Александр Аузан: «Сможет ли Россия выйти из ловушки?»

Последнее время ученые все чаще высказывают мысль о связи экономики и культуры. Если исходить из этого положения, реформы, направленные на построение инновационной экономики, не принесут плодов, если в них не будет заложен «культурный» аспект. В этом убежден декан экономического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова, член Экономического совета при Президенте РФ и Правительственной комиссии по проведению административной реформы Александр Аузан.

Когда и почему идея о том, что экономическое развитие обусловлено социокультурными факторами, получила распространение в России?

Больше 25 лет мы пытались что-то изменить в стране. Сначала казалось: нужно поменять власть, отпустить вожжи — и все устроится. Но ожидания не оправдались. Выяснилось, что рынок сам собой ничего не выстраивает, если нет институтов. Тогда задумались: как сделать хорошие институты? Можно, например, их импортировать — посмотреть, где они хорошо работают, и перевести на язык российского законодательства. Но оказалось, что импортированные институты не только плохо приживаются, но и могут менять свою природу. Мы долго боролись за принятие закона о банкротстве, а потом стали бороться за его пересмотр, потому что прекрасно работающий инструмент санации экономики в наших условиях стал способом рейдерских захватов. И возникла мысль: может, все дело в почве, на которую ложатся эти институты, — то есть в культуре?

Значит, это достаточно новая идея?

О том, что культура определяет пути развития страны, говорят уже лет 200. Но в нынешней постановке проблемы есть своя специфика. Во-первых, благодаря современным методикам подсчета мы научились соотносить макроэкономическую динамику с изменением ценностей и поведенческих установок людей. Во-вторых, в отличие от консерваторов прошлого, мы уже не утверждаем, что культура определяет самобытный путь народа. Сейчас считается, что она влияет на развитие страны, как климат, пространство и т. д., но никак не определяет его.

Культура — явление историческое. Это отражение погасших звезд — институтов, которые существовали в прошлом. Такую идею высказал основоположник институциональной экономики Торстейн Веблен. Он говорил, что институты, с которыми мы сталкиваемся сегодня, — проявление либо дикости, либо варварства: условия давно прошли, а привычка к определенным нормам поведения осталась. Например, профессии адвоката и финансиста популярны больше других, поскольку они связаны с агрессией, захватом — нормами прошлых, варварских времен.

Можно ли выделить социокультурные факторы, способствующие и, наоборот, препятствующие развитию инновационной экономики?

Инновационную экономику удается построить далеко не всем странам — даже развитым. Чтобы понять, обусловлено ли это культурой, ученые изучили 60 государств. Оказалось, что существуют два фактора, подталкивающих инновационную экономику, и два — тормозящих ее. Первые — это индивидуализм и долгосрочная ориентация, взгляд в будущее. Индивидуализм надо понимать как готовность действовать на свой страх и риск, ничего ни с кем не согласовывая, брать на себя ответственность. Как сказал писатель Даниил Гранин, в России можно сделать очень многое, если не спрашивать разрешения.

Долгосрочная ориентация — способность планировать что-то на длительный срок, иногда превышающий отдельную человеческую жизнь. Хотя это свойство культуры, оно весьма подвижно. Например, китайцы не всегда мыслили «вдолгую» — в эпоху Мао Цзэдуна главным лозунгом было «10 лет упорного труда — 10 тысяч лет процветания». То есть счастье должно было наступить через 10 лет.

Тормозящие факторы — высокая дистанция власти и высокая степень избегания неопределенности. Дистанция власти тесно связана с неготовностью договариваться друг с другом и поэтому с уверенностью, что власть все решит сама и без нас. Высокое избегание неопределенности — это боязнь открыть дверь, представление о том, что любая перемена может быть только к худшему. «Не надо менять этого человека — пусть он нам не симпатичен, но после него может быть ужасно». «Не надо менять этот курс — иначе такое может начаться!». «Не надо менять эту систему — все может рухнуть». В математике это называется принцип максимина — когда выбирается не лучшее из лучшего, а лучшее из худшего, меньшее из зол, минимизируется ущерб. Это главная болезнь России, которая блокирует возможность выбора между разными вариантами и движение в будущее. Проблемы не только с инновационной экономикой, но и с малым и средним бизнесом во многом вызваны этими двумя факторами.

Есть ли в России благоприятные факторы?

Почти нет. Судя по опросам, у нас нет долгосрочной ориентации и взгляда в далекое будущее; у нас высокая дистанция власти: люди считают, что нельзя ничего поменять во власти или без участия власти. С индивидуализмом тоже не все понятно: в этом плане мы очень пестрая страна. Некоторые исследования показывают, что русские — радикальные, конфликтные индивидуалисты. Но в основном это относится к образованным жителям больших городов, в частности, тем, кто уехал работать на Запад. В остальном же картина в общем неблагоприятная.

Значит ли это, что нам стоит отказаться от мечты об инновационной экономике?

Реальная картина гораздо сложнее той, которую я только что нарисовал. В 2011 году эксперты Института национальных проектов и санкт-петербургского Центра независимых социологических исследований составили портрет российского инноватора на основе опросов наших соотечественников, работающих в инновационном секторе в России, Германии и США. Выяснилось, что у этих людей есть недостатки, которые одновременно можно считать достоинствами, — например, универсализм, готовность браться за любые дела и решать все вопросы. Да, это затрудняет специализацию и кооперацию, зато такой человек ко всему готов и к профессии относится как к призванию, миссии, а не как к методу заработка. Он способен на креативную деятельность и в коротком порыве мобилизуется и отлично работает — зато не любит задумываться об отдаленном будущем. Он хороший стартапер, однако редко делает карьеру в больших инновационных компаниях: он рождает идею, но быстро теряет интерес к ее внедрению и загорается чем-то новым. Его креативность иногда брызжет так, что ее невозможно превратить во что-нибудь индустриальное и технологическое.

Основываясь на этих характеристиках, можно начать движение в сторону инновационной экономики. Нам стоит делать ставку на уникальные продукты (а все инновационные продукты уникальны), на малые серии, опытные производства, креативные индустрии, и не стоит — на массовое производство, основанное на соблюдении стандартов и инструкций. В креативных отраслях мы и сейчас конкурентоспособны: наши режиссеры, в том числе мультипликаторы, получают призы высшего мирового класса. Нам нужно не промышленный Голливуд копировать (потому что это деятельность на основе стандарта и массового потока), а поддерживать, например, анимацию, в которой мы давно впереди планеты всей. Надо использовать свои способности в области программных продуктов и разного рода игр. Игрушки — это серьезно. Есть надежда, что опора на креативность — не маргинальное направление, как порой кажется сейчас, а признак будущего. Я не утверждаю, что это однозначно возможно, но давайте попробуем этот путь просчитать!

Отпечатки старых институтов в современной культуре

В начале XIX века в Перу и Чили отменили «миту» — существовавшую со времен инков систему принудительного труда, в том числе на рудниках. Прошло более 200 лет. Сегодня, как показывают исследования, те районы, где действовала мита, живут значительно хуже и отличаются от тех, где она не действовала, по уровню образования, преступности, экстремизма, по отношению к труду и т. д.

В 1915 году в Российской империи отменили черту оседлости иудеев, с 1791 проходившую по территории современных России, Украины, Белоруссии, Литвы и Молдовы. Согласно исследованиям, в пределах черты оседлости сформировалась антирыночная культура — до сих пор население этих районов демонстрирует отрицательное отношение к рынку, демократии, большую объединенность своих против чужих, а также менее активно участвует в предпринимательской деятельности.

В 1861 году в России отменили крепостной строй, в 1917-м — самодержавие (монархию), которые существовали в стране веками. В СССР власть генсеков порази­тельным образом напоминала самодержавие, а колхоз — систему государственного крепостничества времен Петра I. После 1991—1993 годов страна быстро двинулась к созданию суперпрезидентской республики, также сильно напоминающей самодержавную Россию.

Успех инновационной экономики во многом определяет научная база. Можно ли сказать, что культура влияет также и на склонность людей к тем или иным видам научной деятельности?