Обратная
сторона дружелюбия

От редакции. Гипотеза самопроизвольного одомашнивания человека, произошедшего более 80 тыс. лет назад, постулирует, что естественный отбор воздействовал на наш вид в пользу более дружелюбного поведения, что усиливало способность гибко сотрудничать и общаться. В течение многих поколений более успешными оказывались лица, чьим профилем гормонального набора и развития было дружелюбие и, следовательно, кооперативная коммуникация. Но у дружелюбия существует и своя темная сторона, которая делает человека самым безжалостным созданием на планете. Мы публикуем несколько ярких фрагментов из книги «Выживает самый дружелюбный. Почему женщины выбирают добродушных мужчин, молодежь избегает агрессии и другие парадоксы, которые помогут узнать себя лучше», вышедшей в издательстве «Бомбора». Авторы книги — Брайан Хэйр, глава центра когнитивных нейронаук, профессор эволюционной антропологии, психологии и нейронаук в Университете Дьюка, и его жена Ванесса Вудс, писатель, журналист и научный сотрудник эволюционной антропологии в Университете Дьюка — рассказали не только о гипотезе одомашнивания человека и теории сознания, но и о страшных истоках дегуманизации.

У нас есть тенденция размышлять об эволюции как об истории созидания. Однажды, давным-давно, произошло нечто, и это нечто продолжило развиваться линейно. Но эволюцию нельзя воспринимать как тонкую линию жизненных форм, стремящуюся вверх — к совершенствованию Homo sapiens. Многие виды были успешнее нас. Они жили на миллионы лет дольше нас и стали прародителями дюжин других видов, которые продолжают существовать в наше время.

Когда я начал изучать животных, я был так сосредоточен на общественной конкуренции, что мне и в голову не пришло, что коммуникация или дружелюбие могут быть важны для когнитивного развития не только животных, но и нас с вами. Я полагал, что эволюционную пригодность животного определяет развитый навык манипулирования или способности обманывать. Но оказалось, что интеллектуальное превосходство — это далеко не все. Наши эмоции играют преувеличенную роль в том, что видится нам результативным, болезненным, привлекательным или отвратительным.

Наши предпочтения в решении определенных проблем так же влияют на определение познавательной способности, как и на способность считать. Самое искушенное общественное осознание, память или стратегия не будут способствовать развитию инновации, если она не идет вкупе со способностью взаимодействовать с другими.

Это дружелюбие возникло в результате одомашнивания самих себя. Одомашнивание во многих поколениях не ведет, как было принято думать, к снижению интеллекта. Оно усиливает дружелюбие. В процессе одомашнивания животное проходит через множество изменений, которые не имеют никакого отношения друг к другу. Данный паттерн изменений, называемый синдромом одомашнивания, сказывается на форме наших лиц, размере зубов, пигментации частей тела или волос. Он включает в себя изменение гормонального фона, репродуктивных циклов и нервной системы. В ходе исследования мы также узнали, что при определенных условиях он усиливает нашу способность к координации и коммуникации.

Одомашнивание — также результат природного отбора. В данном случае селекция делает акцент на дружелюбии, направленном на другие виды или собственный вид. Именно под этим мы подразумеваем одомашнивание самих себя. Оно дало нам преимущество дружелюбия, необходимое для преуспевания, тогда как другие виды людей вымерли.

Становясь все более дружелюбными, мы смогли перейти от проживания в небольших группах из 10—15 особей, как это было у неандертальцев, к более крупным — из 100 и более человек. Даже не имея мозга крупнее, в больших и лучше скоординированных сообществах мы легко получали превосходство над иными группами людей. Наша чувствительность по отношению к другим позволяла развивать более сложные пути сотрудничества и общения, что направляло наши культурные способности по совершенно иной траектории. Мы могли стремительнее других создавать инновации и делиться ими. У других людей не было и шанса.

Побеждает самый любезный человек

Одомашнивание человека, однако, не то же самое, что одомашнивание птицы, волка или даже человекоподобного примата. Только люди обладают гигантским мозгом, плотно упакованным в нейроны, что наряду с другими когнитивными способностями дарует нам беспрецедентный самоконтроль. Мы разделяли эту способность к самоконтролю с другими видами человека, способными к производству примитивных орудий труда. Наши ближайшие родственники, неандертальцы, имели продвинутую культуру, орудия и даже, возможно, язык, но они не стали высшим хищником. В иерархии плотоядных они оставались на уровне шакалов или гиен: иногда они охотились, иногда доедали объедки и часто оказывались в зависимости от более крупных хищников.

Наш вид ненамного их опережал. Лютые засухи, извергающиеся вулканы и наступающие ледники угрожали нашему выживанию, и, может быть, мы близко подошли к черте вымирания. Затем, в среднем палеолите, мы только прошли жесткий отбор по принципу дружелюбия.

Он дал нам новую социальную категорию, не характерную ни для какого другого животного, — внутригруппового незнакомца. Эта категория появилась как озарение и сохранилась благодаря окситоцину — гормону, наполняющему тело матери при рождении ребенка. Под воздействием окситоцина даже на большом расстоянии мы можем испытать чувство доброты к приближающемуся незнакомцу, если видим, что он на нас похож.

Согласно гипотезе самопроизвольного одомашнивания человека, когда нам на глаза попадается внутригрупповой незнакомец, окситоцин должен поспособствовать возникновению дружеских чувств по отношению к нему. Зрительный контакт создает очередной выброс окситоцина, укрепляя эмоциональную связь. Когда вы знакомитесь с новым человеком, ваше желание выдержать визуальный контакт настолько, чтобы включился в работу окситоцин, наверное, важнее, чем твердость вашего рукопожатия.

Умение заводить друзей среди внутригрупповых незнакомцев совершенствует нашу выживаемость и способность к воспроизведению потомства. Как мы видели на примере арктических эскимосов и тасманийцев, люди в изоляции утрачивают культурные знания. Культурная инновация человечества оказалась перенасыщенной, поскольку сотни и миллионы инноваторов проявляли уникальную способность принимать незнакомцев и сотрудничать с ними.

Склонность к дегуманизации 

Однако у нашего дружелюбия имеется темная сторона. Когда мы ощущаем, что группе, которую мы любим, угрожает опасность от другой, мы способны выключить несущую угрозу группу из нашей ментальной сети — что позволяет дегуманизировать ее. Там, где мы могли бы чувствовать эмпатию и сострадание, мы не испытываем ничего. Будучи неспособными на эмпатию к опасным аутсайдерам, мы не видим в них людей и способны проявить худшие формы жестокости. Мы одновременно самые толерантные и самые безжалостные существа на планете.

Гипотеза самопроизвольного одомашнивания человека помогает нам обосновать как наше дружелюбие, так и потенциальную жестокость. Наша способность дегуманизировать чужаков является попутным продуктом дружелюбия к членам собственной группы. Если мы усматриваем угрозу в непохожих на нас лицах, мы становимся способными выключить их из нашей ментальной сети. На месте привязанности, эмпатии и сострадания образуется пустота. Когда ломается уникальный механизм доброты, сотрудничества и коммуникации, у нас появляется потенциал к ужасающей жестокости. СМИ в современном мире только усиливают и ускоряют эту тенденцию. С пугающей скоростью крупные группы могут переходить от выражения предубеждения к взаимной дегуманизации.

Мы можем развить ярко выраженную ксенофобию при реакции на чужака из конкурирующей группы — особенно во времена конфликтов, и нужно совсем немного, чтобы спровоцировать включение этой групповой психологии. Деление незнакомцев на группы, основанное на любом субъективном различии, способно привести к антагонизму: выдать одной группе желтые нарукавники, а другой нет; поделить людей по принципу цвета глаз на голубоглазых и кареглазых…

Социологи традиционно называют это тенденцией к предвзятости, в целом определяемой как негативные чувства по отношению к группе людей. Гипотеза самопроизвольного одомашнивания человека предполагает, что невозможно объяснить наши худшие проявления к другим группам «просто негативными чувствами».

У нас также развилась способность подавлять активность ментальной сети, которая дает уникальные черты теории сознания. Это позволяет нам при возникновении угрозы закрыть глаза на то, что чужаки — это тоже люди. Это ослепление представляет собой гораздо более темную силу, чем предвзятость. Не будучи способными испытать эмпатию по отношению к чужакам, мы не воспринимаем их страдания. Агрессия становится допустимой. Правила, нормы и мораль человеческого отношения более не применимы.

Люди могут различаться по предрасположенности к дегуманизации, и на уровни расчеловечивания способна сильно повлиять социализация, но наша гипотеза гласит, что любой человеческий мозг способен на дегуманизацию.

Возьми себя в руки 

Гипотеза самопроизвольного одомашнивания человека прогнозирует выгодность социального взаимодействия благодаря усилению толерантности. Но также она подчеркивает нашу уникальность, потому что мы гарантированно можем подавлять свои эмоциональные реакции и просчитывать выгоду толерантности. Именно самоконтроль в сочетании со сниженной реактивностью создает характерную для человека адаптацию к уникальным формам социального познания. Одомашнивание мозга волка или гориллы впечатляет. Но волшебство происходит именно при одомашнивании мозга человека. Рождается ультракультурный вид. Должно быть, мы стали способны к уникальному типу дружелюбия, что позволило нам жить в более крупных группах, повысить плотность населения и установить теплые отношения с соседними группами. Это, в свою очередь, привело к укрупнению социальных сетей и сделало возможным передачу инноваторами своих идей большему количеству людей. Культурные изменения превратились из медленных и нестабильных в быстрые и стремительные. Это привело к кратному росту технологий и появлению современного поведения. Если гипотеза самопроизвольного одомашнивания верна, то наш расцвет произошел не из-за того, что мы стали умнее, а из-за того, что мы стали добрее.