Три заблуждения о Китае

В начале 1990-х, когда мы впервые попали в КНР, там все было не так, как сегодня. Даже в Пекине многие еще носили френчи «под Мао» и ездили на велосипедах: машины могли позволить себе лишь высокопоставленные чиновники компартии. В провинции вообще царил почти традиционный уклад. Однако за последующие 30 лет благодаря политике, направленной на развитие страны и приток инвестиций, Китай превратился в державу со второй по величине экономикой мира и растущим средним классом с высокой покупательской способностью.

Одно осталось неизменным: многие западные политики и бизнес-лидеры до сих пор не понимают специфику Поднебесной. Например, полагая, что экономическая свобода влечет за собой политическую, они ошибочно думали, что китайский интернет будет похож на неуправляемый и независимый западный аналог. Веря, что экономический рост Китая зависит от тех же факторов, что и в других странах, мало кто предвидел сохранение роли государства как инвестора, регулятора и владельца интеллектуальной собственности.

Что же мешает западным руководителям разглядеть истинную суть Поднебесной? В нашей статье мы пришли к выводу, что и предприниматели, и политики часто исходят из трех распространенных, но в корне неверных представлений о современной КНР. Как мы покажем ниже, эти заблуждения отражают пробелы в их знаниях об истории, культуре и языке Китая и заставляют проводить вроде бы убедительные, но глубоко ошибочные аналогии между ним и другими странами.

Миф 1

ЭКОНОМИКА И ДЕМОКРАТИЯ — ДВЕ СТОРОНЫ ОДНОЙ МЕДАЛИ

Многие на Западе убеждены, что Китай проходит тот же путь развития, на который после Второй мировой войны встали Япония, Великобритания, Германия и Франция, — просто, в отличие от азиатских соседей вроде Южной Кореи и Малайзии, вступил на него позже, отвлекшись на 40-летнее правление Мао Цзэдуна. Согласно этим воззрениям, экономический рост и процветание заставят китайцев вслед за перечисленными выше государствами перейти на более либеральную модель как в экономике, так и в политике.

Звучит вроде бы разумно. Как заметил Юваль Ной Харари, с момента окончания холодной войны, когда история, казалось, отвергла и фашизм, и коммунизм, у либерализма почти не осталось конкурентов. И у концепции либерализации Китая есть влиятельные сторонники. В своей речи в 2000 году бывший президент США Билл Клинтон заявил: «Вступая в ВТО, Китай не просто соглашается ввозить к себе больше нашей продукции — он готов импортировать одну из главных ценностей демократии: экономическую свободу. Получив возможность воплощать в жизнь свои мечты, граждане захотят громче высказывать свое мнение».

Увы, этот аргумент не учитывает фундаментальные различия между КНР, с одной стороны, и США, Японией, Британией, Германией и Францией — с другой. Все эти капстраны с 1945 года придерживались плюралистской демократии с независимой судебной системой. В итоге экономический рост в них сопровождался социальным прогрессом (например, через принятие законов о защите свободы выбора и прав меньшинств), заставляя многих думать, будто одно невозможно без другого. Падение СССР, казалось, лишний раз подтвердило эту мысль, ведь оно произошло из-за того, что советский режим не смог обеспечить заметный экономический рост: начало интеграции России в глобальную экономику (перестройка) стало следствием политических реформ Михаила Горбачева (гласности).

Китайская же экономика стала расти при стабильной власти коммунистов, и это дает возможность предположить, что демократия и рост необязательно идут рука об руку. Скажем больше: многие китайцы убеждены, что нынешние экономические достижения страны (масштабное снижение бедности, мощные инвестиции в инфраструктуру, возникновение технологических инноваций мирового класса) появились благодаря авторитарной форме правления Китая, а не вопреки ей. Активная борьба с COVID-19, столь непохожая на подход многих западных стран, где локдауны вводились позже и на более мягких условиях, а уровень смертности был выше, только укрепила эту точку зрения.

КНР не оправдала и прогнозов о том, что авторитаризм задушит инновации. Сегодня Китай — глобальный лидер в сфере искусственного интеллекта, биотехнологий и исследований космоса. Некоторые технологические успехи были обусловлены влиянием рынка: люди стремились покупать товары и общаться с большим удобством, а такие компании, как Alibaba и Tencent, помогли им это сделать. Но основное влияние на прогресс оказала инновационная и хорошо финансируемая армия Китая, которая активно инвестировала в бурный рост новых индустрий. Безусловно, это напоминает похожий эффект от вложений американской сферы обороны и разведки в развитие Кремниевой долины. Но в Китае потребительские приложения появились быстрее, что делает более очевидной связь между госинвестициями, продуктами и услугами, которые приносят пользу людям. Благодаря этому обычные китайцы относятся к компаниям вроде Alibaba, Huawei и TikTok как к символам национальной гордости и международным драйверам успеха КНР, тогда как на Западе их воспринимали бы просто как очередных работодателей, влияющих на ВВП.

Опрос, проведенный в 2020 году Центром Эшей при Гарвардской школе имени Кеннеди, показал: удовлетворенность решениями Пекина среди граждан достигает 95%. Наши полевые исследования в Китае подтверждают это. Большинство простых людей, с которыми мы общаемся, не считают, что авторитарный режим только давит на них (хотя есть и такие мнения), — они видят в нем возможности. Уборщик в Чучене смог купить несколько квартир, так как компартия реформировала законы о собственности. Шанхайская репортерша за счет государственного журнала летает по всему миру, собирая истории о модных трендах. Молодой студент из Нанкина может изучать физику двигательных установок в Пекинском университете Цинхуа благодаря возросшей социальной мобильности и значительным вложениям партии в научные исследования.

События последних 10 лет убедили китайских лидеров, что реформы экономики возможны без либерализации политики. Переломным моментом стал финансовый кризис 2008 года, когда китайцы осознали ложность «Вашингтонского консенсуса», который просто связал демократизацию и экономический успех. Последующие годы сделали Поднебесную экономическим гигантом, глобальным лидером технологических инноваций, военной сверхдержавой — и все это на фоне ужесточения авторитарной системы управления и веры в то, что либерализм Китаю не нужен. Вероятно, именно поэтому нынешний председатель КНР (и генсек ЦК компартии) Си Цзиньпин дал понять, что считает Горбачева предателем общего дела из-за либерализации и разрушения власти КПСС. И когда Си Цзиньпин объявил в 2017 году, что Китай проведет «три великие битвы» ради снижения финансовых рисков, уменьшения загрязнения окружающей среды и бедности, он также дал понять, что цель этих реформ — укрепить систему, а не изменить ее. Итак, правда заключается в том, что КНР не авторитарное государство, тяготеющее к либерализму, а авторитарная держава, стремящаяся к успеху — как экономическому, так и политическому.

Описывая китайские реформы, западные исследователи часто называют их буксующими. На самом деле политические реформы там вовсе не буксуют — они идут полным ходом, просто их нельзя назвать либеральными. Примером служит реорганизованная в конце 2010-х Центральная комиссия по проверке дисциплины. Наделенная верховным лидером правом бороться с расцветшей в начале десятилетия коррупцией, эта комиссия может арестовывать подозреваемых на несколько месяцев, причем ее вердикты имеют больший вес, чем решения любого другого органа, даже Верховного суда страны. Комиссии удалось снизить коррупцию во многом благодаря тому, что она действует вне правового поля, что невозможно себе представить в либеральной демократии. Вот что такое китайские реформы, и трактовать их надо не как ограниченную или искаженную версию либеральной модели, а как нечто совершенно иное.

Одна из причин непонимания китайского пути заключается в том, что КНР, желая вызвать доверие, часто позиционирует себя как своеобразную версию либерального государства (особенно в англоязычных рекламных материалах, продвигаемых за рубежом). Китай часто сравнивает свои бренды с привычными для Запада. Компания Huawei, стремясь к включению в инфраструктуру 5G Великобритании, называла себя «китайской John Lewis», намекая на известную и попадающую во все рейтинги доверия потребителей британскую сеть универмагов. КНР часто старается доказать иностранным государствам или инвесторам, что она во многом похожа на Запад: и по стилю жизни потребителей, и по востребованности туризма, и по росту спроса на высшее образование. Все это правда, но достаток и личностные устремления растущего среднего класса страны никак не делают пропасть между политическими системами КНР и Запада меньше.

Здесь как раз вспоминается второй миф.

Миф 2

АВТОРИТАРНАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА ВСЕГДА НЕЛЕГИТИМНА

Многие китайцы не только не считают, что для экономических успехов нужна демократия, но и убеждены в легитимности и эффективности их режима. Запад не может в это поверить — именно поэтому все еще ждет, что КНР вот-вот снизит свою активность как инвестор, регулятор и владелец интеллектуальной собственности, в то время как на самом деле китайское правительство считает эти роли принципиально важными.

В глазах китайских граждан легитимность системы уходит корнями в историю. Китаю часто приходилось отвоевывать независимость — например, он в одиночку сражался против Японии в 1937—1941 годах (о чем часто забывают на Западе), пока США не вступили во Вторую мировую войну. Победа над внешним врагом, которой компартия десятилетиями гордилась как своим единоличным достижением, сопровождалась поражением внутреннего неприятеля (Чана Кайши в 1949 году), установлением власти партии и авторитарного правления.

Сегодня, спустя 70 лет, многие китайцы полагают, что их политическая система более законна и эффективна, чем западная. Это убеждение чуждо многим европейским предпринимателям, особенно если они имели опыт общения с другими авторитарными режимами. Важнейшее отличие китайской системы состоит в том, что она не только марксистская, но и ленинская. По нашему опыту, на Западе мало кто понимает, что это значит и почему это важно. Марксистская система имеет дело прежде всего с экономическими результатами. Конечно, у нее есть и политические аспекты — например, она считает общественную собственность необходимым условием равномерного распределения богатства, — но акцент все-таки сделан на экономику. Ленинизм же представляет собой преимущественно политическую доктрину с особым упором на контроль. То есть марксистско-ленинская система сосредоточена не только на экономических достижениях, но и на обретении и сохранении контроля над самой системой.

Это определяет очень многое для людей, желающих вести бизнес в Китае. Если бы компартию беспокоила только экономика, она бы поощряла иностранные компании и инвесторов и относилась к ним как к равным партнерам, не заботясь о том, кому принадлежит интеллектуальная собственность или контрольный пакет акций в совместном предприятии, — лишь бы обеспечивался экономический рост. Но поскольку в Китае применяется также ленинская система, эти вопросы имеют решающее значение для китайских лидеров, которые не меняют своего мнения о них, какими бы эффективными или полезными в экономическом отношении ни были их иностранные партнеры.