Гендиректор «Эко-Системы» о том, как в России легально зарабатывать
на мусоре

Еще лет восемь назад я не думал, что буду заниматься мусором. Тогда я работал в Совете Федерации — возглавлял аппарат в комитете по промышленной политике, или, как его неофициально называли, клуб олигархов. В нем собрались представители Олега Дерипаски, Бориса Иванишвили, Магомеда Магомедова, Олега Ткача и других крупных бизнесменов. Я честно проработал на этой должности пять лет, оброс связями и к концу 2007 года решил, что пора уходить.

До этого я работал в РАО ЕЭС, как и трое других основателей компании «Эко-Система»: Павел Горелов, Дмитрий Пономарев и экс-сенатор Валентин Завадников. Знали мы друг друга давно, так как все — выходцы с Дальнего Востока. У нас были общие бизнес-проекты, и мы подумывали, куда еще можно инвестировать. Тогда в СФ мы с экспертами готовили новую редакцию Жилищного кодекса и много общались с губернаторами,­ ­мэрами, городскими депутатами. Тогда-то и появилась идея заняться бытовыми отходами, поскольку система управления ими — waste management — в России, как выяснилось, не выстроена. Этот бизнес был не приватизирован, им заправляли в основном муниципальные компании, это были сплошные теневые сделки и воровство. И если в городские электросети и канализацию еще вкладывались какие-то деньги для поддержания инфраструктуры, то в уборку отходов никто не инвестировал вообще. То, что у нас сейчас происходит в этой сфере, можно назвать тихой экологической катастрофой, или кризисом свалок.

Легальный частный бизнес сторонился этой отрасли и из-за так называемого фактора Лужкова. Он тогда строил в Москве мусоросжигательные заводы, дорогие и бессмысленные с точки зрения экономики. И все говорили: ну, мусором заниматься нереально — сразу нужно вложить 50 млн евро, это дорого и к тому же неэффективно — нужны постоянные дотации. Мы посчитали, и оказалось, что входной порог невысокий: 15—20 млн долларов. Столько стоит система управления отходами «от и до» с нуля: сбор мусора, его транспортировка, сортировка и новый полигон.

Мы решили рискнуть. На запуск пилотного проекта в Астрахани, полумиллионном городе, нам в 2008 году потребовалось 10 млн долларов. Треть этой суммы мы вчетвером выложили сами (кое-какие деньги у меня от бизнеса до госслужбы еще водились), а оставшиеся 70% заняли в Сбербанке. Консультантом в сделке выступил Европейский банк реконструкции и развития (ЕБРР), поскольку в самом Сбербанке тогда инвестподразделения не было. Банкам наш проект понравился: его можно с предсказуемым результатом тиражировать в городах с разной численностью жителей. Главная наша идея, основанная на изучении западного опыта, заключалась в том, что клиент, то есть домохозяйства и ­бизнес, получают принципиально новый сервис. Если муниципальные предприятия занимаются вывозом бытового мусора, то мы должны обеспечить чистоту. К тому же у нас предлагалось иное техническое оснащение: евроконтейнеры и контейнерные площадки, более или менее современная техника, сортировочный завод, экологически защищенный полигон: вырытый в земле и с двойной-тройной, не пропускающей в грунт свалочные газы и воды мембраной снизу, срок службы которой составляет 80 лет. И все это, разумеется, полностью вбелую.

Мы, конечно, понимали, что наркотической EBITDA здесь нет. Один из наших акционеров был на лекции Уоррена Баффета, и тот советовал инвестировать в естественные потребности человека. Люди всегда будут есть, размножаться и мусорить, и это гарантированно принесет деньги, хотя и без сверхприбылей. На это мы и рассчитывали: сейчас у нас маржа 30—35%. Конечно, нам пришлось поднимать тарифы — на 50%. Но на деле это не чувствительно для домохозяйств. Если в Астрахани доля мусора в коммунальном чеке была 1,5—3%, то у нас она выросла до 5—6%, или до 60 рублей на человека в месяц.

Помимо стабильной прибыли мы получали надежную сырьевую базу для перерабатывающих предприятий, о строительстве которых мы уже сразу думали. Как оказалось, не зря. На каждом этапе — уборка, логистика, сортировка, захоронение — мы имеем 15% маржи. А даже нынешние технологии переработки бутылок для воды из полиэтилентерефталата (ПЭТ) позволяют заводу получить сразу 40% маржи, правда, если сырье свое. Поэтому наша первая задача — наладить систему сбора и сортировки вторичного материала, а затем уже отстраивать переработку.

Мусор и переработка

В мире есть три принципиальных подхода к бытовым отходам. Мусор как источник энергии, мусор как сырье для переработки и мусор как мусор, который просто выкидывают.

Первый подход сформировался в Европе к 1970-м. Тогда повсюду строили мусоросжигательные заводы, которые вырабатывали электроэнергию. Но в чистом виде они себя нигде не окупают. Ведь теплотворная способность мусора ниже, чем угля или газа. К тому же очистка выбросов забирает до 60% стоимости обслуживания таких заводов. Поэтому они существуют только за счет дотаций. Либо прямых — от госудраства, как в Германии и Австрии, либо — от рынка, как в Британии, где стоимость электроэнергии с мусоросжигательных заводов снижают за счет других генераторов.

К тому же быстро выяснилось, что сжигание мусора — еще не уничтожение его. Ведь из тонны сожженных бытовых отходов самого низкого класса опасности получается 300 кг очень ядовитой золы. Это почти ядерные отходы. Для такой золы нужны специальные хранилища и технологии захоронения (связывание цементом). Поэтому в Европе на мусор стали смотреть как на источник материалов. Там сейчас то, что не могут переработать, сортируют и складывают в так называемые депо. Я долго не мог понять, что за депо такое? Оказывается, мусор депонируют, то есть кладут на хранение с расчетом, что когда-нибудь появятся технологии, позволяющие переработать его качественно и с выгодой.

Этим уже вовсю занимаются в Китае, которому не хватает сырья и ресурсов. Мусор скупают по всему миру, включая Европу. Например, Нидерланды продают в Китай весь вторичный пластик и металл. Более того, китайцы пошли дальше и создают гигантские комплексы по извлечению, очистке и переработке свалочного газа. Это же, но в меньших масштабах делают в Европе.

В России, к сожалению, мусор — это пока просто мусор. Такое отношение к вторичному сырью хорошо иллюстрирует случай с моим коллегой, крупным предпринимателем из Австрии, занимающимся переработкой стекла. Как-то мы поехали с ним в один из регионов, где, как нам казалось, можно построить хороший завод по переработке вторичного стекла в стеклопену — материал для теплоизоляции, что-то вроде пенопласта. Пришли мы к вице-губернатору, курирующему инвестиции в регионе. Сидим, разговариваем. Мой коллега рассказывает о заводе, принципах его работы. А вице-губернатор киснет прямо на глазах. Потом просит переводчика не переводить и спрашивает меня: «Подожди, он хочет, чтобы я бутылки мыл?» — «Ну да». — «А зачем это мне?» — «Ну, вторичное сырье, материалы». — «Да у меня первичного жри — не хочу. Что для стекла нужно — газ, песок? Вообще не вопрос. Если он мне сделает завод по производству нового стекла — он герой. Я его расцелую. А бутылки — не интересно».

Такое отношение к проблеме типично для чиновников. Потому что у нас слишком много нефти, слишком много газа и сырья вообще. И никто его не ценит. Голландская болезнь в чистом виде, которая реально мешает нам жить. И у государства, к сожалению, нет внятной стратегии в этой сфере. Хотя ясно, что нужно делать. Как минимум — запретить две вещи: хоронить отходы на полигонах без сортировки и открытым способом.

Проблемы сортировки

Мусор в мире сортируют на стадии домохозяйств. В России, помимо менталитета, этому мешает такое отвратительное устройство, как мусоропровод. Это наши его придумали. Мусор из квартиры попадает в общий бак, оттуда в мусоровоз, потом — на полигон. Там его сортируют гастарбайтеры. Далее отобранное сырье — пластик и металлы — поступает на перерабатывающие заводы. Таков путь отходов, курируемых муниципальными ­предприятиями.

У нас в компании сортировка происходит до того, как мусор уйдет на полигон. Отходы разделяются на макулатуру, металл, стекло, пластик, древесину. Делается это в полуручном режиме: мусор выкладывается на ленту, где его разбирают рабочие. Дальше материалы измельчаются и просеиваются машинами. Выгоду приносит только алюминий, пластик и макулатура. Это можно продать или отправить на свою переработку. Остальное — стекло или древесная щепа — отдается строителям или идет на свалку. В итоге из тонны мусора у нас на полигоне хоронится 470 кг, спрессованных в брикеты.

Мусороперерабатывающие заводы в каждом городе строить не выгодно. Мы развиваем бизнес вдоль Волги: Астрахань, Волгоград, Саратов, Самара. Готовимся сейчас прийти в Кострому (на условиях концессии) и Москву: в сентябре 2014 года приобрели в столице крупнейшего оператора медицинских отходов. Волга — транспортная артерия, благодаря ей можно недорого организовать поток сырья из одного города в другой. Пока для сортировки, но мы собираемся открывать и переребатывающие заводы. Например, завод по производству из ПЭТ ­химволокна, которое идет на стройматериалы, пакеты, бутылки. Материал хорош тем, что вторичный ПЭТ дешевле и качественнее, чем первичное сырье. Но, чтобы завод работал бесперебойно, нам нужно перерабатывать 8—10 млн тонн мусора в год, а их пока нет. Сейчас мы запустили в Астрахани линию по переработке пакетов (из ПВД, ПНД, пропилена): получаемое сырье добавляют при производстве плитки, черепицы, что ­улучшает их качество и срок службы.

Показательно, что сейчас в России перерабатывается не больше 15% бутылок из ПЭТ, это с учетом работы гастарбайтеров на открытых свалках. А остальные 85% — просто выбрасываются и не используются. И людей в России, кстати, это не интересует, для них важно, чтобы мусор не лежал на их территории. Приведу случай. Как-то Юрий Лужков показывал свои экологически безопасные заводы по сжиганию мусора. Собралась публика — экологи, журналисты, иностранцы. И тут из трубы пошел такой розовый выхлоп нехороший. Ему говорят, мол, с нарушениями завод работает, такой дым явно не предусмотрен. А мэр возьми и скажи: да, ничего, у нас такая роза ветров, что «его за Москву выдувает». Иностранцы, с которыми я разговаривал, просто офигели от такой логики: за пределами Москвы — хоть потоп. В Европе подобное неприемлемо. Там, для сравнения, на переработку возвращается 40% пластиковых бутылок. В Пакистане так вообще до 100%: там дешевая рабочая сила, и местные собирают все под чистую, прессуют и отправляют в тот же Китай.

Конечно, нам бы помогло и существенно удешевило переработку, если бы люди сами сортировали отходы. Мы проводим такие эксперименты в Астрахани, но объемы маленькие — и это не выгодно. По той же причине провалился опыт в Петербурге. Власти установили там контенеры для ­раздельного сбора мусора. Горожане начали было пользоваться, но ­мусоровозы все сваливали к себе в кучу. Или вспомните, как в Москве стояли автоматы по сбору алюминиевых банок. Компании, организовавшие этот бизнес, разорились. И это при работе с самым востребованным ­вторичным сырьем.

Проблемы и технологии

Особая наша головная боль — персонал. Когда мы в РАО ЕЭС работали, думали, что там проблема с кадрами. Но здесь все оказалось еще хуже. Караул! А все почему? Потому что никто не инвестировал в людей. И работали в муниципальных предприятиях абсолютно деклассированные элементы. Например, директор одного местного МУПа, которого мы хотели вызвать в Москву, не смог вылететь, потому что, оказывается, был в федеральном розыске. Местная милиция его не трогала, так как он где-то за выпивкой договорился с их начальством. Начальство и поставило его на свалку: и свалка под присмотром, и директор под контролем. Но если директор МУПа в розыске, то чего ожидать от простого водителя мусоровоза? Конечно, там были нормальные ребята. Они зарабатывали тем, что сливали топливо с машин, выполняли левые заказы для коммерсантов. Зарплата у них была копеечная, условия труда — жуткие, зато техника, хоть и ветхая, в личном распоряжении. И крутись, как хочешь.

Так что нам приходилось выстраивать работу предприятий с нуля. Кто-то сам уходил, но костяк самых вменяемых, хотевших зарабатывать, оставался. Постепенно водителей приучали к хорошей технике, для начала отечественной. Потому что посадить сразу за руль мусоровоза Mercedes человека, который последние десять лет себя трезвым не помнил, было бы опрометчиво. У нас и более сознательные водители гробили машины. Также постепенно приучали к системе ­мотивации: вводили оплату за рейс, и, если хочешь зарабатывать, делай больше рейсов. Конечно, кого-то увольняли, но тоже не сразу, потому что взять и заменить всех было невозможно. Оставшимся повышаем квалификацию, у нас есть для этого программы, в том числе стажировки за рубежом. В итоге весь процесс нормализации работы персонала занимает год-полтора. За это время мы выстраиваем и логистику: уборку и вывоз отходов. Затем строим сортировочный завод и новый полигон, а старый закрываем. Наши работники успевают адаптироваться к новым условиям и начинают зарабатывать. Сейчас все зарплаты водителей у нас от 15 тысяч рублей. Получают они и в два раза больше. Это неплохие деньги для регионов.

Сейчас места на этом рынке хватает, а в масштабах страны игроков и вовсе — раз, два и обчелся. Есть группа компаний, которую финансирует УК «Лидер» — за ней стоит Газпромбанк. И есть компании, которыми управляет «РТ Инвест», дочка «Ростехнологий». Все. Мы даже не конкурируем, поскольку еще города-миллионники до конца не разобраны, а до полумиллионников и вовсе не дошли.

Тормозит развитие отрасли, в частности, нехватка длинных и дешевых денег. В отличие, скажем, от Запада и Азии, где в управление отходами вкладываются пенсионные фонды. С 2008 года мы реинвестировали прибыль в компанию, и в этом году привлекли портфельного инвестора — Фонд прямых инвестиций Рубена Варданяна. Сегодня общая сумма инвес­тиций —16 млрд рублей до 2018 года, из них 70% — кредит Сбербанка, 30% — наши. Заем дорогой, и мы фактически работаем на банкиров.

В ближайшие 10—15 лет, надеюсь, все изменится. Появятся новые технологии. Сейчас, например, активно разрабатываются композитные материалы — смесь пластика и древесины или бумаги и пластика — для строительства. Пока — на первичном сырье, но дойдет очередь и до нас. Тогда маржинальность нашего бизнеса сильно вырастет и новые производства можно будет открывать даже для небольших объемов вторичного пластика. Тогда спрос на бытовые отходы возрастет и власти, надеюсь, простимулируют частные инвестиции в этот сектор.

Рост рынка привлечет глобальных переработчиков вроде французской Veolia или немецкой Remondis AG. Мы пытались договориться с Veolia о совместном производстве, но их вице-президент нам сказал, что у них минимальный объем инвестиций для выхода на национальный рынок — 0,5 млрд евро. И чтобы получить такого стратегического партнера в капитал, наша компания должна обслуживать от 5 до 15 млн человек. Так что он послушал нас, мол, отличный у вас проект, возможно, лучшее, что делается в этой отрасли в России, но приходите, когда подрастете раза в три.

Что ж, к 2019 году «Эко-Система» планирует занять более 15% рынка бытовых и медицинских отходов в России с охватом более 20 млн человек, а также стать лидером по переработке. Ведь спрос на такую продукцию в будущем будет только расти.