Сергей Летов: «Когда все разрешили, интерес пропал»

От редакции. Увлекшись авангардной музыкой, Сергей Летов – в ту пору студент химического института — сам научился играть на саксофоне и со временем стал одним из ведущих фри-джазовых композиторов в стране. Сегодня он выступает с лучшими музыкантами мира, озвучивает немые фильмы, пишет музыку к спектаклям, читает лекции студентам.

HBR – Россия: В начале своего карьерного пути работали в научном институте и одновременно занимались музыкой. Что повлияло на то, что вы в конце концов выбрали музыку?

Летов: Я девять лет совмещал музыку и науку. Я работал в Институте авиационных материалов над шаттлом «Буран»: создавал теплозащитное покрытие и систему его ремонта, бывал на запусках, руководил проектами на Байконуре, — а в свободное время играл на саксофоне.

Начальство относилось к этому с пониманием и даже содействовало мне. Все знали, что я езжу в Ленинград или в Новосибирск не только на испытания, но и играть с Сергеем Курехиным, Валентиной Пономаревой. Иногда мне даже выписывали командировки, не связанные с производственной необходимостью. Руководство не хотело, чтобы я уходил.

Но, работая в закрытом институте, нельзя было ездить за границу и на длительные гастроли. Мои партнеры — музыканты Аркадий Шилклопер и Аркадий Кириченко поставили меня перед выбором: или музыка, или наука. И я бросил науку.

Это был сложный выбор?

Я морально был к этому готов. Мне хотелось куда-то ездить, выступать, больше концертировать. Я не жалею о своем выборе, хотя институт мне до сих пор иногда снится.

Почему вы стали заниматься именно фри-джазом?

Джаз — в основном легкая музыка. А я интересовался серьезной — современной авангардной. Поэтому я выбрал тот стиль джаза, который интеллектуально соответствовал именно серьезной музыке.

Каждый видит во фри-джазе что-то свое. Какое определение дали бы ему вы?

Это свободная импровизационная музыка. Я вижу в ней две традиции. Одна родилась на стыке европейской и афро-американской музыкальных культур — ей присуща телесность, танцевальность. Вторая возникла в Европе, в частности в Великобритании, в Германии, — в ней зачастую отсутствует физиологическое наполнение. Раньше я придерживался второго направления: считал, что танцевальность — это ошибка, даже грех. Но с годами радикализма во мне поубавилось, и я все больше осознаю через музыку свою телесность.

Как именно музыка помогает осознать телесность?

Джазовая музыка суггестивна: она вызывает яркие эмоциональные переживания. Синкопирование (смещение акцента с сильной доли на слабую) действует на физическом уровне, вызывает своего рода мышечные спазмы, когда человек бессознательно пытается настичь правильную долю.

Фри-джаз — это чистая импровизация?

Скажем так: это мгновенная композиция, в которой музыкант — и композитор, и исполнитель. Он инструменталист, который сочиняет на ходу.

Всякая импровизация должна быть подготовлена. Благодаря неустанным занятиям музыкант нарабатывает набор штампов, клише; у каждого он свой, но есть и общие паттерны. Музыка свободной импровизации в достаточной степени клиширована, хотя все стараются от этого уходить.

Как вы готовитесь к выступлению с партнером: вы заранее обо всем договариваетесь?

Когда играешь с музыкантом, исповедующим свободную импровизацию, договариваться не нужно. Выступление похоже на разговор, иногда — на поединок. Лучший партнер для меня — с которым не нужно говорить. Например, японский пианист Ёриюки Харада: он плохо знает английский, я не знаю японского. Порой мы даже не смотрим друг на друга, и при этом все понимаем — обыгрываем ходы друг друга, в чем-то следуем друг за другом. Иногда музыканты общаются в перерыве: просят, например, играть активнее и агрессивнее, меньше идти за ними, больше предлагать своего. Но заранее никто ничего не обговаривает.

Что, кроме умения понимать партнера без слов, влияет на ход импровизации?

Очень важна степень подготовленности аудитории. Музыкант должен мгновенно ее оценить и сообразоваться с ней. Одно дело, когда люди знают фри-джаз и понимают, чего ожидать, другое — когда они слышат подобную музыку впервые. Однажды в составе американо-германо-голландского квартета я выступал в Ульяновской филармонии, где до нас ни один фри-джазовый музыкант не играл, — половина зала в шоке ушла.

Когда уходит ползала — это обидно. Насколько для вас важна реакция аудитории?

Я стал противником романтической концепции, согласно которой творческий человек — это высшее существо, противопоставленное серой массе, которая жаждет развлечений. Я считаю, что первичен слушатель, потребитель — человек труда или бизнеса. Его жизнь нелегка, но он находит время и средства, чтобы развлечься или приобрести художественный опыт. Я ему нужен для этого, а он оказывает мне материальную поддержку, чтобы я мог заниматься музыкой. У нас такой обмен. Поэтому, конечно, его мнение для меня очень важно. Но я не всегда должен ему буквально следовать. Нужно идти вперед, искать компромисс между желанием доставить удовольствие слушателю и стремлением развиваться, пробовать что-то новое.

Мне кажется, романтическая концепция творца и сама сошла на нет.

Да, артист из романтического безумца превратился в ремесленника. Еще в 1980-е музыкант был небожителем, властителем дум: на него равнялись, все хотели с ним общаться. В 1990-е он стал представителем сферы обслуживания, как официант. Интерес к немедийным артистам — композиторам, музыкантам существенно снизился. Сейчас ситуация выравнивается, но прежнего ореола божественности уже нет.

В то же время, мне кажется, в среде рок-музыкантов и их поклонников романтическая концепция еще жива. Возможно, она искусственно поддерживается. Когда музыканту не хватает ощущения собственной значимости, он находит сверхидею и оправдывает ею свою деятельность.

Востребован ли фри-джаз в России?