes» — вновь подтвердил это.

Обе книги — увесистые фолианты, а первая недавно вышла в русском переводе. Увы, по сравнению с английским оригиналом, он читается гораздо тяжелее и кажется перегруженным ненужной заумью. Впрочем, книги эти ценны не столько как интеллектуальное чтение, сколько в качестве приметы современности, свидетельства изменения социального, культурного, экономического порядка, ментального климата. Жижека можно рассматривать как феномен, не сводимый к его писаниям. Он позволяет себе эксцентричные поступки (женится на молодой аргентинке, эпатирует американские университеты; его скандальные фотографии появляются на обложках глянцевых журналах); а главное, он претендует на своего рода новый универсализм. С одинаковой смелостью трактует он философию Гегеля, психоанализ, авангард начала XX века, фильмы Хичкока и Линча, романы Генри Джеймса и Агаты Кристи, экологические проблемы, пишет о войне в Ираке, о Ленине, Сталине, Мао, о музыке Вагнера, шиллеровской «Оде к радости» и искусстве монтажа у Эйзенштейна. Жижек не скупится на примеры, перескакивает с пятого на десятое, множит отступления и пояснения в скобках, щедро рассыпает научные и наукообразные термины, причем не упускает случая одарить мир каким-нибудь собственным, им самим выведенным понятием или попытаться заново осмыслить старый термин (вроде того же «параллакса»: слово это пришло из физики, а у философа означает иллюзию восприятия — кажущееся изменение расстояния между объектом и фоном в зависимости от точки зрения).

Книги Жижека производят впечатление намеренного хаоса. Парадокс следует за парадоксом, а разрешения нет. Оно, кстати говоря, и не подразумевается, ведь Жижек лишь обо­значает «окрестности» парадокса, констатирует область противоречия. Скажем, считается, что человек обладает свободой воли, свободой принятия­ ­решений. Но вот нейропсихологи доказали, что на самом деле решение принимается до того, как осознается. Выводы из этого противоречия можно сделать самые разные, но снять его — довольно трудно.

Парадокс, противоречие для Жи­жека, — едва ли не главная особенность нынешней эпохи. Мир накопил множество идей и концепций, мультикультурная ситуация предполагает не только наличие разных культур, но и их взаимодействие. На каждое явление — множество точек зрения, но ни одна из них не может претендовать на истину в последней инстанции. Мир утрачивает прочные основания. Современность с ее множественностью взглядов, решений, принци­пиальным отказом от поиска универсальной ценностной ориентации, по существу не в состоянии ­ничего предложить­. Глобализация еще более обессмысливает саму реальность и, как следствие, порождает возмущение и борьбу, что стало очевидным после 11 сентября: «Сентябрьские теракты оказались отражением идущей с Запада глобализации, теперь террор тоже не привязан ни к какой местности, ни к какому региональному контексту, как было в Ольстере или стране басков. Сегодня террор дейст­вует по тем же, самым смутным пока еще законам глобализма».

Глобализация катастрофична, по­скольку замутняет противоречия и па­радоксы, которые приводят к катастрофическим последствиям. Еще одно средство маскировки — либерализм. «Три способа управления народами (авторитарный, тоталитарный, либеральный) — это не что иное, как три способа ослепить нас очарованием власти. В некотором смысле либерализм — худший из этих трех... Парадокс в том, что “либеральные” субъекты наименее свободны: они перестают сознавать, что подчиняются». Такая ситуация порождает цинизм и успокоенность, иллюзорность и слепоту, чреватую катастрофой. «Все, что нужно, — это слегка изменить нашу точку зрения, и вся деятельность по “сопротивлению”, забрасыванию властей неосуществимыми подрывными требования­-

ми (экологическими, феминистскими, антирасистскими, антиглобалистскими) предстанет в виде процесса подпитки машины власти, поставки материала для продолжения ее движения...» Современный капитализм, пишет Жижек, трансформировался в эгалитарный проект. «Он даже узурпировал левую риторику самоуправления рабочих и превратил антикапиталистические по сути лозунги в капиталистические». За по­следние лет двадцать-тридцать сам термин «капитализм» стал настолько общим, что редакторы журналов вычеркивают его в статьях, предлагая для замены слово «экономика». То, что когда-то Маркс в «Манифесте Коммунистической партии» ­провозгласил­ целями ­классовой борьбы, превратилось в обычный атрибут буржуазных демократий (кроме ликвидации частной собственности). Общество современного «сетевого» или «цифрового» капитализма подо­шло к коммунизму ближе, чем какое-либо другое за всю историю человечества.

И все-таки, пока существуют глобальные антагонизмы, потенциал революций не исчерпан, утверждает Жижек.

В своем недавнем выступлении на конгрессе Европейской академии менеджмента он говорил про четыре таких антагонизма: угрозу эколо­ги­ческой катастрофы; неприменимость законов частной собственности к так называемой интеллектуальной соб­ственности; морально-нравственные следствия научно-технического ­прогресса (особенно в биогенетике); новые формы апартеида — стены (между Израилем и Западным берегом, на американо-мексиканской границе, кольцо вокруг Евросоюза) и новые трущобы. 11 сентября 2001 года (9/11) обрушились башни-близнецы Всемирного торгового центра, а двенадцатью годами ранее, 9 ноября 1989 года (11/9), пала Берлинская стена. 9 ноября возвестило «счастливые 90-е». Казалось, что либеральная демократия победила в принципе и поиски завершены. Что пришествие глобального либерального мирового сообщества не за горами. Что все преграды на пути к хеппи-энду, как в голливудских фильмах, случайны и временны, то есть осуществился проект Фрэнсиса Фукуямы, провозгласившего «конец истории». Но… небольшое смещение — и правовые нормы, определяющие наши обязанности и гарантирующие наши права, предстают в виде проявлений безжалостной власти, которая говорит нам, ее подданным: «Я могу сделать с вами все что угодно!»

Жижек по существу говорит о том, что любая власть трансформируется в тоталитарную. И уж конечно, тоталитаризму ослепление подданных идеей «всеобщего счастья», когда ни у кого не возникает даже мысли о сопротивлении, свойственно в первую очередь. Однако именно к опыту тоталитарного прошлого обращается Жижек в книге «In Defense of Lost Cause». И это обращение намеренно эпатажно. Жижек пытается опровергнуть распространенный тезис о том, что идеологии для масс ­исчерпали себя, что эпоха всеобъемлющих объяснений подошла к концу и что стремление ко всеобщему благу окончательно дискредитировано. Он не то чтобы отстаивает тоталитаризм Ленина, Сталина или Мао, но хочет обнаружить изначальный импульс, революционный потенциал, который был употреблен ими во зло. Ведь и не оправдывая безумных проектов прошлого, можно противопоставить их революционную энергию успокоенной современности. Задача Жижека — смутить покой либеральных представителей среднего класса, не забивающих себе голову размышлениями на подобные темы. Жижек обрушивает на читателя хаос суждений, антиномий, терминов, примеров, желая отстоять революционность как таковую. В ней он видит едва ли не единственный способ противостоять обществу безмерного потребления, избыточного производства, бездумной эксплуатации природы.

Из четырех глобальных антагонизмов главное — противоречие между «включенными» и «исключенными», пишет Жижек. Сегодня в трущобах всего мира происходит быстрый рост неконтролируемого государством населения, которое находится частично вне закона и остро нуждается в минимальных формах самоорганизации. Население трущоб — маргинализированные рабочие, выброшенные на улицу служащие и бывшие крестьяне, но это отнюдь не бесполезные отбросы. Они хоть и плохо, но инкорпорированы в экономику; многие из них работают без официального оформления, адекватного медицинского и социального обслуживания. (Их численность все время растет, по мере того как страны третьего мира включаются ­­­в глобальную экономику, а импорт из развитых государств дешевого продовольствия разрушает традиционное сельское хозяй­ство.) «Эти люди — следствие того, что громко называется “развитие”, “модернизация” и “общий рынок”. Их появление не результат ­неудачного стечения ­обстоятельств, но неизбежный продукт скрытой логики глобального капитализма. Обитатели фавел Рио-де-Жанейро или трущоб Шанхая лишь несущественно отличаются от жителей арабских пригородов Парижа или гетто Чикаго». Если принципиальная задача эмансипации XIX века состояла в том, чтобы уничтожить монополию буржуазных либералов посредством политизации рабо­-чего класса, если задачей XX века было политическое пробуждение­ крестьян Африки и Азии, то первейшая задача XXI века — организация и дисциплина деструктурированных обитателей трущоб. Без осознания антагонизма между «включенными» и «исключенными» мы вполне можем очутиться в мире, в котором Билл Гейтс будет выглядеть великим гуманистом и борцом с бедностью и болезнями, а Руперт Мердок окажется великим поборником сохранения окружающей среды, мобилизующим сотни миллионов людей посредством своей медиаимперии. Тогда в противоположность классическому пролетарию, которому нечего терять, кроме своих цепей, «мы ВСЕ потеряем ВСЁ».

Любопытно, что в этом споре с со­временным капитализмом и его культом права на эгоистичное наслаждение жизнью, Жижек как будто вовсе не обращает внимания, скажем, на скандинавский опыт. Ему явно неинтересен феномен Норвегии, с неожиданным спокойствием воспринявшей неожиданно свалившееся нефтяное богатство, или шведский социализм. Но если и вправду со­временное общество больше страдает не от отсутствия свобод, а от недостаточного количест­ва ­запретов (как полагает Жижек), то скандинавский социализм — замечательный пример спокойного решения проблем. Приоритет экологии, налоговые ограничения, социальные проекты, существенная роль государства в производстве — все это, возможно, не радикальное, а вполне будничное решение жгучих вопросов современности, хотя и далекое от революционного. Социальная справедливость здесь, может быть, и не торжествует, но ущемленной ее уж ни­-

как не назовешь. С правами человека и его демократическими свободами­ все ­обстоит просто идеально. Ком­мунистов не видно и не слышно.

Но вот пример из Канады — тоже, казалось бы, вполне социалистической страны, тратящей миллиарды ­нефте- и прочих долларов на благие дела вроде программ развития парламентской демократии у эскимосов, поддержку скотоводов, разводящих бизонов, и охрану девственной природы национальных парков. Месяц назад федеральное правительство отменило программу выдачи грантов на заграничные поездки для творческих коллективов и отдельных художников, так как они не несут своим искусством «истинно канадские ценности». А все потому, что в прошлом получателями грантов оказались радикалы, разные левые и антиглобалисты. А до того консерваторы в правитель­стве предложили законопроект, позволяющий отказать в государственном финансировании съемок фильмов, содержание которых правительство сочтет провокационным. И значит, в развитых стра­-

нах вновь идет борьба с идеологической левой угрозой. Не это ли ­свидетельство того, что призрак ­возвращается?