Время падать, время подниматься

Человечество сталкивается с финансовыми потрясениями много веков. Некоторые из вопросов, которые мы обсуждаем сейчас, задавал еще философ-схоласт XIII века Фома Аквинский. Кризисы в экономике и финансах меняли ход истории человечества. Примерно с середины XIX века ведущие европейские державы и США испытывали повторяющиеся кризисы, и современники Карла Маркса замечали колоссальное падение спроса, снижение производства и громадную безработицу, которая была мощным фактором появления в Европе левых организаций и миграции трудоспособного населения в Соединенные Штаты.

Великая депрессия — грандиозный кризис, охвативший США в начале 1930-х, — выразилась в падении ВВП на 40%. Тот кризис вызвал ­множество изменений — в финансах, законах и вообще в устройстве мира. Германию он подтолкнул к фашизму, а в Соединенных Штатах заставил большое количество специалистов отправиться работать в Советский Союз. Без этого, возможно, наших великих индустриальных проектов не было бы вовсе.

Исторически большие кризисы происходят с периодом примерно 7—11 лет. И, если в 2020 году будет зафиксирована всемирная рецессия (а это явно случится), то она как будто бы логично ляжет в цепочку XXI века после кризиса 2001 года в Европе и США и мировой рецессии 2008—2009 годов. Однако далее я попытаюсь объяснить, что разворачивающаяся в эти дни мировая рецессия не была обязательной. Ее могло не быть в 2020 году, и уж никак она не должна была охватить мир в нынешних пропорциях и размерах. По консервативным оценкам, в 2020 году падение мирового ВВП составит 3%, а Всемирная торговая организация предсказывает снижение мировой торговли на 13 или более процентов.

В этой статье мы расскажем о том, что подразумевают под экономическими циклами и кризисами экономисты и что эти экономические колебания означают для компаний. Мы опишем, как развивалась мировая экономика, начиная с рецессии 2008—2009 годов, и с чем страны подошли к 2020-му, затем обсудим, как падение цен на нефть и развитие пандемии COVID-19 повлияют на уровень ВВП разных стран, а в конце попытаемся представить себе, как изменится мировая экономика, когда нынешний кризис завершится.

ЦИКЛЫ И ОТРАСЛИ

В 1860-е годы Карл Маркс, а также французский экономист Клеман Жюгляр впервые проанализировали экономические циклы и кризисы как ученые. В этом вопросе Маркс был относительно свободен от пролетарской идеологии, хотя и пытался не просто описать наблюдаемые колебания, но и включить их в более широкую теорию капитализма. Нельзя сказать, что его хитрые построения актуальны по сей день, и тем не менее, постулированные в них циклы с периодом 10—11 лет вошли в историю как циклы Маркса-Жюгляра. С тех пор экономисты, в числе которых было несколько нобелевских лауреатов, открыли свои циклы: короткие циклы Китчина, циклы Саймона Кузнеца с периодом 20—24 года (практически сейчас не наблюдаемые), знаменитые технологические циклы Николая Кондратьева с периодом в 48—55 лет.

Теория Кондратьева (нашего сооте­чественника, погибшего в середине 1930-х) основана на анализе, охватывающем несколько сотен лет европейской истории. Для управленцев она вряд ли имеет практическое значение: бизнес не в состоянии уловить связь между изменениями научно-технической базы своего производства и каким-то длинным циклом. Напротив, колебания с периодом около 10 лет весьма чувствительны: если человек управляет бизнесом всю жизнь, он непременно столкнется с 3—4 кризисами; причем не только в России, но и в любой другой стране. Возьмем американца 1947 рождения (моего одногодка) и посмотрим, что происходило с экономикой в его стране после Второй мировой войны. Кризисы 1948—1949 гг., 1953—1954 гг., 1957—1958 гг., 1961 года (небольшой интенсивности), 1967 года (тоже небольшой), 1970—1971 гг., 1973—1975 гг., 1980—1982 гг. (размазанный по времени), 1987 года, 1990—1991 гг., 2000—2001 гг. (доткомовский кризис, когда впервые упали новые ИТ-компании). Наконец, его поколению досталась грандиозная рецессия 2008—2009 гг., и нынешний кризис, очертания которого еще не до конца понятны, поскольку они зависят от длительности пандемии. Исходя из этой статистики, никто не должен предполагать, что, если он во время подъема выходит на рынок с новым продуктом или строит новый завод, спрос будет длиться вечно. Надо закладываться на то, что бизнес точно тряхнет раз десять за сто лет.

Кризисы различаются по глубине, и величина падения зависит от разных факторов, в том числе от того, какая сфера находится на подъеме. Теоретики менеджмента и экономисты знают, что новая отрасль сначала очень быстро развивается (как сейчас ИТ-гаджеты), потом увеличивается доходность, а затем рост постепенно замедляется и доходность выходит на некое плато. В зависимости от долгосрочного отраслевого тренда, который для бизнеса может служить надежным прогнозом, кризис всегда в разной степени затрагивает разные сферы экономики. Одни отрасли он абсолютно придавливает, а в более устойчивых выбраковывает длинный хвост из слабых или подсевших не вовремя на кредиты фирм. После кризиса начинает быстро расти какая-­нибудь отрасль, которая до того была не слишком сильной. Так когда-то автомобили уступили место самолетам, потом усилилась нефтяная отрасль, а в последние годы самый крупный рост был у ИТ-компаний. Сейчас они подходят к своему пределу, и похоже, что пандемия выведет на первое место бизнесы в сфере охраны здоровья, фармацевтики и медицины.

Итак, на протяжении одного цикла управленец наблюдает: (а) неравномерность роста отраслей и спроса на их продукцию во времена подъема и (б) неравномерность падения отраслей во время общего спада. Можно сказать, что кризис — это «санитар леса», который показывает, какая продукция будет менее востребована. Если что-то упало очень сильно по сравнению с прочими, а затем слишком медленно выползает из ямы, то, скорее всего, не нужно инвестировать в эту область и расширять в ней производство. Поэтому в кризис надо постоянно выяснять, какие перемены происходят на рынке и куда вы должны перекладывать капиталовложения.

Связь отраслевой структуры экономики с ростом и кризисами очень сложна, но вкратце можно сказать, что есть три способа ее «перекроить», то есть переориентировать на новые сектора.

Первый сценарий таков: предприятия, которые захватили рынок отрасли и имеют высокую акционерную стоимость, получая большие доходы, перестают инвестировать в себя. Полученная ими прибыль оседает в банках, фондах и т. д., а владельцы бизнеса получают доход от того, что их средства переложены в новые многообещающие отрасли. Финансовый сектор в развитых странах, прежде всего в англосаксонских, традиционно занимается этим перераспределением, принимая риски и нередко неся потери. Сейчас, например, целый ряд банков заявляют, что не станут финансировать угольную экономику, а будут вкладываться в новую чистую энергию.

Второй вариант — его, кстати, пытаются реализовать некоторые российские компании, которым жалко расставаться со своими деньгами, — стараться самим инвестировать в новые бизнесы. Исторически это получалось у них редко, потому что у крупной компании, скажем машиностроительной отрасли, менталитет и компетенции менеджмента иные, нежели, например, у ИТ-компаний. Я не очень верю, что наши нефтяники реально создадут новую эффективную и дешевую возобновляемую энергетику — не потому, что они не хотят, а потому, что иначе устроены. Но в ряде стран этот способ применяли с успехом: один из самых знаменитых кейсов — это послевоенная Япония, где на авиационных заводах начали производить автомобили.

И наконец, перестроить экономику может государство, проводя собственные проекты. Строительство дорог, обустройство портов с римских времен было делом государственным. Железные дороги во всем мире, кроме США, были построены государством. Самый грандиозный проект этой отрасли — наша Транссибирская магистраль, построенная за счет российской казны в конце XIX — начале XX века. И если в частном бизнесе изменение структуры экономики толкают кризисы, то технический прогресс, который двигает государство, в значительной мере связан с военными приготовлениями и войной. Технические достижения, придуманные на рубеже XIX и XX веков — авиация, радио и проч., шли бы несравненно медленнее, если бы Первая мировая война их не мобилизовала и не востребовала к применению.

И общий рост, и изменения структуры экономики происходят не на гладком плоском и не на сплошном повышающем тренде, а при том, что экономику трясет каким-то кризисом минимум раз в декаду. Кто-то банкротится, кто-то богатеет. Кроме того, между большими кризисами всегда случаются кризисы помельче.

В вышедшей в русском переводе в 2003 году книге Чарльза Киндлбергера «Мировые финансовые кризисы. Мании, паники и крахи» и позднее в статье Кеннета Рогоффа проанализированы все известные кризисы, и, как оказалось, финансовых шоков случалось почти ровно вдвое больше, чем кризисов экономических. И в XXI веке далеко не каждое потрясение финансовых систем приводит к рецессии и длительному экономическому кризису.

ФАЗЫ ЦИКЛОВ

Экономисты, считая среднегодовые темпы роста ВВП, всегда берут период между двумя соседними максимумами. Годовые данные роста — важная обобщающая цифра для решений о капиталовложениях, потому что менеджер-стратег мыслит годичными периодами или фактическими инвестиционными циклами: задумал проект, вложил, дождался выхода на окупаемость. Что же касается показателей торговли, финансов, промышленного производства, выпуска товаров, продаж, безработицы — их надо отслеживать по более мелкой статистике: месячной или квартальной, так как процентные ставки и цены скачут постоянно. В США, кстати, сложилась традиция контролировать действия управленцев ежеквартально, поэтому в целом в американских деловых кругах более нервная обстановка, нежели в Европе.

Давайте посмотрим на то, как подъемы, пики и падения экономики ощущаются бизнесом.

Подъем. С точки зрения экономической статистики, подъем — это экономический рост выше уровня докризисного максимума предыдущего цикла. Однако руководитель компании всегда должен помнить, что даже когда наблюдаемые кривые производства, занятости, доходов, капиталовложений идут вверх и все указывает на подъем, обвал может произойти достаточно быстро и предыдущий максимум не будет достигнут. Все помнят, как 9 марта в OPEC+ не сумели договориться об объемах добычи, и уже на другой день российский рынок акций упал.

Как правило, подъем начинается при высоком показателе безработицы и низкой инфляции, а затем по мере экономического роста безработица снижается, но при этом заработная плата до поры до времени остается не слишком высокой (рынок труда еще не успел взять работодателя за горло). В начале подъема, когда процентные ставки и цены на сырье вполне приемлемы, для инвестора и для управленца главное — не прозевать момент и угадать, в какие области и предприятия вкладывать. А директор, управляющий производством с большой занятостью, должен сообразить, какая модель конкуренции сложится и сможет ли он в ней окупить капиталовложения. В этот момент принимается два типа рациональных инвестиционных решений: (а) вложиться в проект, который окупится не более чем за пять лет и впоследствии, пока не наступит новая рецессия, будет приносить прибыль; либо (б) осознавая, что будут и новые кризисы, вложиться в проект на 20—30 лет, считая, что бизнес пройдет через тяжелые времена, но на большом горизонте инвестиция себя оправдает. Таким образом, решения принимаются либо на период подъема, который длится примерно 5—6 лет, либо, условно говоря, на период активной жизни поколения.

Период пика подъема, который обычно длится от полугода до года, бывает весьма тяжким для управленца — теряется ориентировка. Динамика роста снижается, и вдруг обнаруживается, что растут ставки процента и заметно дорожает рабочая сила. Попутно подскакивают цены на некоторые виды сырья, особенно на энергию — так было на пике почти во всех последних циклах. Кроме того, издержки растут из-за роста цен на нужные товары — например, на продукцию машиностроения. Скажем, в Австралии и других странах бурильное оборудование для сланцевой нефти вздорожало к концу предыдущего подъема.

Но главное, на пике и переломе вниз происходит то, что в ­экономической и финансовой теории называется liquidity crunch (кредитное сжатие). Именно резкое вздорожание краткосрочного кредита за несколько дней может решить судьбу фирм — неудачников этого кризиса. Чтобы остановить удорожание или даже отсутствие кредита, центробанки часто начинают заливать в экономику деньги — например, покупая облигации или давая банкам средства на облегченных условиях. Борьба с эффектом кредитного сжатия обычно бывает недолгой: от нескольких дней до нескольких месяцев. Сам этот промежуток не всегда заметен даже на месячной статистике, его надо наблюдать на дневной. В какой-то момент происходит явление, о котором сейчас много говорят: внезапно по коротким обязательствам процентные ставки взлетают выше, чем по длинным. В нормальной экономике, особенно в западной, длинный кредит обычно дороже короткого. Но в конце подъема, когда все становится очень напряженным, наблюдается обратное соотношение.

Многие экономисты сочли эту перевернутую шкалу ставки надежным показателем, прогнозирующим кризисы в США, и поскольку в прошлом году он вроде бы просматривался, многие начали ждать кризиса. Однако уровень ставок в этом цикле был настолько низким, что скачок долгов до уровня, который блокирует возможность занять и платить по текущим обязательствам, просто не успел бы произойти. В итоге, вплоть до нынешнего кризиса, вызванного пандемией, в США никакой рецессии так и не наметилось, что легко видеть по позиции МВФ, чей прогноз оставался умеренно оптимистическим еще в декабре — январе нынешнего года.

Начало спада. Выход из периода пика первым делом заметен по падению спроса — причем очень неравномерному по отраслям и по товарам. Население вдруг отказывается от некоторых приобретений, либо заметно их притормаживает. При резкой девальвации, однако, этот признак появляется далеко не сразу. Ожидая скачка цен в конце 2008-го и в конце 2014 года, россияне скупали мебель, автомобили, бытовую технику и другие предметы длительного пользования. Падения потребления в целом не наблюдалось, как вдруг в первом квартале 2009-го на 40% упали цифры посещений у кафе и ресторанов, а продовольственные супермаркеты, наоборот, показали резкий рост выручки. Это был эффект так называемого defensive consumption (защитного потребления), или ухода от неоправданных трат.

В большинстве кризисов действует правило: потребительский спрос падает сильнее дохода домохозяйств. И парадоксальным образом при снижении доходов увеличиваются нормы сбережения населения, хотя, казалось бы, что там сберегать. Страх перед будущим оказывается сильнее текущего падения уровня жизни. В целом при экономических кризисах сначала падает личное потребление, затем процентные ставки и зарплаты ­(в России обычно срезают бонусы, то есть квартальные и годовые премии), и несколькими кварталами позже — капиталовложения. Сразу отметим, что нынешние меры борьбы с распространением коронавируса — внезапный запрет на поездки, спорт, рестораны и проч. дает намного более синхронное сокращение потребления по товарам и странам. А такой мощной остановки всей сферы услуг не было, пожалуй, за всю историю кризисов.