Проклятые сырьем

После открытия Америки в 1492 году Испания стала обладательницей обширных золотых и серебряных месторождений. Испанские монархи принялись рьяно эксплуатировать нежданно свалившееся им на голову богатство. Кто бы мог подумать, что к середине XVII века экономика этой страны будет на грани дефолта: долги, недоразвитые сельское хозяйство, текстильная промышленность и торговля, высокая инфляция, беднеющее население. Огромные доходы от экспорта золота и серебра сделали испанскую экономику слабой — пропали стимулы для развития. Это канонический пример последствий сырьевой зависимости.

Россия сырьевую структуру экономики унаследовала еще от СССР: в Союзе добывающая промышленность была мощнее обрабатывающей, а уж тем более сферы услуг. Риски несбалансированной модели всегда были очевидны, однако в благополучные годы никто, кроме экономистов, об опасностях сырьевой зависимости всерьез не рассуждал — рост нефтяных котировок этому не способствовал. Но кризис, ознаменовавшийся падением цен на нефть, изменил ситуацию. Официальные цифры подтверждают необходимость диверсификации. По данным Федеральной таможенной службы, в 2008 году 32,4% экспортных доходов России принесла продажа нефти, 14,9% — природный газ. Это почти половина всего экспорта. А первое место в структуре импорта в том же году пришлось на машины и оборудование — 51,2%. Кажется, диагноз поставлен — сырьевая зависимость, и можно приступать к лечению — диверсификации.

«Голландская болезнь»?

Нередко сырьевую зависимость российской экономики связывают с небезызвестной «голландской болезнью». Этот термин придумали в 1977 году авторы журнала The Economist. В 1950-х голландцы обнаружили богатые газовые месторождения и в страну рекой потекли экспортные «газовые доллары». Курс национальной валюты начал резко расти, добывающая промышленность — развиваться неслыханными темпами, а обрабатывающая, напротив, слабеть и терять конкурентоспособность. Позже «голландкой» переболели Норвегия и Британия. А в 1987 году будущий нобелевский лауреат Пол Кругман опубликовал статью, в которой окончательно закрепил термин «голландская болезнь», характеризующий нездоровую зависимость экономики от того или иного ресурса, и описал ее отрицательные долгосрочные последствия.

Сначала казалось, что ничего особенно страшного в этой болезни нет: можно прекрасно жить на сырьевые деньги, развивая добывающую отрасль. Беда в том, что рано или поздно сырье заканчивается, а обрабатывающая промышленность к этому моменту оказывается слабой и неконкурентоспособной. В уже упомянутой статье Кругман доказывал, что «отрастить » ее обратно очень трудно. Поэтому когда цены на нефть падают, нефтяные страны остаются у разбитого корыта — именно с такими проблемами столкнулись правительства Мексики и Венесуэлы, необдуманно сделавшие в свое время ставку на нефть.

России неоднократно приписывали «голландскую болезнь» — видимо, основываясь на ярко выраженной сырьевой модели экономики. Но исследования показывают, что вплоть до кризиса «голландки» у нас не было: несмотря на существенный рост цен на нефть, не зафиксировано главного ее симптома — стагнации обрабатывающей промышленности. Зато есть признаки «ресурсного проклятия». И это действительно опасно.

«Ресурсное проклятие»

«Голландскую болезнь» и «ресурсное проклятие» роднит только одно — недиверсифицированная, зависимая от экспорта сырья экономика. На этом сходство заканчивается. «Проклятие» — это не про макроэкономику, а про институты.

Термин в 1993 году ввел в употребление профессор Ланкастерского университета Ричард Аути, изучавший странную тенденцию падения качества жизни в богатых нефтью государствах. Позднее была выявлена другая, гораздо более важная взаимосвязь: «ресурсное проклятие» — удел государств с плохими институтами (таких, как ближневосточные, африканские и латиноамериканские страны). Именно на этой закономерности и надо делать акцент. Ведь если все последние годы темпы роста в России были неплохими, то базовые институты, напротив, деградировали: коррупция росла, подотчетность власти обществу стремительно уменьшалась, экономика огосударствлялась.

Механизм «ресурсного проклятия» несложен. В сырьевой экономике добывающим отраслям сильные институты просто не нужны — у них и так все хорошо, деньги текут рекой. Несырьевым же, чтобы расти, необходимы институты — независимые суды, защита частной собственности, неподкупные чиновники и т.д. Выходит, вопрос в том, нужны ли институты властной элите. Здесь как раз и срабатывает механизм «ресурсного проклятия» — примитивный, но опасный. Разумеется, любая властная элита заинтересована в росте экономики: чем больше пирог, тем больше кусок, который от него можно откусить. Но, чтобы пирог стал еще больше, придется, как мы видим, взращивать институты, которые, естественно, будут мешать отрезать куски. Элите это неинтересно: в итоге она отказывается от развития институтов, предпочитая пусть и меньший пирог, но со своим гарантированным куском. Получается замкнутый круг: чтобы расти, несырьевым отраслям нужны развитые институты, но институты возникают только при критической массе несырьевых секторов в экономике. Это ловушка «сырьевого проклятия». Диверсификация без развитых институтов невозможна, поэтому вылечить нашу экономику сугубо экономическими мерами, что советуют отдельные «эксперты», вряд ли получится. Более того, известный политолог Майкл Росс доказал, что чем больше у страны природных ресурсов, тем меньше шансов на развитие институтов, а значит — и на успешную диверсификацию экономики. Поэтому, чтобы преодолеть «проклятие», придется поработать над институтами.

Историй полного избавления от этого недуга пока мало. Но некоторые государства, оказавшись в ситуации, похожей на нашу — сырьевая модель при слабых институтах, — добились успехов в диверсификации. Опираясь на примеры Чили, Мексики и Малайзии, можно представить себе возможную стратегию преодоления «ресурсного проклятия» и в России.

А надо ли лечиться?

Впрочем, нужно ли его преодолевать? По мере того как выравниваются цены на нефть, в России растут оптимистические настроения. В отличие от неудачливых нефтеэкспортеров 1980-х, мы умеем страховаться от скачков нефтяных котировок с помощью внушительного стабилизационного фонда, которого не было ни в одной из уже перечисленных стран. Действительно, благодаря стабфонду можно финансировать реформы и компенсировать практически любое падение нефтяных цен, но это не должно обманывать: экономика России последние десятилетия носит сырьевой характер, а качество институтов ухудшается. Понятно, что рано или поздно нефть все равно либо иссякнет, либо подешевеет.

Стабилизационный фонд создал ложное ощущение абсолютной защищенности, а ведь, как показывает история, настоящая борьба с «ресурсным проклятием» начинается только после разрушительного кризиса. В Чили 1960-х, когда правящие социалисты национализировали экономику, больше половины доходов приносил экспорт меди. Естественно, мировое падение цен на нее обрушило сырьевую чилийскую экономику. Начались народные волнения, а в 1973 году власть захватила военная хунта во главе с Аугусто Пиночетом. Дела в стране были так плохи, что диктатору пришлось, хотя и не сразу, запускать либеральные реформы и проводить диверсификацию. Спустя почти десять лет в похожем положении оказалась Мексика. Правительство сделало ставку на нефтяное богатство: в начале 1980-х доля нефти и ее производных в экспорте доходила до 75%. Но падение цен на нефть 1982 года спровоцировало дефолт. Свою отрицательную роль сыграло и отношение властей к нефти, которая признавалась собственностью государства на уровне Конституции. Сложная ситуация просто вынудила традиционно консервативные власти Мексики принять решительные меры по оздоровлению экономики. К диверсификации власть подтолкнула неэффективность нефтяной госкомпании PEMEX (своеобразный аналог «Газпрома»). В Малайзии в 1957 году, когда она обрела независимость от Англии, практически отсутствовала обрабатывающая промышленность, а примерно половину доходов приносил экспорт олова и каучука. Экономика пребывала в зачаточном состоянии, и только массовые волнения привели к власти реформаторов — партию Национальный фронт. НФ затеял ряд радикальных социально-экономических преобразований, в том числе модернизацию и диверсификацию, и в конечном итоге Малайзия превратилась в развитую промышленную страну.

Примеры этих и других государств, зависимых от сырья, типичны: опасное положение не оставляло ни властям, ни сырьевой элите иного выхода, кроме болезненных и в общем-то вынужденных реформ. Вероятно, если завтра нефть в одночасье кончится, это заставит активнее действовать и российские власти, но все-таки хочется надеяться, что до этого не дойдет и борьба с «сырьевым проклятием» начнется раньше.

Шаг первый: работа над институтами

Итак, у решения проблемы «ресурсного проклятия» две составляющие: развитие институтов и диверсификация экономики. Причем начинать надо именно с институтов, иначе экономические меры, скорее всего, не дадут нужного эффекта — особенно, если начальный уровень институтов низок.

Какую роль сыграли демократические институты в Чили, Малайзии и Мексики? Эти страны трудно отнести к демократическим: в Чили преобразования начались при диктаторе Пиночете, в Малайзии хоть и конституционная, но монархия, а в Мексике — так называемая закрытая демократия. Но этим государствам в итоге пришлось озаботиться институтами (хотя и выборочно): это было вопросом выживания.

Конечно, чтобы несырьевые отрасли органично развивались, необходимо поддерживать все институты в комплексе, однако есть минимум атрибутов демократического государства, без которых несырьевые компании вообще не смогут нормально расти. Их, условно, три: независимость судебной системы, верховенство закона (в том числе незыблемость принципа частной собственности) и неподкупность чиновников. Без соблюдения этих условий даже самые грамотные экономические начинания обречены на провал. Это подтверждают примеры всех трех стран, но история Чили в этом смысле самая показательная. Парадокс диктатора Пиночета в том, что он был ярым поборником Конституции. Правление хунты ознаменовалось репрессиями, однако военные сумели установить в стране главенство закона. Конституцию не решился нарушить даже сам диктатор, который ее и ввел. В 1990 году Пиночет проиграл на организованных им же выборах и позднее эмигрировал в Англию. Впрочем, о законности мало заявить — ее еще нужно соблюдать. Чилийцы в этом преуспели: у них подконтрольный бюрократический аппарат и самый низкий уровень коррупции в регионе. В стране кроме привычных трех ветвей власти есть и четвертая — Генеральное контрольное управление Чили. Ведомство контролирует финансовую деятельность всех чиновников, на каждого составляет подробное досье и в обязательном порядке проверяет целесообразность всех действий правительства. При таком пристальном внимании воровать и нарушать закон сложно и крупным функционерам, и мелким чиновникам на местах. В придачу, в Чили разрешен лоббизм: предпринимателям проще договориться легально, тем более что здесь жестче наказывают того, кто дает взятку. Даже при всех пороках авторитарного режима Пиночета благодаря подконтрольности чиновников, низкой коррупции и соблюдению законов либеральные реформы — приватизация, децентрализация финансовой системы, резкое снижение таможенных пошлин, налоговая реформа и т.д. — оказались продуктивными. Иностранные инвесторы, приходя на чилийский рынок, могли рассчитывать на объективность судов и верховенство закона, а местные предприниматели — быть уверенными, что им не придется давать «откат» за приватизацию предприятия. В противном случае экономические реформы разбились хотя бы об одно взяточничество. В Малайзии и Мексике коррупции и беззаконию противостояли другие институты — те, которых не было в Чили. Речь идет о политической конкуренции. В Малайзии только активных политических партий больше сорока, поэтому власть находится под очень пристальным взглядом. В Мексике в течение десятилетий у власти находилась одна и та же Институционально-революционная партия, но, каким бы сомнительным достижением это ни казалось, она сумела создать конкуренцию в своих рядах: ни один президент не правил в Мексике больше одного срока (к слову, однопартийная система Китая также предусматривает регулярную ротацию элит).

Экономические реформы Чили, Малайзии и Мексики, равно как и других стран, более или менее успешно борющихся с «ресурсным проклятием», были поддержаны ключевыми институтами и потому состоялись. Взаимозависимость институтов и диверсификации наглядно демонстрирует уровень коррупции. В 2008 году в индексе восприятия коррупции Transparency International Чили занимала 23 место, Малайзия — 47, Мексика — 72. Россия, между тем, расположилась в том же индексе на 147 месте.

Итак, на первом этапе российским властям не придется ничего изобретать: надо бороться с коррупцией, чтобы взяточники не обирали бизнес; утверждать независимость судебной системы, чтобы обезопасить его от произвола; обеспечивать соблюдение законов, чтобы и иностранные инвесторы, и местные компании чувствовали защиту государства. Впрочем, это только начало — политические и экономические институты нужно развивать в комплексе. Примером тут может послужить все та же Чили, где новый импульс экономике дало возвращение к демократическому устройству.

Шаг второй: диверсификация

Представим себе, что коррупция пошла на убыль, честность судов ни у кого не вызывает вопросов и торжествует закон. Что теперь делать правительству, чтобы избавить свою страну от сырьевой зависимости?

Благодатные условия для диверсификации экономики во всех развивающихся странах создавали классические либеральные реформы, суть которых сводилась к уменьшению роли государства и переходу к рыночному хозяйствованию. Их опыт могло бы позаимствовать и российское правительство: это меры, которые помогут всем несырьевым отраслям, а не избранным. Все преобразования можно разбить на две группы: основные (те самые либеральные реформы) и поддерживающие. Вот как мог бы выглядеть план, на первых порах стимулирующий диверсификацию российской экономики.

Системные меры

Приватизация. Снижение роли государства в экономике с помощью приватизации — классический и безотказный ход. Приватизация формирует критическую массу сторонников дальнейшего усиления и развития институтов. Даже в авторитарной Чили приватизация стала одним из ключевых экономических инструментов. Проходила она поэтапно и растянулась на несколько десятилетий: правивший до Пиночета социалист Альенде, по сути, полностью национализировал чилийскую экономику. Сначала хунта продала национализированные социалистами небольшие компании, прежде бывшие частными. Затем пришел черед государственных предприятий, а со временем частных инвесторов пустили практически во все отрасли, кроме стратегических — сырьевых, приносивших основную часть экспортных доходов. Уже после того как Пиночет отошел от руководства, власти позволили приватизировать также отдельные сырьевые предприятия. Осознавая, что чилийские компании — далеко не самый лакомый кусок, они отдавали активы по довольно низким ценам, в придачу активно кредитуя и даже субсидируя новых собственников. Чтобы заслужить доверие инвесторов, власти использовали систему открытых, прозрачных торгов. В итоге чилийцам удалось привлечь иностранные инвестиции и стимулировать появление сильных предприятий несырьевого сектора. Активную приватизацию проводили и в Малайзии, и в Мексике.

Сложности с приватизацией в основном сводятся к тому, чтобы сделать ее прозрачной и честной (что невозможно без усиления институтов: молодым несырьевым предприятиям нужны свободная пресса, незыблемость частной собственности и т.д.). Однако труды того стоят: в Чили экономический рост начался именно после приватизации, эта же мера помогла Мексике выбраться из глубочайшего кризиса, а в Малайзии государство, сначала фактически создав обрабатывающую промышленность, затем сознательно пустило в нее частный бизнес. Стоит оговориться, что во всех странах власти крайне неохотно приватизировали сырьевые сектора, в основном частным инвесторам отдавали обрабатывающие и высокотехнологичные предприятия или просто какие-то малоценные активы. Сегодня чилийские власти все еще контролируют медную корпорацию Codelco, мексиканские — нефтегиганта PEMEX (впрочем, для его приватизации придется менять Конституцию), а малазийские — Petronas. И все же эти государства значительно свернули свое присутствие в экономике, и именно это в конечном счете подтолкнуло здоровую конкуренцию и рост несырьевых секторов.

В России роль государства в экономике сегодня очень велика, и в последние годы она не сократилась, а выросла — в том числе и в производственных секторах, предприятия которых можно, без сомнений, отдать в частные руки, оживив экономику. Плюс приватизации еще и в том, что она способствует развитию институтов: неподкупные судьи и честные бюрократы больше нужны частным, а не государственным компаниям.

Децентрализация финансовой системы и усиление финансовых институтов. Не так давно общественности России была представлена Концепция развития в Москве Международного финансового центра. Вряд ли в ближайшем будущем Москва станет финансовой столицей мира, но развивать финансовые институты действительно нужно. Во-первых, стоило бы приватизировать государственные банки, которые по-прежнему доминируют в экономике. Во-вторых — принять законы, способствующие созданию конкурентного рынка: об инсайде, бирже и клиринге. В-третьих, — сформировать специальные финансовые суды, которые будут контролировать исполнение этих законов. Такие меры облегчат реальному сектору доступ к финансированию. Этим путем пошла в свое время Чили. Реформу ее кредитно-финансовой системы эксперты оценивают по-разному. Власти, верные концепции «шоковой терапии», разом приватизировали все банки страны. Одним из неприятных последствий стал приток в Чили спекулятивных денег, и в дальнейшем правительству пришлось даже проводить национализацию банков. Однако, не будь реформы, чилийская приватизация не достигла бы цели: у несырьевых компаний просто не было бы доступа к деньгам, и они не смогли бы развиваться.

Либерализация внешней торговли. Среди консерваторов бытует точка зрения, что высокие тарифы на импорт — это хорошо: пошлины не только приносят бюджету дополнительные доходы, но и защищают местных производителей. Впрочем, они также снижают конкурентоспособность национальных компаний. Когда дорожает продукция защищенных тарифами отраслей, всем остальным приходится платить своим сотрудникам более высокую зарплату — и тем самым это удорожание превращается в налог для тех, у кого не хватает политического ресурса добиться повышения пошлин в своей отрасли. Говорить о росте несырьевых секторов в условиях искусственной среды не приходится. Кроме того, как показывает история, невозможно поддерживать «своих» вечно. Мексика, десятилетиями ревностно опекавшая местные компании от иностранцев, после кризиса, вызванного падением нефтяных цен, была вынуждена снизить пошлины, чтобы привлечь в страну иностранные компании. Не все выросшие в тепличных условиях мексиканские предприятия выдержали жесткую конкуренцию. Примерно то же было и в Чили, правительство которой поступило совсем уж радикально: менее чем за десять лет пошлины опустили с 94% до 10%. Конечно, снижение пошлин — шок для местных компаний, тем более что в государствах, пораженных «ресурсным проклятием», конкурентоспособность несырьевого бизнеса всегда слабая. Можно ли создать в стране конкурентную среду, не уничтожив при этом перспективные предприятия? В этом смысле интересна стратегия Малайзии, у которой промышленности поначалу практически не было. В 1960-х, начав индустриализацию, правительство стало поддерживать традиционное сельскохозяйственное производство, например, пальмового масла и какао. Проводилась политика импортозамещения — предварительно были подняты пошлины на иностранные товары. Но тарифы снизили, как только национальные производители окрепли и нашли потребителя на внутреннем рынке, пустив на него иностранцев и дав своим предприятиям возможность работать в конкурентной среде. Позже по той же схеме малайцы поднимали тяжелую промышленность и электронику. В итоге, Малайзия стала крупным мировым экспортером электроники, машиностроительной продукции и сельскохозяйственных товаров. По этому же принципу, который Кругман назвал narrow moving band, действовали Япония и Корея. Вероятно, такая продуманная стратегия поддержки помогла бы и нам, но, к сожалению, все мы уже несколько раз убеждались в том, что без сильных политических институтов она просто не работает. Если дать временную защиту отдельной отрасли, ее лоббистский ресурс станет столь мощным, что потом она может помешать государству дать такую же защиту другой отрасли. Из этого, кстати, следует, что если политики подчиняются группам интересов, а не национальным интересам, то временная защита той или иной отрасли может стать постоянной.

Поддерживающие меры

Реформа образования. Реформу образования можно рассматривать с разных позиций, но если мы говорим о диверсификации, то известно несколько хорошо зарекомендовавших себя мер. Очевидно, что нужно разрешить университетам открывать дочерние предприятия, передать им права на интеллектуальную собственность, созданную на федеральные деньги. Это позволит вузам коммерциализировать свои ноу-хау, зарабатывать на них и заниматься инновациями. Другое направление — подготовка квалифицированных кадров. Тут можно обратиться к опыту стран Юго-Восточной Азии, в том числе — Малайзии. В 1971 году правительство этой страны провозгласило Новую экономическую политику, одной из целей которой был быстрый экономический рост. Но малайцы, по большей части бедные и малообразованные, практически не были вовлечены в экономику — в Малайзии предпринимателями исторически были иностранцы. Естественно, найти нужное количество квалифицированных кадров было невозможно. С одной стороны, власти начали проводить «позитивную дискриминацию», поощряя малайцев заниматься бизнесом. С другой — параллельно создавали систему образования: по всей стране открывались школы и вузы. Но эти меры должны были окупиться в будущем, а рывок Малайзии нужно было сделать срочно. Для этого правительство отправило учиться за рубеж талантливую молодежь, причем в массовом порядке и в самые лучшие вузы. Как вспоминал в своей книге бывший премьер Малайзии Мохаммад Мохатхир, именно эти люди, вернувшись, сформировали костяк профессионального менеджмента, а чуть позже — и национального бизнеса.

Создание институтов развития. Самый интересный пример в этом отношении — Чили. Власти страны пошли по пути горизонтальной диверсификации, поощряя рост новых перспективных секторов (вертикальная диверсификация, напротив, подразумевает развитие смежных производств). Точками роста стали традиционные для Чили сельское и рыбное хозяйство, лесная промышленность. Для поддержки новых предприятий в 1976 году был создан Фонд Чили. Его основали на паях государство и акционеры телекоммуникационной компании ITT. ITT внесла в фонд $50 млн и обязалась участвовать в управлении фонда — за это Пиночет вернул ее акционерам национализированные при Альенде активы. Поначалу эта организация, работающая как венчурный фонд прямых инвестиций, занималась только телекоммуникациями и пищевыми технологиями. Телеком развивался ни шатко ни валко из-за нехватки проектов и низкого спроса со стороны реального бизнеса. Зато пищевое направление стало очень успешным. Хотя власти частично финансировали фонд и участвовали в его деятельности, управляли им профессиональные менеджеры. При этом фонд сделал ставку на узкоспециальные прикладные проекты, а потому поддержку получили небольшие предприятия. Самые известные инновации, вышедшие из-под крыла Фонда: технология искусственного разведения и выращивания лосося и технология вакуумной упаковки мяса. Не последнюю роль Фонд сыграл и в усилении чилийских виноделов, продукция которых сегодня быстро завоевывает мировые рынки.

В России тоже есть институты развития. Возможно, самые перспективные — РВК и Роснано, у которых, в отличие от других «инновационных институтов», есть четкая специализация. Кроме того, они не очень интересны сырьевой элите, и это может сослужить хорошую службу — пока обеим компаниям вроде бы не мешают двигаться в правильном направлении. Но институтов развития в России должно быть гораздо больше: индустрии виноделия и экспорт фруктов внесли существенный вклад в экономику небольшой Чили, но для России этого было бы явно недостаточно. Успех институтов развития зависит как минимум от двух факторов: наличия честных и профессиональных менеджеров (с этим в России дела обстоят плохо) и ясной стратегии развития.

Реформа естественных монополий. На первый взгляд разделение добывающей и перерабатывающей промышленности не такая уж и значительная мера. Но это не так — сырьевые госкорпорации с их громоздкостью, негибкостью и неэффективностью обходятся государству и налогоплательщикам очень дорого. Как именно реформировать, скажем, «Газпром», более или менее понятно: надо провести горизонтальное разделение. «Трубу» можно оставить под контролем государства, а добычу — выделить и затем приватизировать, создав тем самым конкурентный рынок.

Вступление в международные организации. История показывает, что хорошей мотивацией к изменениям для властей становится внешний якорь — серьезная цель, которая формирует правила поведения и задает ориентиры. Для восточноевропейских стран сильным импульсом послужило вступление в Европейский союз, а для Мексики членство в международных экономических организациях даже стало частью внешнеэкономической политики. Наученные кризисом 1980-х, мексиканцы поставили задачусделать своих производителей конкурентоспособными на мировом рынке. В 1986 году Мексика вступила в ГАТТ (теперь ВТО), а в начале 1990-х — в ОЭСР и НАФТА. С одной стороны, это помогало местным производителям выходить на рынки других стран, в первую очередь соседней США. С другой — членство в организациях наложило на власти страны жесткие, четко прописанные экономические и политические обязательства. В итоге Мексике удалось интегрироваться в глобальную экономику. У нынешней России пока только два «внешних якоря», и оба недостаточно мощные: Олимпиада в Сочи и форум АТЭС во Владивостоке. Стоило бы предпринимать более активные меры для вступления в ВТО и ОЭСР.

• • •

Конечно, это лишь несколько первых, ключевых экономических мер, которые могут придать импульс несырьевым секторам России. Все они так или иначе направлены на то, чтобы создать внутри страны конкурентную среду, подтолкнуть развитие новых отраслей, не связанных с сырьем. Но пытаться диверсифицировать экономику имеет смысл только в том случае, если мы скинем с себя «ресурсное проклятие» и добьемся успехов в упрочении базовых институтов: понятно, что ни приватизация, ни децентрализация финансовой системы ничего не дадут, если чиновники будут вымогать огромные взятки, а иностранные инвесторы не поверят в законность официальных решений. Именно поэтому первым номером в плане все-таки стоят институты — только так можно побороть «ресурсное проклятие».

Литература: Гайдар Е.Т. Гибель империи. Уроки для современной России. М., 2006. Гуриев С., Сонин К. Экономика «ресурсного проклятия». Вопросы экономики. 2008. №4. Полтерович В., Попов В., Тонис А. Механизы «ресурсного проклятия» и экономическая политика. Вопросы экономики. 2007. №6.

На протяжении всей статьи мы ссылались на опыт трех стран: Мексики, Чили и Малайзии. Пришло время оценить эффективность их мер. Итак, если в середине 1970-х экспорт меди составлял в Чили около 60%, то в 2003 году, по данным Центрального банка Чили, — 35% (на втором месте значилась сельскохозяйственная продукция — 15,7%). В начале 1980-х экспорт нефти и нефтепродуктов приносил Мексике 75% доходов, а в 2004 году, по данным Sistemas Nacionales Estadistico y de Informacion Geografica, — уже 12,5% (62,9% приносили машиностроение и металлообработка). К 1970 году больше половины экспортных доходов Малайзии обеспечивала продажа каучука и олова, а сегодня экономика этого государства базируется сразу на нескольких отраслях, среди которых легкая промышленность, нефтедобыча и переработка и электроника.