Вадим Волков. Нужен цивилизованный захват государства

Русский бизнес — уникальный феномен или рядовое явление? Каковы его отношения с преступностью и властью? Боятся ли его на Западе или верят в его потенциал? О прош­лом, настоящем и будущем российского бизнеса рассказывает доктор социологических наук, PhD (Кембриджский университет), проректор по международным делам Европейского университета в Санкт-Петербурге, научный руководитель Ин­ститута проблем правоприменения при ЕУСПб, автор книг «Силовое предпринимательство: экономико-социологический анализ» и «Теория практик» (в соавторстве с О. Хархординым) Вадим Волков.

Как русский бизнес воспринимают на Западе?

Первые два года после распада СССР Западу казалось, что русский бизнес очень быстро станет цивилизованным. Стоит только запустить механизм приватизации и свободного ценообразования — и активы найдут собственников, собственники будут заботиться об активах, которые приносят прибыль, неэффективные предприятия будут обанкрочены, реструктурированы и т.д. Но вскоре этот имидж резко изменился и остается негативным до сих пор. Иностранцы увидели в России другую реальность: бизнес и приватизация построены на обмане, коррупции и крови, мораль отсутствует, за деньги можно купить все, мафия, как писали иностранные журналисты, захватила две трети ­российского бизнеса. Эти впечатления во многом отражали действительность: в каких-то секторах, скажем в алюминиевой промышленности, бизнес строился исключительно на понятиях и силе. Картину дополняли рассказы иностранных предпринимателей, ведущих бизнес в России. Например, был в Москве популярный бар Hungry Duck. Канад­ский бизнесмен, который им владел, принял наши правила игры: он платил крыше — сначала разным группиров­кам, потом силовикам — и при этом зарабатывал огромные деньги. В баре царила атмосфера свобо­ды и раскрепощенности, которая привлекала толпы посетителей, в том числе экспатов. Для многих иностранцев это и было воплощением русского капитализма.

Это исключительно российская особенность?

Это особенность раннего капитализма, типичная для многих стран. Иногда эту стадию называют первоначальным накоплением капитала. Ее характеризует распределительный характер отношений, отсутствие сильных институтов, моральных и законодательных барьеров, слабое государственное регулирование. На молодых рынках господствует социал-дарвинизм, там мало ограничений на выбор методов конкуренции. У бизнеса еще нет истории: нет деловых репутаций, кредитных историй; нет бизнес-династий, юридических и консалтинговых компаний, обладающих объемными базами данных по любым участникам транзакций; нет деловых ассоциаций, гарантирующих, что их члены надежны.

То есть бизнес еще не накопил информацию, необходимую для того, чтобы обмен на рынке был предсказуемым. Уверенность дает только взаимодействие со знакомыми людьми, поэтому на молодых рынках бизнес строят в основном с членами своей социальной сети: например, «ЛогоВАЗ» Березовского — выходцы из академической среды, которые знали друг друга. Об имперсональном бизнесе не может быть и речи, по­скольку необходимо личное знаком­ство. Институты, предоставляющие информацию и гарантии, заменяют бандиты и воры в законе. Все западные страны прошли этот этап очень давно (Америка — в конце XIX века, Англия — в конце XVIII — начале XIX века), а мы бурно, по-русски проходим его начиная с 1990-х годов.

И все же кажется, что у нас бандиты, контролирующие бизнес, появились в 1990-е как бы ниоткуда и мгновенно набрали силу.

Они существовали и раньше, только занимались чем-то другим. В Казани еще в 1980-х годах действовали хорошо структурированные молодежные группировки, совершавшие мелкие кражи и хулиганства. Это был своего рода путь социализации для молодых людей. В СССР были фарцовщики, валютчики — а при них боксеры, которые решали вопросы, урегулировали конфликты, распределяли места на рынке. С распадом государственного социализма люди, входившие в какую-нибудь структуру и пользовавшиеся поэтому взаимным доверием: члены одной этнической диаспоры, спортив­ной секции, бывшие сослуживцы, сокамерники, — стали объединяться в группировки и «искать темы».

Одни занялись вымогательством ­в чистом виде: находили коммерсантов, «прес­совали» их, вымогали деньги на регу­лярной основе, ничего не предоставляя взамен. В крупные города таких группировок приехало очень много: курганские, воркутинские, мурман­ские и т.д. Другие стали разрабатывать более сложные схемы: решение вопросов с таможней, освобождение от налогов, оформление фальшивых АВИЗО, прокручивание бюджетных денег через экспортно-импортные схемы и т.д. А потом некоторые из них стали понимать, что можно заработать больше, войдя в долю к коммерсантам.

Фактически они стали заниматься бизнесом?

Изначально существовало четкое разделение: либо ты пацан, либо ты барыга. Либо ты получаешь деньги только за то, что ничего не боишься, отвечаешь за свои слова, решаешь любые вопросы, либо занимаешься бухгалтерией, ведешь бизнес — и платишь пацанам. А потом, в 1994—1995 годах, многие бандиты начали понимать, что выгодно иметь «своих» бизнесменов: вкладывать в них деньги, заступаться за них как за источник своего дохода. Тогда стали возникать серьезные конфликты, и среда начала меняться. Одни группировки продолжили бегать по стрелкам и вымогать деньги, а другие стали обрастать активами, превратились в бизнес-группы.

Была ли эта трансформация связана со сломом ценностей?

Ценности меняются вслед за сменой интересов и источников дохода. Если вы живете на охранную ренту — у вас рыцарский кодекс: вы не запачкаете руки работой, будете «человеком чести», не станете на равных разговаривать с коммерсантами и т.д. Если вы зарабатываете рыночным способом: что-то вкладываете, что-то продаете, владеете долей бизнеса, — вы уже не готовы к насилию, у вас в этой игре другие ставки. Эта ситуация по-своему отражалась на преступной среде. Один из участников моих интервью приводил такой пример. В бане застрелили двух бригадиров комаровской группировки. Члены группировки собрались, говорят: будем воевать. Это соответст­вует классическим ценно­стям мафии: у тебя завалили двоих — и у них надо завалить двоих, иначе пострадают статус и честь. А лидер комаровских отказался: у него с главой враждебной группировки был совместный бизнес, который пострадал бы в ходе войны. То есть, как только у вас появляется капитал, он начинает вами управлять, и вы уже ведете себя по-другому.

Когда бандиты перешли в бизнес, кто занял их место?

В это время на то, чтобы единолично «решать вопросы», регулировать конфликты и ограничивать вход на рынок, начинает претендовать государство. У бизнеса появляется альтернативный источник информации: ГБ, милиция — и выбор: работать с ментами или с бандитами. Госструктуры начинают выигрывать: у них доступ к ресурсам, выше квалификация, лучше навыки, шире возможности. К тому же, укрепляясь, государство начинает вытеснять бандитов с их поля: сажает, выкупает у них бизнес за бесценок. К 2010 году все авторитеты оказываются либо в тюрьме, либо на кладбище.

Позже вместо бандитов и воров складывается класс операторов законности — это силовики, судьи, сотрудники следствия, оперативники и т.д. Вместе они образовывают то, что я называю межведомственными сетевыми группировками, — горизонтальные сетевые структуры, в которые входят сотрудники разных ведомств: Госнаркоконтроля, МВД, прокуратуры, управления «К», ЧОПов и т.д. Каждый участник такой группировки использует ресурсы своей организации: кто-то проводит технические мероприятия, кто-то возбуждает уголовные дела, кто-то санкционирует проверки. Главная проблема нашего государ­ства в том, что оно не может контро­ли­ровать своих агентов и эти агенты создают параллельные структуры и занимаются настоящим силовым предпринимательством. Эти группировки уже не оперируют понятиями, а используют законы. Поэтому, когда Путин говорит про верховенство закона, они видят в этом политическую поддержку своих действий: ведь они и есть операторы закона.

Каковы отношения властей с бизнесом?