«Я не имею права судить людей»

За свою 64-летнюю карьеру адвокат Генрих Падва представлял интересы крупнейших российских и международных компаний, членов правительства, предпринимателей, актеров и ученых. Среди его клиентов Михаил Ходорковский, Анатолий Сердюков, Павел Бородин, семьи Андрея Сахарова и Владимира Высоцкого, а также криминальный авторитет Япончик. Один из самых уважаемых представителей адвокатского сообщества, Падва не мыслит жизни без работы.

Почему вы стали адвокатом?

В свое время мне попался томик с речами выдающихся российских адвокатов. Я был совершенно потрясен: для меня это было нечто новое и интересное. Мне очень понравилась форма их выступления. И у меня появилась мечта — чуть ли не в школьные годы — выступать в суде в защиту униженных, оскорбленных и несправедливо привлеченных к уголовной ответственности. Эта мечта привела меня в Юридический институт, в который я поступил с желанием стать именно адвокатом.

Если бы вы не стали адвокатом, какая профессия могла бы вас увлечь?

Я все равно стал бы адвокатом.

Какие качества необходимы хорошему адвокату?

В первую очередь надо быть человеком — со всеми его достоинствами и недостатками. Нужно любить свою профессию, быть ей преданным. Надо быть работящим и разносторонне развитым — знать и любить литературу, музыку, живопись.

Почему это важно?

Потому что это жизнь. Нужно понимать ее явления, сложности, чтобы уметь анализировать, сопоставлять факты и события. Одна из задач адвоката — критически оценивать доказательства по любому делу. Это по силам только обогащенному знаниями человеку.

Каким темпераментом должен обладать адвокат?

В адвокатуре есть, грубо говоря, две линии. Одна — судебный адвокат. Он должен обладать артистическим темпераментом и красноречием, уметь преподнести свою мысль, убедить в правильности своей позиции. Этот талант особенно нужен адвокатам по уголовным и общегражданским делам. Другая линия — корпоративный адвокат. Ему такие умения не нужны; наоборот, ораторский талант ему иногда даже вредит, а не помогает.

Почему?

Большинство арбитражных судей не выносят красноречивых адвокатских речей. Это сухие люди — им дело давай! Адвокат должен это понимать и быть — по своему темпераменту, знаниям — примерно таким же, как арбитражный судья.

Вы занимаетесь разными делами, а значит, должны следовать обеим линиям. Как вы с этим справляетесь?

Жизнь заставила. Я начал работать в Погорелом Городище (районном центре Калининской, ныне Тверской области) — вел дела, о которых сейчас адвокаты даже не догадываются, например, о разделе колхозного или крестьянского двора. Я сталкивался с жизнью, о которой адвокаты, работавшие в крупных городах, ничего не знали. И если у них формировался, скорее, артистический темперамент, то я вынужден был стать универсалом. В один день я, например, выступал в суде по уголовному делу — пытался все свои знания, умения, опыт, пыл вложить в речь, чтобы доказать суду правильность своей позиции, — а в другой день шел на льнозавод и рылся в бумажках по спору завода с поставщиком. Я должен был уметь делать все: я был единственным адвокатом во всем Погорелом Городище. В Москве таких универсалов почти не было: там работало достаточное количество адвокатов, и они могли выбирать специализацию: кто-то занимался только уголовными делами, кто-то даже только автодорожными и так далее.

Генри Резник сказал про вас: «Ему присуще качество, которое, увы, сейчас уходит. Это высочайшая правовая культура». Что такое «правовая культура»?

Что такое культура вообще? Это знание того, что можно, а что нельзя. Например, если вы приходите на похороны и начинаете петь частушки и плясать — это бескультурье. А правовая культура — это понимание, иногда даже интуитивное, того, что можно и что нельзя с точки зрения закона. Уважение к чужой собственности, к праву на жизнь, к половой свободе женщины, к чужому мнению — это все элементы правовой культуры. Ее нужно воспитывать с детства.

Как вы решаете, за какие дела браться?

По-разному. Иногда знакомишься с делом и думаешь: какая тоска! Но вдруг видишь в нем юридическую закавыку, которая тебя очень интересует. И задумываешься: как тут можно все решить с точки зрения права, которое я люблю и уважаю? Иногда срабатывает человеческий фактор: жалко человека. Может быть, с формальной точки зрения он и не прав, но из-за того что он принял такую муку, ему хочется помочь. Буду откровенен: иногда меня можно заинтересовать материально. Думаешь: сейчас мне заплатят, и потом полгода можно будет выбирать для себя только интересные дела и даже работать бесплатно, помогать людям. А бывает и так: трудишься над чем-нибудь, скажем готовишься к докладу о половых преступлениях, и тут тебе попадается дело «в тему», с которым ты никогда не сталкивался. Конечно, его надо взять. Так врачи, пишущие диссертацию, отбирают себе пациентов «по теме».

Вы говорите, что берете бесплатные дела. В каких случаях?

Я когда-то неосторожно это сказал, и ко мне посыпались клиенты с просьбой взять их дело бесплатно. Иногда — очень редко — я соглашаюсь, если это что-то безумно интересное и важное для меня с профессиональной точки зрения. Но это не правило, а исключение, потому что мне надо на что-то жить, содержать семью.

А в каких случаях вы можете отказаться от дела?

Когда не имею возможности принять его: если я занят или считаю себя абсолютно некомпетентным. Когда я говорю о некомпетентности, люди могут подумать, что я кокетничаю. Но вот вам пример. У моей мамы в детстве был аппендицит, и ее родители хотели, чтобы ее оперировал лучший в то время хирург, чье имя гремело на всю страну, — П. А. Герцен. Он им пытался отказать. «Послушайте, — говорил он, — я последний раз оперировал аппендицит лет 15 тому назад и уже забыл, где он вообще находится. А вот мой аспирант целыми днями только аппендицитами и занимается — он блестяще оперирует». Но нет, родители хотели только Герцена. Тот поддался. Операция прошла не очень успешно, были осложнения. Может, это была не его вина, но факт остается фактом.

Некомпетентности подобного рода у меня сейчас выше головы. Дело по какому-нибудь мелкому хулиганству я последний раз проводил лет 20—25 назад и все нюансы и тенденции забыл или просто не знаю. Когда ко мне придут с таким делом, я скажу то же, что в свое время сказал Герцен: «Я сейчас этим не занимаюсь. Зато у меня работает недавний выпускник, у которого это от зубов отлетает. Пусть он возьмется». К счастью клиенты меня слушают: я умею их убеждать. А бывают дела, с которыми я не сталкивался ни разу в жизни. За них я тоже не возьмусь, зато посоветую адвоката, к которому можно обратиться.

Можете ли вы отказаться от дела, если вам по какой-то причине не нравится клиент?

Хочется быть честным и сказать правду. Со мной такое случалось: отвращение к человеку оказывалось непреодолимым. За это я казнил себя всю жизнь. Я не имею права судить людей, не имею права даже самому себе говорить: «Это плохой человек, я его не хочу защищать». Это нарушение профессионального долга. Если я выбираю клиентов по человеческим или каким-либо иным качествам, я должен уйти из адвокатуры.

Я помню дело, когда мне пришлось защищать мужчину, совершившего насильственные действия над семимесячной девочкой. Как вы думаете, мог я ему сочувствовать, сопереживать? Но я должен был его защищать — и я его защищал.

Защитили?

А кто знает, защитил или нет? Какова доля моего труда в приговоре? Если моего подзащитного расстреляли, значит, точно не защитил. А если хотя бы не расстреляли, то, может быть, и защитил.

У меня было дело в Твери — тогда все, начиная с государственного обвинителя и кончая прохожими на улице, требовали смертной казни моей подзащитной. Она убила жену своего любовника. Все мужья говорили: еще не хватало, чтобы моя любовница приходила ко мне домой и убивала мою жену! Жены возмущались: как это, мало того что мне муж изменяет, так он еще дает возможность своей любовнице прийти и убить меня! Любовницы кричали: мы терпим, а она, видишь, какая нашлась! Весь город на дыбы вставал: стрелять, стрелять! А я просил только одного: сохранить ей жизнь. Суд ее не расстрелял. Защитил я ее или нет?

Вашим подзащитным когда-нибудь выносили смертный приговор?

Один раз за всю жизнь. Это был чудовищный случай. Двое избили одного до смерти. Из двоих активно бил один, а второй — не очень и даже в конце крикнул: «Ладно, хватит», — и первый прекратил. Я защищал того, кто сказал «хватит». Процесс был показательный. Прокурор просил расстрел тому, кто бил и добил насмерть, и 10 лет моему. Я тогда был молод, горяч, готовился к делам, язык у меня был хорошо подвешен. Я выступил с яркой речью. Аплодисменты. Перерыв, суд пошел «на приговор». Я хожу гоголем, ловлю на себе восхищенные взгляды. И приговор: тому, первому, десять лет, а моему — расстрел. Это было почти 50 лет назад, и даже сейчас, вспоминая это, я волнуюсь. Я думал, что умру от инфаркта.