Физики прошлого –
менеджерам будущего

В наши дни все чаще приходится сталкиваться с весьма неприятными проявлениями того, что английский писатель и философ Чарльз Перси Сноу еще в конце 1950-х годов назвал дивергенцией культур. Сноу говорил о дивергенции (расхождении) гуманитарной и естественно-научной культур, теперь же к ним добавилась бизнес-культура. Их представители плохо понимают друг друга, а порой и относятся к «чужим» с плохо скрываемым презрением. В связи с этим на память приходит древнегреческое определение варварства: это пренебрежение определенной культурой, а также ее творениями. Высокомерное отношение нуворишей к гуманитарным и естественно-научным исследованиям — проявление варварства. Но и убеждение, что понятия «бизнесмен» и «жулик» синонимичны, по существу свидетельствует о том же. Люди гуманитарной культуры и ученые-естественники должны понимать, что тот уровень жизни, которого достигли развитые страны, в значительной степени обусловлен развитием бизнеса.

У дивергенции есть и другой аспект: знания, порожденные в рамках одной культуры, с большим трудом проникают в другие. Иногда просто из-за того, что их носители не интересуются достижениями чуждой им области или не умеют интерпретировать эти достижения на своем языке. Конечно, есть счастливые исключения. Для меня самый яркий пример такого рода — знаменитый физик, академик Евгений Львович Фейнберг. Примечательно то, каким образом я познакомился с его творчеством.

Однажды, кажется, в 1981 году я, молодой физик-экспериментатор, в очередной раз приехал в командировку в родной Ленинград и, как обычно, остановился у своего дядюшки, дизайнера, одного из основателей Союза дизайнеров СССР. Человек он интересный, но едкий — особенно по отношению к далеким от художественного творчества людям. Каково же было мое удивление, когда за вечерним чаем он сказал: «Кто-то из ваших (то есть физиков) написал удивительную книгу о смысле искусства». Дядя пояснил, что купил ее случайно, но прочитал запоем и, более того, заставил прочесть сотрудников своего отдела в НИИ Технической эстетики, а затем устроил специальный семинар, на котором обсуждались высказанные в книге идеи. Правда, имя автора он запамятовал, а я ничем не смог ему помочь. На следующий день он принес мне эту книгу. Ее автором оказался Евгений Львович Фейнберг, а называлась она странно: «Кибернетика, логика, искусство». Странным было и то, что она вышла в издательстве «Радио и связь». Очевидно тогда требовалась маскировка под техническую литературу — ни одно гуманитарное издательство не решилось бы опубликовать текст, который никак не был связан с господствующей идеологией.

Я буквально проглотил книгу. Стиль вроде бы знакомый, так пишут физики, но материя обсуждается совершенно нефизическая. Меня потрясло, с какой тщательностью, проявляя незаурядную эрудицию, ее автор искал ответ на свой вопрос: какова же коренная функция искусства? И основной вывод автора: «Назначение искусства как общего метода постижения истины — утверждение авторитета интуитивного суждения, “доказательство недоказуемого”». Развитие человека, а следовательно, и общества идет по пути синтеза логического и интуитивного.

Так старший коллега по «цеху физики» возбудил во мне интерес к вопросу взаимоотношений и взаимодействия культур. С тех пор прошло много лет. По ряду обстоятельств я сменил профессию и стал профессором менеджмента. Конечно, формально я уже давно не действующий физик. Но первая специальность не дает забыть о себе. Работая в новой области, я постоянно возвращаюсь к проблеме взаимосвязи культур и все больше убеждаюсь, что без их взаимопроникновения радикальное продвижение ни в одной из них невозможно.

Книга Фейнберга «Эпоха и личность. Физики» и сборник воспоминаний о нем самом «Фейнберг Евгений Львович: Личность сквозь призму памяти», вышедший под редакцией Нобелевского лауреата Виталия Гинзбурга, казалось бы, интересны только историкам науки. Но это только на первый взгляд. Я все отчетливее понимаю, что в них содержится тот самый фактический материал, который дает ответы на многие вопросы, волнующие в наши дни специалистов по менеджменту. Этим пониманием я и хочу поделиться.

В заглавиях обеих книг есть слово «личность». Это, на мой взгляд, не случайно. Переход к обществу знания обостряет внимание к личности. В теории менеджмента ее роль вполне осознана: возьмите концепцию «эмоционального интеллекта», теорию лидерства или проблему управления талантами. Воспоминания о выдающихся ученых могут дать исключительно полезную информацию для развития соответствующих разделов менеджмента. Вот первый пример из воспоминаний академика Фейнберга — Леонид Исаакович Мандельштам. Отношение к нему ученых, которым довелось общаться или работать с ним, можно описать словами из «высокого ряда»: уважение, любовь, восхищение. Эти чувства сквозят и в воспоминаниях Фейнберга. Отчетливо видно, что Мандельштам был несомненным лидером советской физики второй половины 1920-х — начала 1940-х годов. Для теории лидерства примечательно, что он был и позиционным лидером, то есть достиг высокого положения в научной иерархии благодаря выдающимся достижениям (достаточно упомянуть открытие и интерпретацию комбинационного рассеяния света, несправедливо обойденные Нобелевским комитетом), и процессным лидером, то есть обладал способностью увлекать своими идеями других. Благодаря этому и сформировалась научная школа Мандельштама.

В наши дни активно обсуждается вопрос о том, как человек становится лидером. Научная биография Мандельштама дает для анализа этих механизмов интереснейший материал. Возьмем, к примеру рассказ Фейнберга о дискуссии между Мандельштамом и Максом Планком по не очень значительной научной проблеме. Нас сейчас интересует не суть полемики, а ее стиль. Приведя несколько цитат из работ Мандельштама, Фейнберг показывает, что

начинающий ученый (Мандельштам был тогда молод) вел дискуссию с мэтром физической науки «в невозможных для позднейших времен тонах». И в то же время Фейнберг пишет: «Всем нам, кто знал Л.И. в 30-х годах, трудно поверить, что он мог быть таким самоуверенным, мог так агрессивно себя вести. В любых воспоминаниях его учеников и сотрудников, просто знакомых с ним людей прежде всего отмечается его мягкость, уступчивость, милая улыбка, мгновенно действующее обаяние, скромность. И это все правда до последней буквы». Фейнберг сам же объясняет это противоречие: «Я рискую высказать (быть может, слишком смелое) предположение, что осознание своей ошибки и неадекватности своего поведения в молодости оказало большое влияние на последующую жизнь Л.И. и в науке, и в повседневности». Вот он — урок для потенциальных лидеров! Даже если ошибки молодости нельзя исправить, их можно и нужно усвоить. Оказывается, если очень хотеть, вполне реально скорректировать свое поведение фактически до неузнаваемости.

Другой пример морального лидерства, неразрывно соединенного с научным, дают воспоминания Фейнберга о Сергее Ивановиче Вавилове, судьба которого выглядит особенно трагично даже на фоне непростой эпохи сталинизма. Уже многие годы идут дискуссии о том, как брат погибшего в лагерях выдающегося биолога Николая Ивановича Вавилова мог принять предложение Сталина стать Президентом Академии наук СССР. Время от времени раздаются голоса, резко порицающие этот поступок. В интерпретации Фейнберга этот шаг для Вавилова был огромной жертвой, которую он принес ради спасения науки от еще более страшных репрессий и тотального разгрома¹. Фейнберг передает слова ученика Ландсберга — Соломона Райского, поясняющие поведение Вавилова: «Сергей Иванович — глубоко чувствующий русский патриот. Он знает, что в долгой истории России были и добрые, и злые цари, спокойные периоды величия страны, и смуты, и разорения. Россия выстояла. Нужно сделать все возможное, чтобы она и теперь пережила зло и пришла к новому светлому периоду, как бы тебе лично это ни было трудно». Многие ли готовы занять такую позицию в наши дни?

Интереснейший материал для выявления принципов лидерства в кризисных ситуациях дают воспоминания Фейнберга об академике Александре Львовиче Минце. Вот один из рассказов Минца в передаче Фейнберга.

«Третий арест — это было незадолго до войны — был гораздо серьезнее. Я сидел и долго ждал допроса. Наконец, наступил день, когда меня повели к следователю. Вели по широкому коридору, вдоль него — двери, из-за дверей доносятся крики истязаемых. Наконец вводят в одну из комнат и меня. За столом, спиной к окну, сидит следователь. Я подошел, схватил со стола тяжелую чернильницу и сказал: “Если вы до меня дотронетесь, я буду бить вас этим до тех пор, пока либо вы меня не убьете, либо я вас не убью”. И вдруг происходит чудо. Следователь говорит: “Что вы, Александр Львович, я вас вызвал совсем не для этого. Вас хочет видеть товарищ нарком”. Очевидно, он знал, зачем…

И ведут меня, ведут по лестницам, по коридорам. Наконец заходим в большую комнату, и меня подводят к Берии. Рядом стоит какой-то наркомвнудельский полковник. Берия говорит: “Вот есть такое задание”. Называет его и протягивает мне бумагу: “Это нужно сделать за три месяца. Сделаете — тогда на

свободу”. Я посмотрел на описание задания, подумал и сказал: “Что ж, я могу это сделать, только не за три месяца, а за шесть”. После этих слов полковник взорвался, подскочил ко мне сбоку, трясет кулаками у самого моего лица и кричит: “Да как вы смеете! Товарищ нарком оказывает вам такое доверие и честь, а вы еще говорите, что нужно вдвое больше времени!” Я повернулся к нему и говорю: “Вы что думаете, — мне у вас так нравится, что я хочу остаться подольше?” Берия рассмеялся и сказал: “Хорошо, пусть будет по-вашему”».

Нужно ли после этого объяснять, почему Минцу удалось создать легендарный Радиотехнический институт и почему его самого вспоминают как выдающегося ученого и человека? Воистину лидером человека делает его умение точно выбрать линию поведения в любой ситуации. Фейнберг совершенно справедливо отмечает, что «опасность не парализовывала его (то есть Минца — С.Ф), не ввергала в панику, не лишала способности поступать умно и сохраняя свое достоинство». Можем ли мы этому научиться?

Можно было бы привести еще немало метких наблюдений и мудрых выводов Фейнберга, полезных тем, кто занимается менеджментом. И хочется спросить, почему все это заметил и описал физик, то есть специалист в области, казалось бы, весьма далекой от изучения человека? Ответ, на мой взгляд, прост: Евгений Львович Фейнберг был исключением из правила «дивергенции культур». Подтверждение этому можно найти в биографии самого Фейнберга и в воспоминаниях о нем. Его женой была Валентина Джозефовна Конен — замечательный музыковед, доктор искусствоведения. Общение с ней и людьми из мира музыки, несомненно, оказало сильное воздействие на Фейнберга-физика. По воспоминаниям Григория Фрида, основателя Московского молодежного музыкального клуба при Доме композиторов, Евгений Львович принимал активное участие в работе клуба и даже выступал на его открытии. Основа уникальной интуиции Фейнберга, способности к эмпатии и глубокого понимания людей — его открытость разным культурам.

Обе книги — ученого и об ученом — дают нам еще один, возможно, самый важный урок. В них описаны судьбы людей, живших в тяжелейшую эпоху, но сумевших не только оставить глубокий след в науке, но и научить множество молодых людей работать не за страх, а за совесть. В этом и состоит суть лидерства — морального, духовного, интеллектуального. Феномен такого лидерства нужно всеми силами беречь. В этом я вижу завет Евгения Львовича.

Примечания

1. Фейнберг приводит факты, которые свидетельствуют, что альтернативой Сергею Вавилову был печально известный «академик» Вышинский.