Ирина Карацуба: Православие благословляет отсталость

О роли религии в развитии страны ученые спорят до сих пор. Но, каковы бы ни были результаты этих споров, в том, что институт церкви — один из самых влиятельных в современном мире, сомневаться не приходится.  Об основной религии России—православии, о русской православной церкви, ее развитии, отношениях с государством и культурой, отличиях от католической церкви, путях и возможностях модернизации рассуждает кандидат исторических наук, доцент кафедры региональных исследований факультета иностранных языков и регионоведения МГУ им. М.В. Ломоносова Ирина Карацуба.

Все-таки влияет ли религия на развитие страны?

Я считаю, что здесь вопрос в том, насколько то, чему учит церковь, задерживается в головах людей и влияет на их мировоззрение. В этом смысле Россия представляет собой своеобразный мир. Одна из главных характеристик развития России, по моему мнению, — дикая неравномерность. Россия — европейская страна по языку, по религии, по многим параметрам, но это окраинная страна Европы. Она очень далека от основных очагов развития, поэтому она часто отстает и пытается преодолеть это отставание за одно поколение. Как у Карамзина: «сравняться, чтобы превзойти». Точно так же неравномерно развивалась и наша основная религия — православие. И соответственно, если говорить о влиянии церкви на экономику, здесь с самого начала наблюдались очень своеобразные черты. Как мне кажется, это связано с тем, что церковь все, что могла, отдала русской культуре — и осталась, грубо говоря, ни с чем.

Когда отдала?

На ранних этапах, еще в Киевской Руси.  Когда христианство пришло на смену язычеству, оно принесло идею социального равенства: князь ты или смерд, перед Христом все равны.  Оно сняло идею предопределенности судьбы: человек стал отвечать за себя, за свое поведение, а не за весь род. Оно принесло культуру, книжность, грамотность, мозаики, иконы. Когда возникла церковь, государственные структуры были очень слабы, и церкви сразу отдали очень многое: культуру, образование, всю сферу гражданскоправовых отношений. Церковь в некотором роде шла на шаг впереди государства и общества: она объясняла, что не надо убивать друг друга; во время голода, когда киевский князь спекулировал хлебом, монастыри нередко бесплатно раздавали хлеб. Кроме того, церковь просвещала князей. В самом ярком социальном документе Древней Руси, в «Поучении Владимира Мономаха», князь, воин, охотник открыто пишет, что самое главное в княжьем ремесле — не дать сильным погубить простого человека. Я не помню, чтобы в более поздние времена кто-то придерживался такой точки зрения.

Что же потом случилось с нашей церковью?

Киевская Русь, наше первое, самое древнее государство, базировалось на трех элементах: монархическом (власть князя), аристократическом (боярская дума), демократическом (вече). Вече было во всех древнерусских городах до XIII — XIV века, в Новгороде — до XV века, в Пскове — до начала XVI века. Когда Киевская Русь распалась (что было естественным и даже прогрессивным процессом), эти элементы разошлись по разным землям. Нам, Владимиро-Суздальской Руси, достался монархический принцип, невероятно усилившаяся власть князя. Андрея Боголюбского потому и убили, что с ним невозможно было договориться. Его брат Всеволод Большое Гнездо, однако, продолжил ту же политику, и северо-восток Руси, отсталая, экономически неразвитая окраина, стала колыбелью Московского государства. Здесь еще до монголов сложился достаточно авторитарный режим. Когда в 1453 году Византия — первое православное царство, где христианство стало религией, — пала от рук неверных, московское церковное сознание, потрясенное этой катастрофой, спешно сконструировало идею Москвы как нового града Константина. Возникло православное царство, в котором церковь поддерживала самодержавие, а самодержавие поддерживало церковь. Вступив в этот союз, церковь совершила огромную ошибку: сделала выгодный тактический ход при определенном стратегическом проигрыше. Она фактически благословила и изоляцию страны от окружающего мира, и усиление несвободы общественной жизни, и складывавшееся крепостное право. В итоге, как писал Андрей Курбский Ивану Грозному в середине XVI века, «затворил еси царство Русское, сиречь свободное естество человеческое, аки во аде твердыне». Все это привело к острому кризису начала XVII века, к гражданской войне, к полному развалу государства. И вот, когда пали государственные структуры, церковные сохранились. После Смуты началась консервативная реставрация, доопричная модель, которая всех еще раз завела в полный тупик к концу XVII века. В итоге проведенных Петром реформ церковь была огосударствлена и стала частью чиновничье-бюрократического аппарата. Как писал в конце XVIII в. Александр Николаевич Радищев, «власть царска веру охраняет, власть царску вера утверждает: союзно общество гнетут». Поэтому, что касается влияния церкви на экономику, нам, скорее, нужно вести речь о влиянии государства на экономику. Ведь церковь очень рано отождествила себя с государством. Если уже Достоевский за год до смерти писал в своем дневнике, что наше православие «в параличе», что же говорить нам?

Вы хотите сказать, что сейчас церковь еще в большем параличе?

Сегодня церковь, во-первых, в идейном параличе — она ничего не может предложить, кроме концепции так называемого русского мира, которая тянет нас на два века назад. Во-вторых, она очень активно и агрессивно выступает на поле, на котором ей выступать не следует, — на поле стяжания. Я говорю о так называемой церковной реституции, которая с юридической точки зрения представляется очень спорной. Как известно, церковь была лишена собственности еще в XVIII веке, поэтому, когда она требует вернуть ей то, что у нее отобрали большевики, она идет против исторической правды. В-третьих, — и это, наверное, главное — наша церковь в параличе морально-нравственном. Объясню, почему. До марта 1917 года она молилась за царя, через три дня после отречения Николая II Синод призывает молиться о «богохранимой державе российской и благоверном Временном правительстве. Проходит еще десять лет — и митрополит Сергей Страгородский выпускает знаменитую Декларацию 1927 года, в которой благодарит советскую власть за «участие» к делам и нуждам верующих. Это в 1927 году, когда все священники уже перестреляны или брошены в тюрьмы. Далее церковь солидаризируется с товарищем Сталиным — в сентябре 1943 года на даче Сталина при участии Берии, чекиста Карпова и трех уцелевших митрополитов. Так возникает Русская Православная Церковь Московского Патриархата, которая существует до сегодняшнего дня. РПЦ МП ни за что не покаялась, ни в чем не раскаялась (наверное, единственный, кто покаялся за сотрудничество с КГБ, — епископ Виленский Хризостом).

Каковы сегодня отношения церкви с государством?

Церковь продолжает активно сотрудничать с государством, и, учитывая суть нашего государства, это сотрудничество уже за гранью коллаборационизма. Обратите внимание на позицию церкви в крупных социальных делах последних десяти лет: Беслан, Дубровка, процесс над Ходорковским и т.д. Когда отец Сергей Таратухин в Краснокаменске отказался освящать административное здание в колонии, где содержался Ходорковский, его тут же лишили сана. И он ушел в Апостольскую церковь Глеба Якунина (правда, потом, к сожалению, вернулся назад: его сломали). Церковь во всем поддерживает государство, что бы то ни делало. В нашей политике сейчас звучат неоимпериалистические ноты: мы хотим собрать вокруг себя постсоветское пространство. И кого-то мы загоняем туда танками и пушками, кого-то заманиваем деньгами, а кого-то — проповедями. У меня такое ощущение, что после печально знаменитого раскола середины XVII века, когда две группы очень верующих и преданных церкви людей «съели» друг друга, во главе церкви у нас, за небольшим исключением, стоят циники и неверующие, которым что бы ни делать, лишь бы служить власти. Вроде патриарха Иоакима, который говорил: «Я не знаю ни старых книг, ни новых книг — то, что мне велят начальники, я готов делать и слушать их во всем». Это было еще в конце XVII века.

Предпринимались ли с тех пор попытки оздоровить церковь, отдалить ее от государства или ее руководители душили всякие реформы на корню?