История одного IPO: как компания Google стала публичной

Все происходило шесть лет назад (статья Эрика Шмидта была впервые опубликована в Harvard Business Review в 2010 году — прим. ред.), но я и сейчас могу пересказать историю нашего превращения в публичную компанию в мельчайших подробностях. Она была типично гугловской и многое говорит о нас.

СМИ предсказывали, что, если Google станет публичной, от ее прежнего духа не останется и следа. Дэнни Салливан, знаток отрасли и редактор интернет-бюллетеня Search Engine Watch, сказал тогда, что «едва ли с Goolge может стрястись что-нибудь хуже IPO». Прогнозировали, что мы сразу же разделимся на «имущих» и «неимущих» — в зависимости от долей в акционерном капитале Google. Что лучшие специалисты продадут свои акции и уйдут. Что новая цель — угодить Уолл-стрит — заставит нас забыть главные наши ценности: объективность и независимость. Что, развивая структуру, необходимую для того, чтобы Google стала публичной компанией, мы волей-неволей снизим уровень своих разработок. Наконец, все опасались, что Google, прежде блистательный стартап, утратит свою знаменитую эксцентричность, творческий дух и, как следствие, — новаторство.

Ничего этого не случилось. Я убежден, что по сути мы не изменились, только стали гораздо крупнее. Мы остались верны своим ценностям, в том числе и потому, что избрали необычный способ превращения в публичную компанию. Ларри Пейдж и Сергей Брин, основатели Google, начали свое «Письмо учредителей», которое было потом включено в проспект эмиссии акций, планируемых к размещению, словами: «Google — компания не типичная. И всегда будет такой». Далее они предупреждали потенциальных инвесторов, что мы будем вкладывать деньги в рискованные проекты, которые могут оказаться очень удачными, но могут вообще не окупиться. Выбор нового пути еще не гарантирует выдающихся успехов, и сам путь этот может быть тернистым. Путь Google к IPO вовсе не был гладким.

Google основана в 1998 году. Я пришел туда тремя годами позже. Хотя мы быстро росли — в смысле прибыли и количества сотрудников, мы не спешили превращаться в публичную компанию. Но мы достигли определенной величины, а главное, хотели, чтобы сотрудники получили долю в нашем предприятии. И в начале 2004 года мы оказались в такой ситуации: согласно американскому законодательству о рынке ценных бумаг мы должны были обнародовать наши финансовые результаты. По закону, раз у Google было 500 акционеров, ей полагалось предоставлять финансовую информацию Комиссии по ценным бумагам и биржам и в течение 120 дней после окончания того года, когда у нее появился 500-й акционер, опубликовать сводный финансовый отчет.

До конца апреля 2004 года мы должны были подать в Комиссию по ценным бумагам и биржам заявление о регистрации. Но законодательство не требовало от нас проводить IPO. Мы могли вообще не продавать акции на бирже, а обязаны были лишь обнародовать свои финансовые результаты.

У нас было три пути. Мы могли реструктурироваться, сократив число акционеров, чтобы их стало меньше 500 (по сути, это означало выкуп акций у сотрудников). Мы могли остаться частной компанией, но должны были раскрывать Комиссии свои финансовые результаты, как любая публичная компания. Или же мы могли стать публичной компанией в полном смысле слова. Понятно, что мы перебрали несколько нетривиальных вариантов: например, возможность создать внутренний рынок для акций Google, принадлежавших нашим сотрудникам. В итоге мы пошли путем, обычным для высокотехнологичной компании с венчурным капиталом, то есть осуществили первоначальное размещение своих обыкновенных акций. Но мы очень хотели сделать это каким-нибудь необычным способом.

Голландский аукцион

Для каждой проблемы мы стараемся найти оптимальное решение и гордимся этим. Задачу превращения в публичную компанию мы представили себе как масштабный IQ-тест. Как продавать акции? Почем? К кому обратиться за помощью? Как правильнее — погуглистее — провести IPO?

Обсуждая эти вопросы, мы перелопатили множество информации по предыдущим IPO и поняли, что не все в этом деле нам нравится. Например, нам не хотелось остаться с носом, подобно многим высокотехнологичным компаниям, которые стали публичными. С нашей точки зрения, разница между ценой IPO и ценой акций компании к концу первого дня или первой недели торгов — это деньги, которые должны достаться компании. Но обычно по цене IPO покупать акции могут только институциональные инвесторы, связанные с гарантийными синдикатами. Через несколько дней они продают свои акции с большой прибылью. Нам это явно не подходило. Мы хотели, чтобы все было прозрачно и открыто — и чтобы наши пользователи тоже могли купить акции Google.

Мы стали перебирать разные варианты. И самым интересным нам показался принцип инвестбанка WR Hambrecht из Сан-Франциско. Там утверждали, что для привлечения капитала есть способ лучше традиционного IPO — так называемый голландский аукцион. Компания собирает заявки всех заинтересованных инвесторов и классифицирует их в соответствии с тем, сколько средств каждый из них готов выделить на покупку. Затем компания (и ее банкиры) начинает торги с самой высокой цены. Они продолжаются до тех пор, пока не определится максимальная цена, за которую можно было бы продать все акции, которые предполагалось разместить. На ней (или по каким-то причинам на более низкой) компания может остановиться и продать на бирже по этой цене или дороже столько акций, сколько будет на них охотников.

Нам понравился этот вариант. Дело в том, что мы продвали рекламу тоже через аукцион, так что эта бизнес-модель была нам знакома. А поскольку мы понимали ее, мы увидели тут что-то свое, родное. Кроме того, нам понравилась идея аукциона, открытого для всех — не только для институциональных инвесторов, но и для частников. Мы надеялись благодаря аукциону получить больше, чем на традиционном IPO, когда цену за акцию назначают, и рассчитывали, что курс не изменится и после того, как наша компания станет публичной.

Знаю, это похоже на утку, но окончательно мы склонились в пользу голландского аукциона после того, как получили письмо от одной «маленькой старушки» — она сама так себя назвала. Она написала что-то вроде: «Я не понимаю, почему я не могу заработать на вашем IPO так же, как биржевые брокеры». Нам показалось, что она имела в виду справедливость системы в целом. И тогда мы решили усовершенствовать модель WR Hambrecht и разработать собственную версию IPO, хотя, конечно, тем самым очень усложнили себе жизнь. Ничего подобного ни одна компания нашего масштаба еще не делала. Наш аукцион по размаху должен был значительно превысить все прежние IPO-аукционы. И нам предстояло создать соответствующую этому размаху систему, которую вдобавок должна была завизировать Комиссия по ценным бумагам и биржам. Уолл-стрит отнеслась к нашему решению как к откровенному нахальству. Биржевой аналитик Генри Блод-жет писал в журнале Slate: «Участие в IPO-аукционе, который устраивает Google, — это не инвестирование, а лотерея и, скорее всего, напрасная трата времени и денег».

Мы, не теряя присутствия духа, разрабатывали структуру нашего IPO. И перестали общаться с прессой. Согласно правилам Комиссии со дня подачи регистрационного заявления начинается «период молчания»: в это время мы не имели права сообщать о себе какую-либо информацию кроме отраженной в проспекте эмиссии. Google была тогда в центре внимания прессы, только ленивый не критиковал нашу компанию, методы управления, культуру, наше IPO. А так как мы должны были молчать, то не могли защититься и переубедить общественность.

«Вряд ли стоит покупать что-нибудь на этом IPO» — такой вывод сделал колумнист Business Week и был не одинок в своей неприязни к нам. Мы ничего поделать не могли — мы хранили молчание. Но понимали, что никто на самом деле не представляет себе, что такое Google. Все, что о нас писали, не имело никакого отношения к действительности. В конце концов мы опубликовали свои финансовые результаты, но до того в глазах многих были (а может, и остаемся) кучкой идиотов, пялящихся на свои прикольные лава-лампы. Однако мы и правда пошли на взлет, это факт.

Что-то вроде чистилища

Приближался день подачи заявки на IPO, а дел еще было по горло. Скажем, за неделю до установленной даты мы спохватились, что нам не хватает членов совета директоров: по стандартам и Nasdaq, и Нью-Йоркской фондовой биржи независимых директоров полагалось на три больше. Мы быстренько добавили трех тяжеловесов. Еще нас критиковали за то, что мы разделили акции на два класса — А (с одним голосом) и В (10 голосов каждая, при продаже они превращаются в класс А).

Народ вычислил, когда мы будем подавать заявку на IPO, и в конце апреля СМИ занялись нами вплотную. Лавина сообщений в прессе, кольцо дежурящих вокруг нашего здания телевизионных автобусов; телефоны наших пиарщиков, вынужденных молчать, расплавлялись от звонков; у сотрудников разыгралась фантазия — в общем, то еще было времечко. Закон обязывал нас представить финансовые отчеты 29 апреля к 14:00. Но мы сделали ход конем: о том, что Google станет публичной, мы объявили на весь мир в 11 утра. Это застало всех врасплох.

А дальше мы вместе с уже запущенной процедурой IPO оказались в своего рода чистилище. Мы ждали реакции Комиссии по ценным бумагам и биржам на наше заявление на регистрацию выпуска ценных бумаг и предоставляли всю запрашиваемую ею информацию. Это — обязательная часть процедуры, но в нашем случае она длилась дольше, чем обычно, потому что Комиссии надо было как следует вникнуть в наши планы проведения аукциона. Короче говоря, с мая по начало августа наши юристы и руководство занимались тем, что снимали вопросы Комиссии. Идея включить в проспект «Письмо учредителей» дела не ускорила. В письме Ларри и Сергея говорилось о ценностях Google, в согласии с которыми мы хотели управлять компанией. Задача Комиссии — оценивать, насколько полны и точны приводимые в проспекте данные, качественные и количественные, а не анализировать и комментировать ценности. Нам дали понять, что письмо из проспекта лучше бы убрать, дабы не сбивать с толку потенциальных инвесторов. Но мы его отстояли. Призываю всех это письмо прочитать. И сейчас, шесть лет спустя, сформулированные в нем ценности нисколько не устарели, и мы по-прежнему стоим на них.