«Один человек сказал: "Никогда не забывай, в каком государстве ты живешь". И я никогда не забывал»

Анатолий Сагалевич – джазовый барабанщик, профессиональный баскетболист, бард, доктор технических наук, конструктор и пилот глубоководных аппаратов, исследователь океана с мировым именем, Герой России.

Всемирную славу Сагалевичу принесли глубоководные обитаемые аппараты (ГОА) «Мир», спроектированные при его участии и построенные в Финляндии в рекордно короткие сроки, несмотря на действовавшие против СССР санкции: контракт с компанией Rauma Repola был подписан в мае 1985 г., а в декабре 1987 г. «Миры» впервые погрузились на проектную глубину 6000 м. После этого у Сагалевича было еще более 500 погружений с научными и оборонными целями: открытия гидротермальных полей, консервация реактора на затонувшей атомной подводной лодке «Комсомолец» и исследование причин аварии АПЛ «Курск», погружение на дно Байкала с Владимиром Путиным, экспедиция к месту гибели немецкого линкора «Бисмарк» и первый в мире спуск под лед Северного полюса на глубину 4300 м...

Оскаровского лауреата Джеймса Кэмерона Сагалевич называет по-свойски Джим, ведь именно с борта «Мира» под управлением Сагалевича Кэмерон снимал подводные сцены фильма «Титаник», завоевавшего 11 премий «Оскар» и установившего мировой рекорд по сборам. Режиссера и ученого связывают многолетняя дружба и сотрудничество: Кэмерон участвовал в семи экспедициях под руководством Сагалевича, погружался на «Мирах» 49 раз. Именно Кэмерон написал предисловие к книге Сагалевича «Глубина», второе издание которой вышло в этом году...

В интервью газете «Ведомости» Сагалевич вспомнил о былых экспедициях и рассказал о том, чем занимается сейчас. Мы публикуем это интервью с небольшими сокращениями.

У СССР было два глубоководных обитаемых аппарата Pisces, построенных в Канаде. Вы объясняете в «Глубине», почему понадобилось строительство двух шеститысячников: потому что 98% морского дна находится на глубине до 6000 м. Но как вам удалось убедить руководство страны, что советской науке нужны такие аппараты?

Идея строительства «Миров» возникла сразу после появления у нас Pisces. Я в течение двух лет работал на фирме HYCO в качестве наблюдающего за строительством «Пайсисов». Первый аппарат Pisces VII был поставлен в СССР в 1974 г. В 1976 г. в Ванкувере мы принимали второй аппарат, Pisces XI, комиссию возглавлял Андрей Сергеевич Монин, в то время директор Института океанологии, в ее состав также входили его заместитель Игорь Евгеньевич Михальцев, я, представитель в/о «Судоимпорт» и еще два сотрудника института. На банкете Михальцев меня спросил: «Что дальше?» Я ответил: «Во-первых, работа. Во-вторых – 6000». Мы обсудили, что будем строить шеститысячники там же, в Ванкувере. Предполагалось, что фирму организует дизайнер Pisces Мак Томсон. Оговорили с ним примерные сроки поставки аппарата – два года, ведь в Канаде нам построили два Pisces за два года, а в СССР на это понадобилось бы лет 8–10.

Вернувшись в Москву, я возглавил группу по эксплуатации аппаратов Pisces VII и Pisces XI. Советские конструкторы, разрабатывавшие наши аппараты «Север-2», «Поиск» и др., ознакомившись с прибывшими в СССР «Пайсисами», сказали: утонут при первом же погружении на максимальную глубину – сфера не выдержит. Но аппараты зарекомендовали себя прекрасно. Кроме того, с новыми аппаратами мы получили новые западные технологии в виде современной навигационной и научной аппаратуры. Новый заказ на шеститысячник поддержали многие ведомства, включая ВМФ. Но было и сопротивление – в первую очередь со стороны Госплана, который тогда возглавлял Николай Байбаков. Он был консерватором и не хотел отдавать деньги за рубеж, считая, что подобные аппараты могут построить и в СССР.

В какую сумму обошлось Советскому Союзу строительство двух шеститысячников?

29 млн инвалютных рублей, или $40 млн. Изначально аппараты назывались «Академик», название «Мир» пришло в процессе строительства аппаратов – решили провести аналогию с космической станцией «Мир». А позже, в 1990 г., когда планировались первые работы с фирмой IMAX, у нас появилась идея организовать сеанс связи двух «Миров»: космического – с орбиты, и подводного – со дна океана, с «Титаника» (3800 м). Но «Интеркосмос» за час работы спутника запросил астрономическую сумму – $10 млн. Позже, в 2005 г., мы все-таки сделали это – вместе с Кэмероном. Наши идеи опережали время. (Смеется.)

На каком уровне в СССР принималось решение о строительстве «Миров», кто давал окончательное добро?

Решение принималось на уровне нескольких министров. Сначала было созвано совещание у Байбакова, на которое пригласили конструкторов наших ведущих КБ – «Малахита», «Лазурита», «Рубина», НИИ Крылова. У нас было техзадание на аппарат, мы его раздали нашим конструкторам, они попросили полтора месяца на то, чтобы подготовить ответ по срокам и сумме. Через полтора месяца мы встретились у Байбакова вновь, и конструкторы сказали: на разработку и строительство такого аппарата им понадобится 10–12 лет, а стоимость обитаемого аппарата составит $50 млн. Финны брались построить нам один обитаемый аппарат и телеуправляемый аппарат-спасатель за $40 млн и за два года. Но вопрос все равно был решен не сразу: пришлось сначала идти к главкому ВМФ [Владимиру] Чернавину, а потом к министру обороны [Дмитрию] Устинову и председателю КГБ [Виктору] Чебрикову. Они завизировали документ, последним подписал Минсудпром. Подписал указ о выделении финансирования премьер-министр Николай Тихонов.

Почему вместо канадцев шеститысячники для нас начали строить финны?

В то время существовало эмбарго на поставку некоторого оборудования в соцстраны, в том числе оно распространялось на поставку любой подводной техники с глубиной погружения больше 1000 м... В 1979 г. мы практически договорились с Маком Томсоном о постройке шеститысячника. Он организовал новую фирму Canadian Underwater Vehicles (CUV). Контракт между «Судоимпортом» и CUV был подготовлен, но не мог быть подписан, так как Томсон не смог найти денег на оплату банковской гарантии под авансовый платеж. Потом мы рассматривали Францию, Швейцарию, Швецию и в результате остановились на Финляндии – она не была членом COCOM, контролировавшего экспорт товаров и оборудования в СССР и другие социалистические страны. Но американцы пытались давить и на финнов. Уже когда мы строили аппараты, из Вашингтона приезжала делегация, встречалась с президентом Финляндии Мауно Койвисто. Я знал, что они приезжали, знал даже руководителя делегации – это был мой старый приятель, с которым мы потом обсуждали эту историю. А тогда американцы требовали от Койвисто остановить сделку. Но он отказался. Ведь финны жили за счет Советского Союза – у них 90% экспорта шло в СССР. Поэтому мудро предложил американцам: «А давайте мы и вам построим такие аппараты».

При этом «Миры» изначально проектировались как средства для научных исследований океана?

Да. Но любые подводные аппараты – двойного назначения. И вы знаете, что позже мы сделали огромную работу для ВМФ на затонувших подводных лодках «Комсомолец» и «Курск». И это было в самые сложные годы, когда у ВМФ даже не было средств, чтобы вести работу с подводными аппаратами. А мы провели ее во многом за счет наших зарубежных контрактов.

Контракт на постройку «Миров» мы подписали в мае 1985 г., в октябре того же года я защитил докторскую диссертацию в Институте океанологии, а затем уехал в Финляндию – практически на полтора года [участвовать в процессе создания «Миров»]...

Из сотен ваших погружений какое было самым драматичным и рискованным?

В любой экспедиции первое погружение всегда волнительно. Съемки фильмов – это отдельная история. Взять, например, двух режиссеров: Стивена Лоу и Джима Кэмерона. Работать со Стивеном было проще – он более мягкий человек, слушает. С Джимом было сложно в первых двух погружениях, пока он не привык к ритму подводных работ. Поначалу он меня попрекал: «Почему так медленно идешь?!» А как идти быстрее – рядом громадный железный «Титаник», ведь на скорости можно повредить аппарат. Но потом притерлись, и дальше все было нормально.

Если же говорить о драматичности в смысле риска, то я бы выделил два погружения: первые испытания «Миров» на глубине 6000 м и погружение под лед Северного полюса. Я испытывал и «Мир-1», и «Мир-2», и особенно волнительно было испытывать первый, потому что, когда мы шли на втором, мы уже знали, что нас ждет, – аппараты были идентичны. Мы уже знали, что на определенной глубине откажет насос морской воды и т. д. В книге я пишу, что скачок в глубине погружения с 2000 до 6000 м для исследователя очень существен в психологическом плане.

А «Прыжок в неизведанное», как я назвал главу в книге, – это, конечно, Северный полюс. На полюсе не работают гирокомпасы, а как без них выходить на судно обеспечения? В открытой воде все проще: даже если что-то случилось, главное – всплыть, а дальше судно обеспечения тебя подберет. А на полюсе нужно было всплыть точно в заданной точке – небольшой полынье рядом с судном. Даже если ты понимаешь, где ты находишься относительно судна, нужно выбрать правильный курс – без гирокомпаса. Теоретически мы все это предусмотрели, но не знали, как это будет работать на практике.

Тогда говорили – да и сейчас говорят, – что то наше погружение важно для того, чтобы определить границы шельфа Российской Федерации. Но одно погружение ничего не даст, чтобы определить границы геологических структур. Главное значение того, что мы сделали, – мы внедрили технологию подледного погружения и всплытия, и мы теперь знаем, как это делать. Так же, как полет в космос: до тех пор пока не слетал Гагарин, не знали, что там действительно ждет человека.

И пока Алексей Леонов не вышел в открытый космос...

С Леоновым мы встречались, он сказал: «Вы сделали примерно то же, что я, когда вышел в открытый космос».

Что исследование глубоководных участков мирового океана и гидротермальных полей в частности может дать науке?

Открытие гидротермальных полей – это величайшее открытие XX в. Это сразу дало ответы на многие вопросы о строении Земли и ее истории. И о теплообмене. В теории литосферных плит не хватало именно этого компонента: ученые предполагали, что где-то должен быть выход тепла. И в 1977 г. на Галапагосском рифте американцы открыли первые геотермальные излияния – с помощью буксируемого аппарата Angus и затем обитаемого аппарата Alvin. Сегодня открыто уже более 200 гидротермальных полей на дне Мирового океана.

На гидротермальных полях наблюдаются горячие флюиды (черные курильщики) и холодные сочения. Они выносят на поверхность массу химических элементовм (всю таблицу Менделеева), которые, охлаждаясь, оседают на дне, образуя мультирудные сульфидные постройки. В некоторых образцах, которые мы поднимали, было до 36% меди, до 25% цинка! Ураганное количество золота – до 50–60 г на тонну при 10–15 г, которые мы имеем на суше. У горнорудных фирм чешутся руки начать добычу.

Но при ООН существует организация по морскому дну. Меня иногда туда приглашают как эксперта. Недавно мы встречались в Нью-Йорке и решили, что в будущем разработка подводных месторождений станет возможна, но только по согласованию с ООН и только в тех местах, где уже нет действующих гидротерм. Гидротермы существуют 10–50 лет, потом они в одном месте угасают, но появляются в другом. Донные месторождения образуются на глубине от 500 до 4000 м, где они наиболее богатые. Самое глубоководное месторождение, открытое на сегодняшний момент, – 5800 м.

И еще одна уникальная особенность гидротерм – невероятная для этих глубин плотность биомассы. Сейчас открыто уже около 800 новых видов гидротермальных животных. В Японии и Америке созданы фармацевтические фирмы, которые разрабатывают лекарства, в первую очередь от рака, на основе ферментов, обнаруженных в гидротермальных животных, в первую очередь в хемосинтезирующих бактериях. Основная проблема – подъем этих бактерий, потому что, если их изъять из привычной среды обитания, они моментально гибнут. Соответственно, необходимо создавать оборудование, способное держать высокое давление и температуру, привычные для этих бактерий, чтобы хотя бы поднять их на поверхность. А здесь уже можно создать любые условия.

Понятно, что это работа на перспективу. И конечно, во всем мире на первом месте – забота о здоровье человека, поэтому и работы ведутся в этом направлении.

Когда, по вашим оценкам, можно будет начать разработку гидротермальных месторождений? А месторождений газогидратов?

Пока прецедентов разработки гидротермальных месторождений нет. А разработка месторождений газогидратов уже ведется, и в первую очередь японцами. После того как у них случилась авария на АЭС, японцы поставили задачу перевести всю экономику на альтернативное топливо. И газогидраты у них на первом месте. Изначально они ставили себе цель внедрения новых источников энергии в 2020 г., но немного не рассчитали и теперь сдвинули срок на 2030 г.; продолжают разрабатывать технологии, но добыча уже начата.

Газогидратные месторождения залегают на глубинах 1000–4000 м, мы впервые нашли газогидраты в пресной воде – на Байкале на глубине 1400 м. Но уже на глубине 700 м они начинают разлагаться и переходить в газообразное состояние. Поэтому необходима разработка технологий для подъема газогидратов на поверхность. Это топливо будущего: 1 куб. см газогидрата в твердом виде дает 162 куб. см метана. Необходимо решать проблемы и с транспортировкой, и с хранением: газогидраты можно будет хранить и транспортировать в твердом виде – в емкостях с необходимой температурой и давлением.