Хотите научиться думать? | Большие Идеи

・ Феномены

Хотите
научиться думать?

Дети понимают — то есть чувствуют — стихи изначально. Даже поверх непонятных для них слов.

Автор: Мариэтта Чудакова

Хотите научиться думать?

читайте также

Выбор судьи Вербилкина

Оксана Шевелькова

Show must go on: почему бизнесу придется развлекать покупателей по-новому

Марк Пёрди

Облако и что о нем должен знать каждый руководитель

Эндрю Макафи

На выход: как попрощаться с начальством и коллегами

Кэролин О'Хара

Интересно, что возрастные барьеры воздвигаются сегодня неучами (что их воздвигают троечники — в этом у меня, преподававшей школьникам, преподающей студентам, нет ни тени сомнений: троечника всегда распознаю) именно перед поэтическими произведениями.

Они уверены, что стихи Пушкина могут нести вред! Называют, как уже упомянуто в предыдущем блоге, те его сказки, которые вредно читать до 12-ти лет…

Я провожу по всей России блиц-викторины среди школьников (всех классов) по русскому языку, литературе и русской истории XIX—XX веков. Есть там вопрос про сказки Пушкина. И я всегда предупреждаю:

— Только не говорите мне, что вы еще не проходили! Сказки Пушкина вам родители должны были прочитать до школы.

Троечники не знают, что великая поэзия не просто не может вредить — она лечит, производит с нашей душой что-то такое (далеко не изученное), что никакое иное средство произвести не может…

Дети понимают — то есть чувствуют — стихи изначально. Даже поверх непонятных для них слов. Яркий пример — воспоминания Марины Цветаевой, как она любила стихотворение Пушкина «К морю», еще не понимая некоторых слов. (Те, кто хочет научиться думать, должны знать, что и так бывает… К стихам общая мерка здравого смысла не прикладывается). Цветаева вспоминает свои детские впечатления:

«"Прощай, свободная стихия!"

Стихия, конечно, — стихи, и ни в одном другом стихотворении это так ясно не сказано. <…>

Но самое любимое слово и место стихотворения:

В о т щ е рвалась душа моя!

Вотще — это т у д а. Куда? Туда, куда и я. На тот берег Оки, куда я никак не могу попасть, потому что между нами — Ока...» (дело происходит в Тарусе).

В стихах не надо искать прямого смысла строк — и надо сказать, дети и подростки с их интуитивным чувством родного языка и его высшей формы — стиха — и не ищут. Они если и не понимают, то чувствуют, как важна в стихах игра слов, мерцание оттенков смысла, звучание рифмы. А те, кто старше и образованнее, видят внутренние отсылки к другим — известным им — текстам.

Поэтические строчки — это не лозунги, не плакаты.

Их никогда нельзя понимать буквально — как прямые призывы к каким-то действиям. У Пушкина в юношеской оде «Вольность» есть строки, относящиеся, видимо, к Наполеону:

Самовластительный злодей!

Тебя, твой трон я ненавижу,

Твою погибель, смерть детей

С жестокой радостию вижу.

Воспользуюсь случаем пояснить для любящих задуматься.

Эти стихи более ста лет смущали читателей и пушкинистов. Во-первых, Пушкин прекрасно знал, что у Наполеона был один сын. Во-вторых, даже если учитывать, как предлагали пушкинисты, и усыновленных — весь род «злодея», все равно неясно, «откуда такая свирепость? Что за радость от смерти детей, чьи бы они ни были?». Эти вопросы задала себе самой талантливая пушкинистка Ирина Сурат, которая и нашла очень убедительное объяснение этих свирепых строк: Пушкин просто цитирует всем его читателям в ту эпоху известный 136-й псалом*. (Его называли обычно по первой строке — «На реках Вавилонских»).

То есть речь не о семейной ситуации Наполеона, а о событиях далеких библейских времен. Применена родившаяся в те очень давние времена, но хорошо всем известная в пушкинскую эпоху словесная формула гнева — не более. Поэт нисколько не призывает убивать сегодня чьих бы то ни было детей. Поэты вообще почти никогда не зовут к убийствам — они заняты решением своих художественных вопросов.

Другое дело, что, скажем, стихи Маяковского вполне эффективно могли использовать убийцы в качестве лозунгов.

Для троечника равенство — не в том, чтобы все были равны перед законом (что необходимо в демократической, а не автократической стране), а в том, чтобы никто не был умнее или одареннее другого.

Тот, кто придумал маркировать книги на переплете — 6+, 12+, не понимает, что, во-первых, это нельзя делать во всяком случае на произведениях русской и мировой классики, а во-вторых, и шестилетние, и двенадцатилетние — все разные. И один прекрасно воспринимает те книги (речь веду только о золотой полке), которые другому долго (а может — и всегда!) будут не по зубам. А если еще не воспринимает — ничего страшного.

…Ну, взял умный мальчик в семь лет «Анну Каренину». Полистал. И что? Его убыло? Нет, узнал только, что есть такая книжка, которую все взрослые читали, но чего-то скучноватая… Потом сам посмеется над своей детской оценкой.

*«При реках Вавилонских, там сидели мы и плакали, вспоминая о Сионе …Дочь Вавилона, опустошительница! Блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!». Ирина Сурат пишет, что Пушкин «понимал язык Псалтири и считал возможным говорить на нем как на языке всем понятном» (не забудем, что по Псалтири русских детей учили читать. — М.Ч.). Тогда ясным становится небуквальное понимание строки — «…с жестокой радостию вижу»: пересказ строки «Блажен, …иже разбиет младенцы твоя о камень». То есть стихи Пушкина о Наполеоне — пророчество о его неминуемой гибели.