Улица корчится безъязыкая

Рецензия на книгу: Максим Кронгауз. Русский язык на грани нервного срыва. М.: Языки славянских культур: Знак, 2007.

В чем различие между экономикой и лингвистикой? Правильно, по первой присуждают Нобелевскую премию, а по второй — нет. Значит ли это, что лингвистическая наука попроще и ее адепты пока «не дослужились»? Вряд ли. Попробуйте почитать книгу по теории языка, и вы со второго абзаца почувствуете, что вся эта морфо­но­логия с синтаксисом и глоссематика с компаративистикой — материя не для дюжинных умов. Механизмы, дейст­вующие в естественном человеческом языке, ничуть не проще экономических, но, что удивительно, гораздо универсальнее. Возьмем, скажем, такое правило: в предложении с местоимением никто обязательно есть отрицатель­ная частица не. Оно верно на всем ­огромном русскоязычном простран­стве. Из русских никто не ошибется, а вот иностранцам трудно, например если в их родном языке в предложении может быть только одно отрицание. Более того, лет шестьсот назад говорили и так и сяк — Никто не ошибется и Никто ошибется, — то есть норма колебалась, и лишь затем язык утвердился в выборе. Законы вроде этого дети усваивают годам к трем. Иное дело экономика: даже самые простые ее правила в состоянии применить далеко не каждый экономически активный субъект. Языковая норма в целом необычайно устойчива, но большинство из нас почему-то крайне нетерпимо к малейшим «отклонениям»: кого-то коробит от одобрительного кул!, а кто-то не переносит заумных слов вроде дифференциация. Похоже, в язык, как в систему ПВО, встроена функция распознавания «свой — чужой». Поэтому родной язык не только объединяет нас, но и отчасти разделяет на сословия. Представители разных слоев мало пересекаются друг с другом и в жизни, и в делах, но если по каким-то причинам становятся партнерами — культурный шок практически неизбежен.