Александр Пиперски: «Сейчас вымирает один язык в две недели»

Язык — не только средство общения, но и козырь в политической борьбе. В то время как одни страны отказываются от многоязычия, другие ратуют за него и стремятся поддержать умирающие языки малых народов. О прошлом, настоящем и будущем языков — естественных и искусственных — рассказывает кандидат филологических наук, доцент РГГУ, научный сотрудник НИУ ВШЭ Александр Пиперски.

HBR Россия: Языковой вопрос остро встает во многих странах и вызывает серьезные разногласия. Передача официального статуса от одного языка другому — дело государственной важности. В чем причина? Можно ли, например, сказать, что язык сплачивает нацию?

Пиперски: Конечно, он существенно этому способствует. Это видно, например, по движениям национального возрождения, которые были в Европе, в частности в Восточной, в XIX веке. Скажем, чешский язык — важный элемент чешского национального самосознания. Поэтому когда Чехословакия стала самостоятельным государством, отделилась от Австро-Венгерской империи, возможность говорить по-чешски на официальном уровне оказалась очень важной. То же самое касается немецкого, итальянского языков. Ни Германии, ни Италии как единых государств не существовало до второй половины XIX века. Когда Германия объединялась под эгидой Пруссии, вопрос, что входит в это государство, во многом решался на основании того, где говорят по-немецки. Языковое самосознание в этом смысле очень важно.

Возможно ли сохранить свою идентичность, говоря на языке, который принадлежит другому народу?

Бывают разные случаи. Пример Австрии, скажем, показывает, что это вполне возможно, — там говорят на немецком языке. Соединенные Штаты Америки говорят на языке Великобритании — и тоже никаких проблем не испытывают. Молдавский вообще отменили официально — теперь считается, что тот язык, на котором говорят жители Молдавии, — это румынский: страна тянется к своему крупному соседу.

В некоторых странах мы наблюдаем обратную ситуацию — например, в бывшей Югославии или в Норвегии, в которой в конце XIX — начале ХХ века стремились тщательно противопоставлять норвежский язык датскому. Каждое общество решает этот вопрос для себя — верного ответа на него не существует.

Конечно, можно стремиться отделиться при помощи языка. Но можно и считать, что, если мы говорим на более крупном языке, это дает нам некие выгоды, которые перевешивают необходимость идентичности. Условно говоря, если в Австрии возникнет австрийский язык, то читать книги на немецком люди не смогут и огромный книжный рынок окажется недоступен австрийцам, придется все переводить. Еще в начале ХХ века казалось, что переводить с датского на норвежский — смехотворная идея. Это было все равно что переводить с русского на вологодский. Сейчас это абсолютно естественно.

Языковые границы мешают пользоваться более крупными рынками. Например, Украина могла бы использовать учебники, написанные на русском языке, — наверняка это было бы удобно. Но люди стремятся обособиться, и это их выбор.

Реально ли через язык влиять на людей, на их представления о жизни, на способ мышления?

Обычно попытки влиять на людей посредством языка сводятся к запрету на какие-то слова. Скажем, у Оруэлла в «1984» важнейшее свойство новояза — бедность: там практически ничего нельзя сказать, отступая от генеральной линии. Это, конечно, преувеличение, но в реальности подобные запреты могут существовать.

Мне кажется, по-настоящему на сознание и вообще на существование людей гораздо больше влияют другие факторы, связанные с решениями государственных органов. Это, например, смена языковой ситуации — продвижение одних языков (обычно больших) в ущерб другим (более мелким). Это можно легко делать, скажем, регулируя, на каких языках ведется преподавание в школе.

То есть язык сам по себе (его строй, лексика, грамматика и т. д.), вопреки представлениям некоторых ученых, не способен воздействовать на мышление человека?

Утверждение о том, что язык влияет на мышление, непроверяемо в первую очередь потому, что не определено, что такое язык и что такое мышление. Поэтому же нельзя понять, мыслят ли люди на языке и как связаны язык и мышление. Сейчас ученые могут лишь ставить небольшие эксперименты. Например, в русском языке есть слова «синий» и «голубой», а в английском только blue. Если надо, можно сказать dark blue или light blue, но по умолчанию говорится просто blue. Когда испытуемым показывают квадратики чуть различающихся цветов на границе синего и голубого, те, кто говорит по-русски, немного быстрее реагируют на эту разницу. Однако это не указывает на то, что люди мыслят по-разному. Это говорит только о том, что наличие в родном языке большего количества обозначений цвета помогает чуть быстрее решать некоторые задачи, связанные с различением цветов, — но не более того. Не стоит делать из этого глобальных выводов.

Вы сказали, что на людей влияет смена языковой ситуации. В чем заключается это влияние?

Во многом вопросы идентичности связаны с вопросами языка. Люди, которые говорят не на том языке, что окружающее большинство, ощущают общность, особость. У них есть четкий критерий, который отделяет их от остальных. Если этот язык не поддерживается, не используется в школьном образовании, то исчезает некий цементирующий раствор, связывающий определенную группу людей. Это сейчас происходит в России, где в последние годы во многих регионах русский вытесняет другие языки.

Например, мы знаем, что удмурты — это люди, которые говорят по-удмуртски. Но сейчас большая часть жителей Удмуртии, особенно городское население, на родном языке ничего сказать не может. Ассимиляция дает плоды. Если народ лишается своего языка, он во многом перестает существовать как народ: остальные характеристики нации не такие очевидные. Элементы идентичности вроде национальных костюмов уже не релевантны: их надевают только на праздники, а обычно ходят в джинсах, пиджаках, платьях. А вот язык — отличительная особенность. Если он утрачивается, сразу возникает вопрос о национальной идентичности.

Вы хотите сказать, что со смертью языка фактически пропадает нация?

В каком-то смысле да, но это звучит более трагично, чем есть на самом деле: кажется, были люди, которые относились к определенной нации, а потом их всех вырезали. Это не так. Сами люди не пропадают — пропадает некая условная общность. Люди перегруппировываются, перестают чувствовать себя частью небольшой группы, вливаются в большую.

Что происходит с культурой, когда умирает язык?