«История ничему не учит, но утешает
в невзгодах»

Во время кризиса люди обращаются к прошлому — за утешением, вдохновением, идеями. Нам кажется: изучив историю, проследив параллели, мы лучше поймем настоящее и предскажем будущее. Действительно ли это так? Может ли история стать основой для планирования будущего? Об этом — а также об исторических романах, работе учителя истории и отношениях со временем рассказывает писатель, сценарист, кандидат исторических наук Леонид Юзефович.

HBR Россия: События, свидетелями которых мы стали в прошлом году, вызвали к жизни массу прогнозов. Как вы — как историк — относитесь к попыткам просчитать будущее?

Юзефович: Социально-политические прогнозы не действуют на коротких отрезках времени. Предсказания обычно не сбываются или сбываются в пределах вероятностной допустимости. Сломанные часы дважды в сутки тоже показывают правильное время. Известные в прошлом и якобы оправдавшиеся предсказания обычно сочиняются задним числом. Скажем, после того как польский король Ян Собеский разгромил турок под Веной в 1683 году, появилось множество будто бы старинных пророчеств, предсказавших ему эту победу. Иногда прогнозы сами по себе делались орудием политической борьбы. В начале ХХ века, когда Монголия входила в состав Китая, в Пекине были недовольны независимостью монгольских буддийских первосвященников. Чтобы упразднить сам институт ургинских хутухт, китайцы придумали якобы древнее предсказание о том, что нынешний хутухта, Богдо-гэген VIII, будет последним перерождением почитаемого тибетского мудреца и отшельника Таранатхи.

Можно ли извлечь уроки из событий прошлого?

Теоретически — да, но человек устроен таким образом, что уроков из истории он не извлекает. В истории легко найти множество эпизодов, способных нас от чего-то предостеречь или послужить нам примером, но поступим мы все равно так, словно ничего не знаем о прошлом. Чужой опыт не учит. Нам всегда кажется, что обстоятельства изменились и в нашем случае все пойдет не так, как шло раньше. Вероятно, перед тем как члены Политбюро ЦК КПСС в 1979 году приняли решение о вводе войск в Афганистан, их проинформировали, что все англо-афганские войны были для Великобритании неудачны, но это знание не остановило советских руководителей. Как и британских генералов, которых тоже, надо думать, предупреждали, что с афганцами лучше не связываться. Немецкий историк и писатель Себастьян Хаффнер говорил: «На вопрос о будущем история дает один ответ: будет так же, как всегда, но иначе».

История ничему не учит, но утешает в невзгодах. Взгляд на звездное небо, на сверкающую бездну у нас над головой напоминает о нашей малости — и, значит, о незначительности наших проблем по сравнению с величием мироздания, частью которого мы являемся. Примерно то же и с историей. Она так же велика, так же бездонна и тоже может служить утешением. В ней всегда найдутся ситуации, похожие на те, которые переживаем мы сами. Сильнее всего нас страшит то, чему нет аналогий.

Если аналогия все же есть, можно ли, проведя ее, увидеть возможную траекторию развития событий в будущем?

Можно, наверное, но в таком приближении, которое не принесет практической пользы. Например, мы знаем, что государства и культуры не вечны, но их век многократно превышает человеческий. Можем ли мы плодотворно использовать знание о том, что через миллионы лет солнце погаснет? Стоит ли размышлять на такие темы? Думаю, стоит, но при этом надо отдавать себе отчет в том, что подобные размышления — просто умственная гимнастика. А делать предсказания типа «это правительство падет», а «этот человек умрет» — бессмысленно. Мы это и так знаем. Нам важны сроки и подробности, а они надежно скрыты завесой будущего.

В определенные моменты история неожиданно делает кульбиты и привычный ход вещей нарушается. Может ли изучение истории подготовить нас к таким переменам и показать, что к ним приводит?

Чтобы понять, что ход вещей нарушен, нужно понимать законы этого «хода». А мне кажется, что все попытки историков и философов выстроить жесткую схему исторического процесса потерпели фиаско. Можно предположить, что в общих чертах события будут развиваться по сценарию, имевшему место в прошлом, но детали предсказать невозможно. А Бог (или дьявол), как известно, в деталях. В кино есть литературный сценарий и есть написанный на его основе, но иногда очень далеко от него отступающий сценарий режиссерский. По нему и снимается фильм. Сценарий исторических событий нам никогда не будет известен. Сейчас говорят, что Версальский мир 1918 года сделал Вторую мировую войну неизбежной: дескать, об этом уже тогда предупреждали умные люди. Да, но по этому сценарию был снят такой фильм, о котором никто из предсказателей не мог и помыслить. Слишком много сошлось случайностей, чтобы кто-то способен был предвидеть, что война примет такие формы. Многие эпохи социальной турбулентности заканчиваются диктатурами, но диктаторы бывают настолько разными, что знание о возможном их появлении мало что нам дает.

Позволяют ли исторические произведения понять настоящее?

Да, потому что настоящее неотделимо от прошлого. Нет такой современности, в которой не присутствовала бы история. Попробуйте разделить годовые кольца в стволе дерева. Прошлое может многое сказать о настоящем, потому что в нем яснее проступает вечное. Давно минувшая жизнь кажется очищенной, проблемы — не погруженными в быт, в повседневность. Это позволяет лучше разглядеть многие вещи, важные и для нас сегодняшних.

Какое влияние исторические романы оказывают на человека?

Они, как путешествия, расширяют кругозор, дают чувство относительности времени и места, в которых мы живем. Изучать по ним историю — напрасный труд, но они позволяют человеку ощутить себя не центром вселенной, а ее частицей.

Что такое, с вашей точки зрения, хороший исторический роман?

Такой, автор которого пробуждает в читателе интерес к истории, но не пытается уверить его, что написанная им книга точно воссоздает прошлое. В возможность такой реконструкции я не верю.

В своих произведениях вы стараетесь описывать исторические события как можно точнее или подстраиваете их под художественные нужды?

В разных случаях по-разному. Единого правила у меня нет. В «Филэллине» я допускаю некоторые вольности, но так, чтобы меня нельзя было уличить во лжи. Хотя какие-то неточности всегда есть и будут. Иногда, чтобы чувствовать себя свободнее, я просто меняю одну букву в фамилии исторического персонажа. Те, кто ориентируется в материале, поймут, о ком речь, но упрекнуть меня ни в чем не смогут.

Сегодня многие получают представление о ходе истории по книгам, фильмам, сериалам. Чувствуете ли вы ответственность за то, как вы изображаете прошлое?

Конечно, чувствую, но любая книга слабее действует на наше восприятие, чем зрительные образы. Ивана Грозного и Александра Невского в знаменитых фильмах Эйзенштейна играл великолепный Николай Черкасов — и теперь все мы, я в том числе, представляем себе Грозного и Невского в образе этого актера. Бороться с этим невозможно и, наверное, не нужно.

Почти во всех ваших произведениях действие происходит в одних и тех же местах — на Урале, в Монголии, в Петербурге. Определяет ли география какие-либо характеристики человека?

Климат и ландшафт определяют род занятий и характерные черты живущей на данной территории людской общности. Горцы не похожи на жителей равнин. Как считал великий историк Василий Ключевский, для русского национального характера типична способность к напряжению всех сил на небольших отрезках времени, но не к равномерной работе. Ключевский связывал это с особенностями сельскохозяйственного цикла в России — короткое лето требует от крестьянина колоссальных усилий, зато долгая зима позволяет расслабиться.

Отличаются ли люди тех времен, которые вы изучали, от наших современников?

Меняются не люди, а наши представления о мире, о самих себе, о том, что красиво и некрасиво, что хорошо и что плохо. Мы ведем себя по-разному в зависимости от того, что на нас надето, где и с кем мы находимся. Точно так же культура и время набрасывают на нас определенные покровы. Вне этих одежд мы существуем лишь в исключительных обстоятельствах. История как наука не занимается голым человеком. Это не ее предмет.

Знаете ли вы своего читателя?

Мужчины обычно ищут в книге информацию, женщины — эмоции. Боюсь, что мою документальную прозу чаще читают мужчины.

Считаете ли вы, что писателю нужно помогать продвигаться?

Писателю приятно, когда издательство продвигает его книгу, но едва ли это сильно влияет на продажи. Бывает, что одна книга прекрасно расходится без всякой рекламы, а другая, которую активно продвигают, продается плохо. Серьезная книга — необычный товар. Она не может продаваться по таким же правилам, как чай или мыло. Самый надежный для нас источник информации о ней — не реклама, а те люди, которым мы доверяем.

Какую литературу вы читаете?

Всю жизнь люблю стихи. В юности обожал исторические романы, но давно перестал их читать. Сейчас мне интереснее литература по истории, научная или нон-фикшн.

Мне кажется, со временем почти все перестают читать художественную литературу и отдают предпочтение публицистике.

Не совсем так. Я, например, публицистику почти не читаю. Эссеистику — да, и очень люблю, но актуальную публицистику — совсем нет. Зато слежу за нашей современной литературой. Хочется знать, что делают мои коллеги. Считается хорошим тоном говорить, что русская литература мертва, но так говорят те, кто ее не читает. У нас много прекрасных писателей.

Большую часть жизни вы работали учителем и сами признавали себя хорошим педагогом. Что скрывается за этим понятием?

Многое зависит от предмета. Задача хорошего учителя математики или физики — передать детям знания. Моя жена — преподаватель музыки, ее цель — научить ребенка владеть инструментом. Но для преподавателей истории, как я, и литературы успешная передача знаний — не единственное и, может быть, даже не главное, что делает его хорошим учителем. За то время, что мы проводим с детьми на уроке, нам нужно пробудить их эмоции. Дети забудут все, что ты им рассказал, но интерес к предмету, который ты у них вызвал, останется с ними. Кроме того, учитель должен иметь авторитет. Хороший учитель — тот, чьи уроки дети любят и у кого стараются получать высокие оценки. Но ребенок не будет любить твой предмет и, следовательно, не будет его знать, если он не любит и не уважает тебя как человека.

За счет чего вы приобретали авторитет в классе?

В основном, учитель добивается авторитета за счет интереса детей к своему предмету, но не только. Есть множество других важных вещей. Ребенок не простит учителю, если в течение первых уроков тот не сможет запомнить его имя. А это непросто, учитывая, что историку приходится иметь дело как минимум с семью-восемью классами, то есть с двумя сотнями детей, которых он никогда раньше не видел. Учителю необходимо найти контакт с каждым. Конечно, эти отношения будут разной степени близости, но иметь их нужно со всеми, а не только с любимчиками. Каким образом учитель их установит, его личное дело. Помню, одна шестиклассница, упорно не желавшая учить историю, спросила меня, прочел ли я новый том «Гарри Поттера». Я сказал, что нет. Тогда она предложила мне заключить договор на следующих условиях: я буду дома читать эту книгу и раз в неделю, на перемене, излагать ей содержание очередной главы, а она в свою очередь будет пересказывать мне параграф из учебника по истории средних веков. Я согласился, и мы стали друзьями. После этого проблемы с историей у нее закончились.

Как изменяется ваше мировосприятие с течением жизни?

Скажу только о моих отношениях со временем. Не с тем, в которое мне выпало жить, а со временем вообще. Многие замечают, что с возрастом прошлое к нам приближается, хотя вроде бы должно удаляться. В старости мы вспоминаем такие вещи, которые, как казалось нам раньше, забыты навсегда. Недавно я вспомнил расцветку и узор китайского покрывала, которым в детстве застилалась моя кровать. Чем мы старше, тем ближе к нам становятся не только частности нашей собственной жизни, но и крупные исторические события. Когда я был студентом-первокурсником, дистанция между мной и Гражданской войной составляла, условно говоря, почти три моих жизни. Теперь от Ленина, Колчака и Деникина меня отделяет лишь одна моя жизнь с небольшим хвостиком. Наши личные отношения с прошлым — единственный инструмент, с помощью которого мы определяем расстояние до него.