Почему государственные регуляторы стали
важнее клиентов?

В прошлом году, когда мы в Техасе работали с огромной российской энергокомпанией, от инноваций разговор быстро перешел к клиентам. Кого этот энергетический гигант считал главным своим клиентом? Какой клиент больше всего повлиял на формирование новых ценностей? Какой клиент окажется ключевым через пять лет?

Американо-российская дискуссия бушевала минут 20. Затем один из руководителей инженерного отдела, выдающийся специалист по ректификации и провозвестник нетрадиционных технологий извлечения нефти, решил подытожить: ответ, сказал он, прост. Главный клиент компании — лидирует с огромным отрывом — это правительство. Стратегический успех — угодить Кремлю.

Все смолкли. Эта реплика положила конец спору. И никто не выступил против. Мы вернулись к плану инноваций и пересмотрели его уже не с точки зрения международных возможностей, а в холодном свете внутренней политики. Важнее удовлетворить правительство, чем овладеть рынком.

Какой вывод можно сделать из той несостоявшейся попытки инноваций? Важнейшим клиентом может оказаться не тот человек, который покупает вашу продукцию, но тот, кто законодательно регулирует деятельность компании и отрасль в целом. Перефразируя Теодора Левитта, сложилась новая «Маркетинговая миопия 2.0». Мы задумываемся не о том, «какой бизнес мы делаем», но «какую линию гнет наше правительство». Это не цинизм, скорее, разумный менеджмент риска.

Читайте материал по теме: Как талант победил капитал

Uber не случайно наняла бывшего советника Белого дома Дэвида Плуффа. Вероятная угроза со стороны законодателей была очевидна, и не только в Соединенных Штатах. Служба такси наталкивается в разных странах на сопротивление и даже протесты, но от такого сопротивления компания только растет и процветает. Всюду, где подрывные инновации захватывают большую долю рынка или разума потребителей, компании приходится сосредотачивать внимание не на клиентах и пользователях, а на законодателях. Конкуренты и местные компании обращаются к своему правительству с требованием оградить их от такого соперника. В XXI веке рыночная борьба в условиях подрывных инноваций быстро превратилась в войну законов. Успешные инноваторы рассматриваются как мятежники, их пытаются если не вовсе сокрушить, то хотя бы помешать их процветанию. И пусть победит сильнейший — юрист или лоббист.

Для Uber, Airbnb, Weibo, Google, 23andMe и других стратегически мыслящих постиндустриальных подрывных организаций законодательная борьба быстро сделалась приоритетным направлением, отодвинув на второй план и инновационные инвестиции, и заботы об удовлетворении клиентов. Руководству компании приходится постоянно ломать себе голову над вопросом: что принесет более надежную и существенную прибыль — талантливая компания программистов в Бангалоре, Боготе и Кембридже? Или же дорогой юрист или «свой человек» в Брюсселе, Пекине или Вашингтоне?

Читайте материал по теме: Урок истории для финансистов

Вопросы-то не гипотетические.

Любая фирма или организация, будь она инновационной или нет, обязана уважать и соблюдать законы тех стран, где она присутствует. Но в результате возникают противоположные стимулы. Чем важнее становятся законы и регулирующие акты, тем сильнее соблазн создавать все новые. Инновационные способы менять закон могут оказаться более быстрым и дешевым путем к обогащению, чем инновационное улучшение товаров и услуг. К этой идее сводится суть удостоенной Нобелевской премии работы по «экономике общественного выбора»: законодатели и регулирующие органы мотивированы сохранять, оберегать и распространять свое влияние. Покойный Джеймс Бьюкенен, отец теории общественного выбора, описывал эту ситуацию как «политику без романтики».

Другой Нобелевский лауреат, Джордж Стиглер, определил и описал концепцию «захвата в регулировании» — своего рода стокгольмский синдром экономики: законодатели наделены властью для того, чтобы оберегать общее благо. Но в итоге они защищают отдельных лиц и организации — те самые, которые ради общего блага им следовало бы сдерживать.

Читайте материал по теме: Как переспорить Милтона Фридмана

Очевидно, что такого рода патологическое поведение прямиком ведет к клановому капитализму, когда взаимные услуги, давление, выборочное применение правил приносят не меньше, а то и больше успеха на рынке, чем инновационный гений. Подобные явления мы наблюдаем повсюду в мире. По мере того как подрывные инновации в различных областях — от цифровых технологий, здравоохранения, розницы до системы транспорта — приобретают глобальные масштабы, вместе с ним растут и законодательные ограничения.

Как правило, инноваторы заинтересованы в креативных потрясениях, а законодатели — нет. И опять же, правила устанавливают законодатели. Восхождение подрывных инноваций с гарантией порождает ограничительное законодательство, а в результате регулирующие органы приобретают еще большее значение, чем прежде. Станут ли они для инноваторов важнее клиентов? Следите, куда идут деньги: если бюджет на юристов и лоббистов растет быстрее, чем расходы на исследования и внедрение инноваций, ответ очевиден.

Читайте по теме:

• Ренессанс менеджмента
• Умерь свой блеск, смешайся с пылью
• Игры разума: за что присудили Нобелевскую премию по экономике