Владимир Любаров

Владимир Любаров до 50 лет работал художником-иллюстратором, в том числе — главным художником издательства «Текст». В 1991 году он бросил все, переехал в деревню и занялся живописью. Сегодня его картины выставляются во всем мире.

HBR — Россия: Как, на ваш взгляд, изменилась книжная иллюстрация за последние десятилетия?

Любаров: В СССР была очень сильная школа книжных художников. Один только замечательный иллюстратор Николай Попов взял невероятное количество международных призов. Книжная иллюстрация процветала, и тому было простое объяснение. На Западе в то время побеждал коммерческий подход: чтобы книгу купили, ее наряжали в завлекательную обложку, а на остальном экономили. При социализме деньги тоже считали, но как-то странно, во всяком случае книги полагалось издавать с картинками. И почему-то в то время книжной иллюстрацией, в отличие от работ живописцев, не особенно интересовалась партийная цензура, что открывало простор для творчества. Поэтому тогда многие прекрасные художники фактически «эмигрировали» в книжную иллюстрацию. Сегодня у нас книгоиздание превратилось в книжный бизнес, и мы тоже стали экономить на иллюстрациях. Из взрослой литературы они практически исчезли. Зато, как я наблюдаю, намечается некоторый расцвет книжной иллюстрации в детской книге. Я иногда покупаю внукам книги, даже не глядя на текст, — настолько хороши бывают картинки.

Вы выпустили две книги автобиографических рассказов, проиллюстрированных вашими картинами. Какая роль в них отводится тексту, а какая — иллюстрациям?

Я в первую очередь художник, но на досуге люблю писать небольшие рассказики — может быть, для того, чтобы самому не забыть забавные эпизоды из своей жизни или людей, с которыми сводила меня судьба. Наверное, мои рассказики и нравятся людям потому, что я почти ничего не сочиняю, не высасываю из пальца, а честно (или почти честно) описываю то, что со мною было. А мои картинки — это не отображение увиденного, а художественное переосмысление жизненного опыта. То есть это своего рода притчи или фантазии… Так что в моих книгах получается своеобразный симбиоз иллюстраций и текста, в какой-то степени я рассказываю, откуда у моих картинок «растут ноги».

Какова доля кропотливого труда и какова — вдохновения в вашей работе?

Мне кажется, лукавят художники и писатели, которые говорят: я встаю утром, чищу зубы и сажусь работать — и при этом не вижу никакой разницы между моим трудом и трудом каменщика или бухгалтера. Творческому человеку без вдохновения не обойтись, и я себя на него в каком-то смысле программирую. Тем более что я уже в таком возрасте, что, кроме работы, у меня осталось не так уж много интересов.

В чем вы сами видите истоки своей художественной манеры?

В чем-то бессознательно, а в чем-то сознательно я выбрал свою творческую манеру, ориентируясь на русский лубок. К сожалению, это великое искусство сейчас мало кому интересно. А жаль: это умнейшие картинки, которые рассказывают про жизнь с помощью эзопова языка. И к тому же лубок — это ощущение жизни как праздника и в то же время ее философское осмысление. В той же мере, что и русский лубок, на меня повлияло искусство, которое принято называть «наивным». Сюда бы я отнес и некоторых «малых голландцев», и сербско-хорватских примитивистов, и грузина Пиросмани, и моего любимого Анри Руссо. Я обожал его с детства и всегда говорил, что Руссо значит для меня гораздо больше, чем Пикассо.

Как бы вы определили смысл своего творчества?

Тот же Пикассо — а он говорил не хуже, чем рисовал, — сказал, что искусство — великий обман, но оно помогает нам понять правду жизни. Вероятно то, что я делаю, — это тоже в своем роде «обман», который помогает осмыслить действительность. А если отвечать по-простому, без философствования, то живопись — это мое объяснение в любви: жизни, которая мне дана, людям, которых я люблю, и тем, кто встречается на моем пути, а также тем незнакомцам, которые проходят мимо. Это радость жизни, как я ее понимаю.

С какими проблемами сталкиваются современные художники?