Владимир Плунгян. Мир теряет языки

Все люди в той или иной степени виртуозно умеют пользоваться одним или даже несколькими языками, но далеко не все пони­мают, что такое язык, каково его прошлое и будущее, как он связан с культурой и что вообще означает «изучать язык». Об этом старшему редактору HBR — Россия Анне Натитник рассказал профессор, член-корреспондент РАН, заведующий отделом типологии и ареальной лингвистики Института языкознания РАН и отделом корпусной лингвистики и поэтики Института русского языка им. В.В. Виноградова РАН Владимир Александрович Плунгян.

Вы занимаетесь теоретической лингвистикой. Что это такое?

Для многих изучение языка — это приобретение способности на нем говорить. И люди считают, что ученые делают то же самое. Стандартный вопрос лингвисту: на скольких языках вы говорите? Но на самом деле лингвисты не учат язык, а изучают его как объект — что это такое, как он ­устроен и т.д. Лингвистика не дает советы, как выучить сорок языков, и вряд ли может в этом помочь. Так же, как теоретическая физика вряд ли поможет вам починить холодильник.

Так что такое язык?

Это способность человека выражать свои мысли в материальной форме. Язык используется для общения, но сам по себе он не орудие общения, как часто говорят, а именно способ­ность. Мы (наверное, к ­счастью) не умеем читать чужие мысли, но иногда хотим, чтобы другие люди знали, о чем мы думаем. И для этого существует специальный инструмент.

Как он возник?

Это одна из дискуссионных проб­лем современной лингвистики. В XIX веке на нее даже было наложено своеоб­разное табу: Парижское лингвисти­ческое общество приняло решение не ­рассматривать работы о происхож­дении языка (и, кстати, о вечном двигателе). Считалось, что научным путем это установить нельзя. Не так давно ситуация изменилась — по крайней мере, проблему признали научной. Это связано с успехами генетики, палеоантропологии: сегодня мы лучше представляем себе происхождение человека, пути его миграции и т.д.

По крайней мере, мы можем примерно ответить на вопрос, где и когда возник язык: скорее всего, в Африке, одновременно с появлением разумного человека, 200 или 400 тысяч лет назад — ученые называют разные даты. В любом случае лингвистика так далеко заглянуть не может. Древнейшие письменные языки, которые нам известны, скажем древнеегипетский или ­шумерский, — это всего лишь IV—III тысячелетие до нашей эры. Мы можем реконструировать историю языков чуть глубже — но не больше, чем на 10—15 тысяч лет. Поэтому как выглядел язык древних людей, живших, допустим, 50 или 100 тысяч лет назад, мы сказать не можем и в ближайшее время вряд ли сможем.

В те времена у людей был один общий язык?

Мы этого не знаем. Сейчас большинство представителей научного сообщества склоняются к тому, что гипотеза моногенеза — то есть одного языка — чуть более вероятна, потому что она лучше согласуется с другими гипотезами. Если все человечество возникло в одной точке, то у него наверняка был общий язык. Но считать современные языки его потомками не совсем верно. Язык так сильно изменился, что от него уже ничего не осталось.

Как язык менялся на протяжении своей истории и каким образом пришел к современ­ному состоянию?

Язык передается от родителей к детям по наследству. А это, как знают генетики, очень уязвимый механизм: тут случаются мутации, отклонения и т.д. Язык — не живой организм, но в чем-то он на него очень похож. Наши дети никогда не усваивают язык в том виде, в каком мы его передаем. Они всегда говорят не так, как мы, а наши внуки — не так, как наши дети; изменения накапливаются и язык становится другим. В бесписьменных обществах — а древние общества все были такими — этот процесс идет особенно быстро: за 100—150 лет язык может измениться до неузнаваемо­сти. Менее значительно меняется он и за одно поколение.

Всю свою жизнь человек говорит более или менее на одном языке: в 70 лет он выражется примерно так же, как в 15. Часто он сохраняет жаргонные словечки из своей молодости, и они в конце концов входят в язык. Какие-нибудь «круто», «клево» могут стать респектабельными словами: люди взрослеют, и эти слова становятся для них вполне нейтральными.

Может ли общество сдерживать языковые изменения?

Все развитые общества — с языко­вой нормой, письменностью, куль­турой, со школьным ­обучением — пытаются это делать. Потому что изме­нения доставляют людям неудобства: родители ­должны ­понимать детей, ученым надо чи­тать древние рукописи, должна ­сохра­няться преемственность культуры и т.д. По-моему, у Артура Кларка был фантастический рассказ про человека, который прилетает на другую плане­ту, чтобы завоевать ее. Для этого он должен выучить ее язык — и с помощью специальных приборов он осваивает его за ночь. Но на следующий день оказывается, что население планеты уже говорит на новом языке, — и так каждый день. Планы завоевателя терпят крах. Нам изменения языка тоже невыгодны, но остановить их мы не в силах. Это такая же неизбежность, как восход и заход солнца. Единственное, что может сделать общество, — притор­мозить эти изменения.

То есть жалобы, которые мы сегодня часто слышим, — на то, что язык портится, что многие говорят неправильно и т.д., — антинаучны?

С точки зрения науки они нелепы. Это все равно что говорить: осенью березы портятся, у них листья желтеют. Человек, который говорит «неправильно», поступает совершенно естест­венно. Говорить «правильно» — это как есть ножом и вилкой: неудобно, но в некоторых ситуациях необходимо. Это плата за вхождение в социум. Общество приучило человека к тому, что надо говорить «грамотно» — иначе тебя не будут уважать, сочтут некультурным, отсталым. Образованный индивид понимает, что какие-то языковые действия нехороши, они будут отрицательно оцениваться. С другой стороны, жалобы на «порчу» языка небесполезны: это еще один социальный механизм, который работает на торможение языковых изменений.

Как возникло языковое многообразие?

Раньше планета была не заселена, людей было мало, и большую часть своей истории они постоянно ­делились на группы и перемещались. Представьте себе: племя раскалывается на две части — одна остается, а другая через горы уходит очень далеко. А язык-то меняется, значит, в следующем поколении он будет по-разному развиваться в двух частях племени. По-научному это называется дивергенция, сопровождаемая утратой контакта. Вот эта постоянно происходившая утрата контакта — и есть основная причина. Сейчас существует около 7000 живых языков, а раньше было еще больше.

Могут ли в наше время возникнуть новые языки?

Едва ли, потому что сейчас нельзя разделиться. Мир стал очень маленьким — еще в XVI—XVII веках в результате Великих географических открытий была поделена вся Земля — и хотелось бы уйти, да некуда. К тому же почти везде есть радио, телевидение, интернет, книги, почта. Более того, сегодня мы часто наблюдаем конвергенцию, а не дивергенцию языков. Например, как отмечают специалисты, значительно замедлилось расхождение австралийского, канадского и других вариантов английского языка. Конечно, язык меняется внутри социума, но благодаря контролю за изменениями расщепления не происходит. Русский язык сам по себе меняется сильно, но меняется более или менее одинаково на всей своей гигантской территории.

Жители Владивостока и Калининграда смотрят одни и те же телепрограммы, читают одни и те же книги, учатся по одной школьной прог­рамме. И если страна сохранит един­ство, в ближайшем будущем расхождения языка не произойдет. Значительно меняется также русский язык жителей Казахстана, Латвии — и это объяснимо. Но чтобы можно было говорить о возникновении нового языка там, как минимум, должно пройти лет сто, а русскоязычное население должно быть достаточно многочисленным.

Почему языки умирают?

Есть две основные причины. Первая: может исчезнуть народ — носитель этого языка. Это, к счастью, происходит редко, хотя в истории такое бывало: малочисленные народы могли быть уничтожены в ходе войн. Вторая: люди сами не хотят говорить на своем языке и перестают им пользоваться. По каким-то причинам им удобнее говорить на другом языке. Это как раз частый случай. На большом отрезке своей истории люди жили в многоязычной среде и владели многими языками. Они с детства знали, что в их деревне один язык, на базаре — другой, в большом городе — третий, а чиновник говорит на четвертом. А если вас с детства окружает много языков, оказывается, что какой-то из них удобнее, лучше, престижнее, перспективнее.

Человек — ленивое существо, он всегда стремится сэкономить силы, поэтому легко отказывается от одного языка в пользу другого. То же происходит в современном мире. К сожалению, мы не можем гарантировать равные права носителям разных языков. Поэтому очень часто родители запрещают детям говорить на родном языке для их же блага. Так что многие прагматически настроенные люди скажут, что от исчезновения языков мир только выиграет: мы все станем богаче, успешнее, счастливее, если будем говорить по-английски, по-китайски, по-арабски.

Значит ли это, что в будущем у нас останется совсем мало языков?