Скромное
обаяние демократии

Дипак Лал. Возвращение "невидимой руки". Актуальность классического либерализма в ХХ веке. М.: Новое издательство, 2009.

Никто никому ничего не должен. Иными словами, обладатели крупного капитала (а равно выдающегося таланта или иных заметных преимуществ) не несут никаких дополнительных финансовых или моральных обязательств перед другими членами общества. Так пишет в своей новой книге, только что вышедшей на русском языке, экономист и историк индийского происхождения Дипак Лал, выпускник Оксфорда, а ныне — профессор Калифорнийского университета.

Общество претендует на часть благ и богатств, принадлежащих самым преуспевающим его членам, обосновывая это тем, что в создании этих благ и богатств принимало участие множество людей: Генри Форд не сам строил свои автомобили.

Однако согласиться с этими притязаниями, по мнению Лала, можно лишь в том случае, если вклад каждого отдельного члена общества точно установить невозможно. Если же исходить — как автор — из того, что каждый из тех, кто прилагал усилия ради создания

некоего блага, получил оговоренную заранее и утвержденную контрактом плату, то общество не вправе предъявлять никому дополнительный счет, требуя быть «социально ответственным» и учитывать пожелания и нужды всех «заинтересованных сторон». Единственная «заинтересованная сторона», говорит Лал, — это акционеры или владельцы компании. То, что принадлежит вам, принадлежит вам и только вам. Государство не

должно уподобляться менеджеру предприятия и навязывать людям некий набор задач (в том числе абстрактных, вроде «социального равенства»).

Сегодня, когда любой руководитель крупнейшей корпорации рассуждает о социальной ответственности, о необходимости вести бизнес в интересах всего общества, голос в защиту беспардонно либерального подхода звучит почти вызывающе — и потому привлекает. Мировой финансовый кризис нанес, конечно, сильнейший удар по идее экономической свободы. Бизнес признан безусловно виновным; в саморегулирующиеся

рынки не верит уже, кажется, никто; страны наперебой возводят протекционистские барьеры. Введение мер жесткого контроля над финансовыми рынками полагается

делом настолько неизбежным, что его целесообразность даже и не обсуждают — понятно же, что будут контролировать всех и вся. Нынешняя волна дирижизма выглядит абсолютно естественной реакцией на кризис — но действительно ли ее породил кризис? Книга Лала вышла еще в 2006 году; примечательно, что всплеск антикапиталистических настроений

был очевиден уже тогда. Это важно: под влиянием кризиса мы забываем, что на самом-то деле разворот в западном общественном мнении произошел уже давно. Нынешние призывы к усилению роли государства в экономике вовсе не объясняются прошлогодним крахом

финансовых рынков: крах этот лишь послужил поводом, чтобы провозгласить дирижистскую программу необходимой и единственно возможной.

Сегодняшняя популярность антирыночных настроений, полагает Лал, основана на ошибочном смешении двух явлений — капитализма и глобализации. Хор противников

либерального подхода при ближайшем рассмотрении оказывается весьма неоднородным. В одном лагере, пишет автор, оказались группы с совершенно разными интересами. С одной стороны — представители развивающихся стран вроде Индии или Китая (и, добавим от себя, России), которые ничего не имеют против капитализма и вовсе непрочь воспользоваться его плодами, но опасаются глобализации, которая разрушит их традиционную культуру. С другой — западные активисты: «зеленые», борцы с эксплуатацией детского труда и прочие благонамеренные интеллигенты. Эти для вида воюют с глобализацией, но на самом-то деле, не сознаваясь в этом, выступают против капитализма. Если судить по их делам, а не по словам, то выясняется, что против глобализации они вовсе не возражают. Наоборот, прямо стараются сделать собственные

представления — об экологии, правах человека (на отдых, на справедливую оплату труда и т.д.), общественных нормах и демократии — обязательными для всего мира, навязывая их представителям других культур. В будущем, полагает Лал, подобный культурный империализм (а западные страны все активнее продвигают нормы такого рода) неизбежно вызовет серьезные конфликты. Пока же капитализм и глобализация сливаются в наших представлениях, что и порождает иллюзию общемирового антирыночного поворота.

Исторически, напоминает Лал, капитализм и глобализация — вовсе не схожи. Глобализация, по его словам, — это «давнее циклическое явление», ведущее к установлению связей между изолированными регионами. Лал упирает на благотворное влияние империй, формирование и крушение которых и определяет цикличность глобализации. Pax Romana, Pax Britannica, Pax Americana, китайская империя Цинь — все они создали единые экономические пространства, в пределах которых товары, люди и капиталы могли более или менее свободно перемещаться; результатом становился невиданный рост благосостояния. Смогут ли США и в XXI веке обеспечивать единство правовых норм и экономического пространства в глобальном масштабе, неочевидно. Лалу, конечно, хотелось бы, чтобы гегемония США в этом смысле сохранялась и дальше: международные организации, с его точки зрения, совершенно неспособны выполнять эту роль. Наоборот, они стали оплотом дирижистов и всевозможных «мироспасителей » (экологов, борцов за права человека и т.д.), стремящихся навязать миру свои правила и угрожающих нашему экономическому благополучию.

Капитализм, говорит Лал, появился, по историческим меркам, относительно недавно, где-то в конце Средневековья. Конечно, векселя и банки, кредиты и проценты, оптовая торговля и безналичные расчеты были известны еще в Древней Месопотамии. Однако отношение к этим протокапиталистам везде и всегда было сугубо отрицательным: в лучшем случае, общество и государство их терпели. И лишь несколько столетий назад на западной оконечности Евразии появился социум, в котором «погоняза прибылью стала не только приемлемым занятием, но и нормой», а купец и предприниматель «получили достойный социальный статус и защиту от хищнических устремлений государства». Лал выделяет ключевой момент в формировании этого нового социального устройства, позволившего Западу вырваться вперед. Эту правовую революцию совершил в XI веке папа Григорий VII, провозгласивший верховенство «царства божия над царством земным», что позволило церкви создать наднациональную правовую систему. Именно это универсальное каноническое право и послужило основой для lex mercatoria, закона купеческого, обеспечившего единую правовую инфраструктуру торговых операций в рамках всего Запада. А изменение системы ценностей привело к появлению западного индивидуализма, признававшего «погоню за прибылью» приемлемым и даже достойным занятием.

Вопрос о культурных основаниях капитализма, вероятно, — один из наиболее актуальных для российского читателя. К книге Лала, как и к любой охватывающей несколько тысячелетий работе историка, можно предъявить массу претензий. Так, он, с одной стороны, утверждает, что изменение системы ценностей в западной культуре сыграло ключевую роль в развитии капитализма, а с другой — полагает, что незападные цивилизации вполне могут преуспеть в построении капитализма, не меняя при этом своего культурного кода, — достаточно просто заимствовать уже созданную на Западе правовую инфраструктуру. Неочевидно также, насколько точным может быть анализ культурных особенностей целых народов в столь широкой исторической перспективе.

Полезно вспомнить в связи с этим, например, что в начале XX века западные управленцы считали японцев слишком легкомысленными и неприспособленными к монотонной работе. А традиционно поминая зарактерную японскую преданность своей корпорации, полезно вспомнить, что в 1950—1960 годах Япония далеко опережала США и Европу по числу стачек на душу населения. Как бы то ни было, книга Лала (возможно, вопреки намерениям самого автора) служит важным напоминанием о том, что Россия неодинока в своем неоднозначном восприятии капитализма: желая воспользоваться его плодами и одновременно не принимая индивидуализма и материализма, она боится потерять традиционные ценности и т.д. Очевидно, что российские душевные метания по этому поводу не суть нечто уникальное, признак ее евразийства, проявление особости предначертанного ей пути: речь идет о совершенно стандартных, даже банальных комплексах, характерных для всех развивающихся стран.

Важными для русского читателя будут и размышления автора о демократии. Свобода для Лала — это прежде всего свобода экономическая: политические свободы интересуют его довольно мало, к демократии он относится с глубоким скептицизмом — по крайней мере к той ее форме, которая установилась сейчас на Западе. Рядовой гражданин заинтересован в перераспределении благ, и потому демократия масс неизбежно ведет к усилению роли государства как механизма перераспределения. Соответственно, Лала не устраивает и «демократия прямого действия» — при ней решения все чаще отдаются на суд избирателей (например, в форме референдумов, на которые в Калифорнии выносят даже вопросы формирования бюджета). Поскольку рядовой гражданин не хочет и не может (или неспособен) вникать в суть проблем, реальную власть в такой системе захватывают небольшие, но активные группы интересов, претендующие говорить от имени «народа», но на самом деле все больше выражающие интересы работающих в соответствующих организациях «бюрократов». (К ним, по мнению Лала, относятся экологические и прочие неправительственные организации, стремящиеся обеспечить себе приток финансирования и потому заинтересованные в раздувании всевозможных панических настроений.) Лал резко выступает против насаждения демократии в развивающихся странах: очевидно, что индийская демократия для него — одна из ключевых причин экономического отставания Индии по сравнению с Китаем.

Подобные настроения, вероятно, близки и российской элите: в глубине души она боится действительно свободных выборов, поскольку убеждена, что свободные выборы в стране приведут к победе коммунистов. Эти опасения многое объясняют в политическом развитии России в 2000-х годах. Прав, конечно, Лал и в том смысле, что без экономической свободы невозможна и свобода политическая. В условиях дирижизма и доминирования государства в экономике свободные граждане довольно быстро попадают в полную зависимость от правительства, как это опять-таки произошло в России с ее десятками миллионов бюджетников. Но проблема в том, что и экономическая свобода, в свою очередь, не может существовать сама по себе. Демократия чревата высокими налогами и прочими неприятностями, но как обеспечить свободу экономическую в отсутствие свободы политической — неизвестно. В качестве примера недемократического, но экономически свободного государства часто приводили Корею, но, как известно, «на каждую Корею приходится десять Заиров»: без демократического контроля за действиями правителей экономическая свобода довольно быстро превращается в свободу нескольких отдельно взятых индивидов обогащаться за счет получаемых от государства преференций, монопольных прав, безвозвратных ссуд и т.д.

Сам Лал не дает здесь никаких убедительных рецептов, и ситуация получается довольно безвыходной. Демократия подрывает экономическую свободу: получается шведская социал-демократия, а то и французский бюрократический дирижизм. Отсутствие демократии также подрывает экономическую свободу, как мы это и видим в России. Что лучше — вопрос, вероятно, индивидуального выбора.