«В сети идет битва не на жизнь, а
на смерть»

С развитием цифровых технологий человек буквально переселяется в интернет. Какой становится его жизнь, кто населяет этот новый мир, как цифровая среда соотносится с реальностью и влияет на нее, рассказывает кандидат культурологии, доцент кафедры культурологии и социальной коммуникации РАНХиГС Оксана Мороз.

HBR — Россия: Изменяется ли человек в цифровую эпоху?

Мороз: Человек — существо биосоциальное, так что нужно говорить об изменениях как минимум в двух сферах. Биологически с приходом технологий он почти не меняется. Хотя можно видеть, как трансформируются поведенческие практики: люди начинают иначе управлять своим телом. Забавный пример: большой палец, необходимый для совершения хватательных движений, при использовании смартфона нужен для другого — скажем, для свайпа влево-вправо.

Гораздо интереснее наблюдать, как преобразуется современная социальная сущность — практики коммуникации, обращение со временем, организация жизни, частной и профессиональной, в целом. Здесь изменений очень много.

Современные люди (по крайней мере, те, у кого есть доступ в интернет) испытывают нехватку времени из-за того, что постоянно находятся в «подключенном» режиме. Рабочее общение становится чрезвычайно интенсивным, пропадает деление на досуговое и офис­ное время. Если вы всегда на связи, вам всегда можно написать по рабочим вопросам на почту, в мессенджер, то как можно разграничить труд и отдых?

Меняется представление о взаимодействии с близкими: многие заводят чаты — семейные, дружеские, чтобы обмениваться фотографиями, информировать о том, где планируется встреча, когда, с кем. Это иной способ поддержания социальных связей, нежели в доцифровую эпоху. Люди становятся потенциально ближе друг к другу: по дан­ным Facebook*, нас разделяет уже не шесть рукопожатий, а два-три аккаунта. С одной стороны, мы сближаемся, а с другой — привыкаем общаться удаленно. Сегодня социологи, психологи отмечают, что многие предпочитают решать вопросы в переписке, а телефонный звонок, который может раздаться в любое время, нередко воспринимают как вторжение в личное пространство.

Кроме того, блоги, соцсети влияют на психологическое и эмоциональное благополучие. Появляются такие явления, как, например, спровоцированная соцсетями депрессия — неудовлетворенность качеством собственной жизни, возникающая на фоне наблюдения за онлайн-активностью других.

Изменения, происходящие с человеком, вызваны в основном тем, что люди пользуются инструментами, быстродействие которых превышает их собственное. Так что сейчас важная задача — приручить эти машины, софт или понять, как разграничить «пользу» и «вред» от их применения.

Возможность знакомиться с людьми в сети расширяет круг общения. Мы видим носителей разных точек зрения, по-разному реагирующих на действительность. Делает ли это нас более толерантными?

Благодаря интернету стало понятно, что существует много «других» — тех, кто думает и выражает свои мысли не как «мы». Однако тенденция такова, что по мере развития коммуникативных инструментов мы все активнее отгораживаемся от тех, кто не похож на нас. Мы создаем вокруг себя так называемые пузыри фильтров — пространства, в которых чувствуем себя комфортно, в которые входят люди, разделяющие наши убеждения. Мы не хотим сталкиваться с «другими»: их идеи и мысли могут показаться нам неправильными, глубоко противными привычному образу мышления. В социальных сетях этот вопрос решается просто: обнаружил рядом неприятного человека — банишь его, вычеркиваешь из «мира живых» в этом пространстве и таким образом защищаешь свое поле влияния. Множество представлений о допустимом вызывает желание сократить это множество до количества и качества, которое близко и понятно.

Равны ли мы самим себе в цифровом пространстве? Другими словами, можно ли считать существование в онлайн продолжением офлайн-жизни?

Как правило, нет. В интернете господствуют две противоположные тенденции. Одна — стремление к анонимности, другая — желание сконструировать собственный идеальный, тождественный «мне настоящему» образ.

Интернет изначально предполагал если не анонимность, то хотя бы возможность создать особое «я» —регистрироваться под вымышленными именами, менять пол, возраст. В 1990-е возникла субкультура троллей, построенная на принципе «я в сети — не настоящий я». Сейчас анонимность — один из ключевых и болевых аспектов цифровой среды; она позволяет среди прочего защититься от нежелательных экономических отношений — минимизировать эффекты от продажи персональных данных, например.

В то же время людям важно понимать, с кем они разговаривают в сети. Поэтому в какой-то момент в определенных онлайн-сервисах оформился запрос на регистрацию под настоящими именами. Стоит помнить, однако, что коммуникативные сети — пространство селф-брендинга, часто неосознаваемого. Так что любой аккаунт в соцсети идеализирован, любая фотография проходит через бесконечное количество фильтров. Образ в интернете — своего рода подделка. Об этом легко забыть и поверить, что друзья, коллеги живут более интересной жизнью, чем мы. Создание улучшенной версии себя недалеко ушло от анонимности в плане соответствия реальности.

Не размывает ли такая псевдоанонимность представление об ответственности при общении в сети?

Ответственность, особенно за высказывания, часто теряет значение. Человек может в любой момент удалить все, что написал. В доцифровую эпоху этого нельзя было себе представить. Даже возможность уничтожить артефакты, скажем письма, не давала полного освобождения. Сегодня ощущение, что все можно отменить, откатить до предыдущей версии, становится нормой и порождает убежденность в том, что все поправимо. Технически это — иллюзия: онлайн-действия фиксируются.

В цифровой среде, как и в офлайн-мире, существует представление о репутации. Однако в интернете в ограниченный период времени создается масса информации: все вокруг рассказывают о чем-то далеким и близким людям, публично и, как может показаться, в частном порядке. Как следствие, у стороннего наблюдателя возникает ощущение информационного шума. Но поскольку человек не способен обрабатывать большое количество полученных сведений и выделять главное, грандиозные провалы, высвечивающие непорядочность или коммуникативные ошибки, не так заметны. В результате повышается толерантность к ошибкам и демонстрации несостоятельности в сети.

Многие отмечают, что в русскоязычном интернете люди часто ведут себя агрессивно. С чем это связано?

На этот счет есть теория, которую не все поддерживают: то, что считается нормативным в офлайн-мире, в онлайн-поле приобретает более интенсивные формы. То есть в сети привычка, например, хамить усугубляется. На самом деле все не так просто. Надо понимать, что интернет создавался (как нередко утверждают его историки) как пространство, свободное от ограничений, в котором многое контролируют сами пользователи, а не сильные властные агенты — государство или бизнес. Поэтому там всегда много творчества, игр с нормой. Даже приснопамятный «язык падонков», который пуристу кажется издевательством, был своего рода художественным экспериментом. Это ощущение свободы, желание бороться за свои права наперекор власти сохраняется в том или ином виде до сих пор. И мы, пользователи, становимся свидетелями этой борьбы, ее соучастниками или заложниками, а оценка происходящего зависит от оптики наблюдателя.

Почти всегда оскорбительные способы общения располагаются между агрессией, которую мы порица­ем, и субкультурными коммуникативными нормами, которые в определенных сообществах оказываются системообразующими. Показательный пример — тролли. Стороннему наблюдателю они кажутся нарушителями спокойствия, сами же себя они считают людьми со специфическим чувством юмора и справедливости, санитарами леса.

Можно ли утверждать, что степень агрессии в русскоязычном интернете выше, чем, скажем, в англоязычном?

Любой постоянный посетитель русскоязычных соцсетей скажет «да». Причин несколько. Одна — отношение к проблеме со стороны правовой среды. В России редко подают иски о защите чести и достоинства. А ведь именно так можно бороться с людьми, которые публично оскорбляют или дискриминируют других в сети. В ЕС и США, например, активно работают с такими понятиями, как «язык вражды», «преступление на почве нетерпимости». Там люди регулярно обращаются в суд в связи с тем, что их преследуют, оскорбляют онлайн; звучат жалобы на моббинг, сталкинг; кибербуллинг объявляется одной из важнейших проблем в сфере защиты прав человека.

Другая причина — контроль за пользователями со стороны создателей цифровой среды. Разработчики Facebook*, Twitter продумывают специальные механизмы, позволяющие обнаруживать людей, которые нарушают правила поведения на сетевых площадках, да и сами пользователи могут сообщать модераторам о троллях, агрессорах. Так что нарушителями считаются, с одной стороны, те, на кого жалуются пользователи, с другой — те, кого вылавливают специальные алгоритмы: кто употребляет слова-триггеры, выкладывающие оскорбительные картинки и т. д. Это цензура самих площадок — она отражает, что можно говорить в этой среде, а что нет. В русскоязычном и англоязычном интернете она может разниться.

В России привычка представлять свое мнение публично формируется довольно поздно. В других странах благодаря инструментам коммуникации между властью и гражданами у людей есть возможность легитимно высказываться и быть услышанными — на разных уровнях. Граждане не только выбирают своих представителей в парламент, но и, например, формируют общественные комитеты — те, кто туда избирается, несут ответственность за принятые решения. Так все учатся контролировать собственные воле­изъявления и высказывания.

В нашей стране, которая не отказывается от советских коммуникативных моделей, публичное выражение мнения не обладает такой ценностью. Поэтому интернет для многих — отдушина, единственное публичное пространство, не окончательно дисциплинированное властными агентами. И если офлайн граждане часто чувствуют себя бессильными, вечными «маленькими людьми», лишенными возможности повлиять на местных чиновников, добиться справедливости, решения важных проблем, то онлайн легко найти и соратников по несчастью, которым можно поплакаться в жилетку, и яростных противников. А заодно и выразить свое авторитетное мнение «диванного аналитика».

Поскольку считается, что сеть — пространство, свободное от очевидных репрессивных регуляций, нередко возникает ощущение вседозволенности. Более того, раз интернет — единственное пространство самовыражения, там не приветствуются срединные позиции: популярными становятся «радикалы». Кажется, что именно в сети идет битва не на жизнь, а на смерть, и только там можно победить с помощью слов.

Вы упомянули троллей. Что это за люди и кто они в обычной жизни?

Интервью, которые зарубежные исследователи проводили с троллями конца 1990-х — начала 2000-х, показали, что «тролль» — одна из онлайн-ипостасей обычных людей. Вопреки распространенному мнению, в массе своей они не садисты и не обиженные нарциссы, мечтающие отыграться на других.

Тролль — возмутитель спокойствия. Его задача — распознать болевые точки человека и бить в них ради удовольствия или иной цели, которая может восприниматься как благородная. Он старается вызвать эмоциональную реакцию: крики, возмущение, ярость — и бесконечно ею «питаться».

Вы сказали, тролли считают себя санитарами леса. На каком основании?

Троллинг зачастую — сознательно выстроенная позиция. Приведу пример из одной книги, посвященный этому явлению. Много лет назад в Facebook* возник ритуал — стали создавать мемориальные аккаунты погибших (обычно детей и подростков) для демонстрации публичной скорби. Вскоре эти аккаунты начали посещать тролли и устраивать «пляски на костях» — оставлять жестокие, буквально неприличные комментарии. Возникало ощущение, что они глумятся над скорбящими, в том числе близкими родственниками умерших. Но когда с ними беседовали исследователи, выяснялось, что задача троллей — продемонстрировать людям, что само существование этих страниц не может быть адекватным выражением траура. Тролли, например, говорили: «У вас есть страницы для маленьких белых девочек. А почему нет, скажем, для черных мальчиков? Подумайте, насколько вы избирательны в своей скорби!». Или: «Вы пишете бесконечное количество комментариев: “Соболезную, держитесь”. Но насколько ваша онлайн-скорбь реальна? Скорее всего, вы ничего не чувствуете. Тогда чем вы отличаетесь от меня? Вы пишете социально приемлемую неправду, и все думают, что вы хороший. А я пишу социально неприемлемую неправду, и все думают, что я плохой. Кто из нас негодяй?».

Мы помним, что в сети действует саморегуляция, и, если с троллями активно не борются, значит, они выполняют какую-то важную миссию. Однако в последнюю пару-тройку лет многие сервисы начинают самостоятельно вылавливать троллей и наказывать их. Получается, для современной сети троллинг — все же нечто юридически и этически некорректное.

Влияют ли привычки, выработанные в ходе интернет-общения, на взаимодействие с людьми в реальной жизни?

Привычка к онлайн-общению трансформирует представление о коммуникации в целом. Когда у пользователей много друзей и приятелей в сети, туда переносятся все контакты. И даже на офлайн-разговоры с близкими не всегда остаются ресурсы. Цифровая коммуникация становится основой сосуществования с другими, а живым общением порой начинают пренебрегать.

Коммуникация в интернете очень быстрая. Кажется, мы ведем одну бесконечную беседу. Нередко у этого феномена есть забавные следствия: для постоянных онлайн-пользователей формы вежливого общения выглядят не так, как в доцифровую эпоху. Зачем раскланиваться, демонстрировать уважение, здороваться и прощаться при каждой беседе в рабочем чате? Принятый в реальном устном и письменном общении этикет (приветствия, обращения и т. д.) только отвлекает от цели.

Этикет — это правила игры, которые позволяют выстраивать коммуникацию. В офлайн-общении мы оцениваем статус человека, чтобы понять, как с ним взаимодействовать: мы по-разному разговариваем с друзьями, с начальниками, с возлюбленными и т. д. Этикет подсказывает нам модель поведения. В интернете границы размываются. Когда начальник пишет подчиненному сообщение, густо снабдив его смайликами, стикерами и эмодзи, последний может испытать фрустрацию: в вертикали рабочих отношений руководитель занимает властную позицию. Как реагировать подчиненному? Прислать смайлик — значит, нарушить субординацию. Ответить в деловом стиле — значит, не поддержать коммуникативную игру. Как говорится, оба варианта хуже.

В офлайн-среде стирание границ не приветствуется: мы пытаемся сохранить рамки личных свобод, учитываем статус. Такие понятия, как власть, доминирование, подчинение все еще важны в реальной жизни. Человек, который общается одновременно и в сети, и вне ее, зачастую начинает переносить ритуалы коммуникации из одного пространства в другое, смешивать их. Я это наблюдаю у своих студентов, которые пользуются для связи со мной личными каналами, например мессенджерами. Они не чувствуют себя нарушителями границ моего персонального пространства: для них интернет — среда горизонтального, демократического общения. Они, родившиеся в цифровую эпоху, еще слишком молоды, и мир пока не играет по их правилам, но ситуация быстро и кардинально меняется. Возможно, презрение границ станет нормой.

Если посмотреть, как люди общаются в соцсетях, комментируют друг друга, ссорятся, какую используют риторику для выражения недовольства или поддержки, то становится очевидно: расстояние между ними сокращается, у каждого появляется возможность высказаться, не боясь сморозить глупость. Стирается представление о ценности авторитетов и ответственности за слова.

Интернет дает нам столько возможностей, предоставляет площадку для свободного общения — значит ли это, что он делает нас счастливее?

Безусловно, нет. В сети мы окружаем себя близкими по духу людьми, нам кажется, что мы живем в прекрасном мире, где все поддерживают благотворительность, подписывают петиции, где нажмешь кнопку — приедет такси, нажмешь другую — привезут пиццу. Интернет создает ощущение, что мы все находимся друг от друга на расстоянии вытянутой руки, что у нас есть горизонтальные связи и мы влияем на принятие решений. Но это лишь видимость, которая часто разбивается о реальность. На деле онлайн-голос людей, которые верят в саморегулирование, не всегда имеет решающую силу. Интернет открывает возможности взаимодействовать, принимать решения на низовом уровне — но только для индивидуальных пользователей и локальных сообществ. Вера в то, что цифровая реальность уже сейчас может что-то серьезно изменить на глобальном уровне, отдает слишком большим оптимизмом.

Вспомните, несколько лет назад все говорили о Twitter-революциях: люди начинают общаться друг с другом, возникают новые способы борьбы за демократию и свободу. В действительности же все наблюдавшиеся тогда революции совершились благодаря доцифровым технологиям: люди объединялись в соцсетях, а потом переходили на защищенные радиоволны. Любопытно, кстати, что после Twitter-революции возник всплеск фундаментализма. Разве это не повод задуматься о ценности и возможностях глобального сетевого саморегулирующегося сообщества?

С развитием технологий все чаще возникают разговоры о цифровом детоксе. Действительно ли так важно иногда отключаться от цифрового мира?

Массовость этого явления говорит о том, что люди осознали: цифровое пространство может быть источником информационного шума, перегрузки. И пользователи начинают чувствовать ответственность перед собой за экологичность пребывания в сети. Однако принятые сегодня практики цифрового детокса не кажутся мне эффективными. Они основываются на вере в интернет-зависимость, в то, что люди, постоянно вертящие в руках смартфон, нездоровы. Утверждение, что единственный способ избавиться от зависимости — отнять у человека то, что считается «предметом вожделения» (именно на нем основывается практика детоксов), означает, что все пользователи гаджетов — «аддикты». Я не очень верю в интернет-зависимость и в то, что физическое отлучение от сети делает нас свободнее. И то, и другое исключает возможность проявить свободную волю и одновременно желание или нежелание бороться с внешними обстоятельствами.

Полагаю, истина, как всегда, посередине. Конечно, необходимо регламентировать свою жизнь: оценивать, сколько времени мы тратим онлайн, и находить максимально продуктивный и удобный для себя способ существования. Важно, чтобы подобная инициатива по упорядочиванию онлайн- и офлайн-жизни исходила не только от конкретных индивидов, но и от общества в целом. Во многих компаниях, например, выходные не считаются свободными от рабочего общения: в любой момент дня и ночи сотрудникам могут прислать деловое письмо. Тех, кто выпадет из коммуникации на это время, не поймут: возможность ответить наверняка была. Этот вопрос должен быть проработан на уровне корпоративной культуры. Стоит обратиться к опыту стран, в которых сильны профсоюзные движения и идет борьба не только за, например, объем заработной платы, но и за информационную экологию, за право «отключаться» от гула сети.

* принадлежит Meta, которая признана в России экстремистской и запрещена