Хотите
научиться думать?

Михаил Сергеевич Горбачев отметил недавно значимый юбилей. В связи с этим встрепенулись не только те, у кого плоховато с умением думать, но и те, кто вовсе к этому неспособен.

Это они его сегодня поносят. Среди них — особая категория, самая эмоциональная (чтобы не сказать — оголтелая) — те, кто очень хорошо знает, что именно они потеряли с приходом Горбачева. Если не они сами – их родители, дяди-тети, бабушки и дедушки: спецпайки, спецдачи, спецсанатории, спецзарплаты.

Такое не прощается. Тяжелая ненависть к Горбачеву выплескивается в интернете в анонимных записях.

Нас-то с вами их авторы прекрасно знают — по именам. Сами же они — невидимки, надежно укрывшиеся под вычурными псевдонимами.

Это не только потомки партноменклатуры (с приходом Горбачева и прояснением его целей социологи насчитывали в этом враждебном ему слое в СССР аж 19 миллионов — «с челядью»). Той, о которой сегодня в одном из интервью Горбачев говорит: «Собственно, партийная номенклатура и была главным тормозом. В какой-то момент она поняла, что если страна выйдет из-под ее контроля, то ее монополии конец. КПСС не выдержала испытания демократией».

Это — и потомки прямых палачей, имена которых не преданы гласности (в отличие от стран Центральной Европы — наших бывших сателлитов), а напротив — засекречены. Не только расстрельщиков, но следователей НКВД и КГБ, пытавших подследственных непосредственно в своих кабинетах. Охранников, издевавшихся в колымских лагерях над полураздетыми зэками, садистски державших их на морозе: мемуарных свидетельств этого более чем достаточно. Их сегодняшнее отношение к Горбачеву — в сущности, материал для психоаналитика, если не психиатра. Да и не только к нему — читая вот этот текст, они — уверена — испытывают и к его автору жгучую ненависть: «Распознала!..»

«Меня вот упрекают, мол, Горбачев все отдал. А что я отдал? Германию немцам, Польшу полякам, Болгарию – болгарам… А кому они принадлежали?»

В том-то и дело, что упрекающие уверены — нам! Советскому Союзу! И под нашей властью на веки вечные должны были оставаться. …Или – если уж отпускать (мерзкое это словечко было, помнится, в ходу), то за хороший выкуп… Средневековое мышление.

Да, так или иначе, но Горбачев принес с собой новое мышление, не для всех пригодное.

Он поступил в МГУ в самое глухое, мутное, стоячее время, когда казалось — в Советском Союзе никогда ничего не произойдет, ничего не изменится.

Оказалось — совсем не так. Смерть Сталина пришлась как раз на его студенчество – на весенний семестр III-го курса…

…Бюллетени о здоровье вождя – для опытного советского человека это уже означало: конец близок. Поскольку ясно было — в ином случае никто не позволил бы публиковать зловещие бюллетени.

… Смерти Сталина стали ожидать с момента их появления в печати.

Ожидали по-разному.

Население страны поделено было незримой чертой на две неравные части: население лагерей — и население, остававшееся «на свободе» (кавычки должны передать относительность этой свободы).

Известный истории России, автор книги «История Советского государства. 1900-1991» (М., 1992) Николай Верт полагает, что «оценки численности заключенных ГУЛАГа колеблются от 4,5 до 12 млн. человек» и что число их «достигло своего максимального уровня в 1948-1952 гг., когда многие приговоренные в 1937-1938 гг. к десяти годам лагерей без суда получили новый срок на основании административного решения». А лучший демограф России Анатолий Вишневский осторожно склоняется к цифре не менее 4,5 млн. В высшей степени характерно уже одно то, что в нашей стране не подсчитаны с непререкаемой точностью ни количество жертв ГУЛАГа, ни количество потерь в Великой Отечественной…

Так или иначе, миллионы оказавшихся за решеткой безо всякой вины (а перед этим прошедших на следствии через страшные пытки, ничего не знавших годами о судьбе своих близких) ожидали в эти дни смерти людоеда как манны небесной.

Два зэка, сидевших в разных концах страны, рассказывали мне очень близкие истории. Сумев прочитать на клочке газеты (газеты, как и любое печатное слово, от советских зэков — в отличие от царских времен — скрывали) деталь состояния Сталина — «дыхание Чейн-Стокса», зэки, найдя в своей среде врачей, посадили их в отдельное помещение для консилиума. И ожидали прогноза.

Концовки двух историй совпали — прогноз был выражен одним и тем же нецензурным словом, только в одном случае его произнес профессор Сорбонны, поглаживая бороду, а в другом - отечественный медик, выйдя на крыльцо, рубанул воздух вытянутой рукой сверху вниз (историк и писатель, он же лагерник, Юрий Давыдов показал мне – как), произнеся: — П…ц!!

Сохранилось и еще одно свидетельство: заключенный медик, увидев два знакомых со студенческой скамьи имени, предвещающих агонию, воскликнул радостно:

— Ну, эти ребята не подведут!

… А десятки миллионов, чудом не попавших в лагеря, плакали, ехали в Москву, чтобы попасть в Колонный зал и попрощаться с вождем, гибли в быстро образовавшейся новой Ходынке — Сталин забирал с собой свои последние жертвы.

…Доказать не могу, но уверена: дыхание лагеря, радость миллионов зэков каким-то образом долетали до студентов университета: шепотом, пересказами докатившихся слухов…

Михаил Горбачев кончал МГУ за год с небольшим до доклада Хрущева на ХХ съезде — о злодеяниях Сталина. В тот год мы с А. П. Чудаковым кончали первый курс МГУ. И, обсуждая появление в партийных верхах человека другого поколения, говорили между собой об университетской атмосфере тех лет, которую оба прекрасно помнили.

…Доклада Хрущева еще не было, но брожение-то уже было! Атмосфера была совсем-совсем иной, чем в последние годы царства Сталина — уже появлялись, например, студенческо-аспирантские кружки неомарксистов, где надеялись всерьез, не как на кафедрах марксизма-ленинизма, изучать Маркса. (Это ни в коем случае не входило в расчеты советской власти, и неомарксисты вскоре пошли в советские лагеря, причем на долгие сроки).

…Прошли годы и годы.

…Когда-то верила я, что должен, не может не объявиться такой человек. Ну, не может же все это длиться вечно – очереди, переписывание часами в библиотеках от руки нужных страниц (ксерокопирования не существует)*, запреты на чтение книг… Коллега прислала мне из Лондона свою книгу о Булгакове с дарственной надписью — на Библиотеку имени Ленина, где я работала. Мне позвонили из дирекции: «На руки мы вам не выдадим — можете ходить знакомиться с ней в спецхране». В автобусе читала книгу по лингвистике, изданную в 1926-м году, незнакомый образованный сосед заглянул через плечо: «Что это Вы читаете такое интересное? Троцкий, Бухарин цитируется… Такие книги ведь в спецхране находиться должны…».

…Для того, фантазировала я, чтобы такой человек появился — и на самом верху, у одного из членов этой самой многомиллионной партии должно возникнуть желание сделать настоящую карьеру — то есть войти в историю, а при этом — освободить страну! Как именно, насколько — об этом еще не думалось — думалось только об очень решительном шаге от насилия как способа управления. Этому добросовестному карьеристу должно было хватить терпения, сцепив зубы и не обнаруживая своих далеких целей, пройти путь от инструктора райкома до вершины пирамиды. Он должен выстроить свою карьеру, подобно бальзаковским героям…

И вдруг в 1978 году среди сонма старцев появился новый «секретарь ЦК»… Была такая очень важная должность — последняя ступень к высшему этажу – Политбюро. Сегодняшнему даже не юному человеку уже невозможно себе вообразить, что все до одного секретари ЦК и члены Политбюро годились этому новому человеку в отцы… И вот когда он появился – я, как Татьяна Ларина, «вмиг узнала» и, соответственно, «в мыслях молвила: вот он!» Вскоре мы с А. П. Чудаковым уверились, что рано или поздно именно он станет генсеком.

Запись в моем дневнике:: «13 марта 1985 г. Сегодня хоронили генерального секретаря К. У. Черненко. <…> Теперь начинается новая, иная, видимо, эпоха». 20 марта 1985 года: «Идет важный в общей жизни месяц…»

Записываю в дневник «самые первые слухи» — «жена и дочь главного тут же заказали экскурсию по цветаевским местам в Москве», говорят, «что он в первые же дни позвонил в “Правду” и в “Известия”: “У вас есть в кабинете Ленин? Вот его и цитируйте! А когда я захочу увидеть свое лицо — я погляжу в зеркало!” Действительно — портретов в газетах нет (в том числе и фотографий встреч), цитат в передовицах – тоже».

Дверцу в новое время в своей стране и во всем мире открыл человек нашенский, плоть от плоти той самой партии (небывалый случай: в 10-м классе — правда, он уже к этому времени и орден за свой земледельческий труд имел, — стал кандидатом в ее члены…). Но — наделенный, как всякий от рождения, свободой выбора. …Вот в эту-то в давние времена провозвещенную свободу и не могут поверить ненавидящие его сегодня люди — те, кто сами никогда ею не пользовались.

Он и выбрал свою судьбу — свободно. Голый расчет не может двинуть человека на такое непомерное дело — да и под пулю любого из тех, на кого он тогда замахнулся.

Позволю себе дальше временами опираться на свою статью, написанную десять лет назад – к 75-летию Михаила Сергеевича.

…Как он сформировался? В молодые годы, еще не забурев на своей должности «комсомольского вожака», услышал доклад Хрущева. Сообщение о злодеяниях Сталина, которые никаким другим словом назвать было невозможно, просто не могло не перевернуть нормального, еще не подавившего в себе стыд и совесть молодого человека.

А затем возник перед нами всеми пример Солженицына. Пример этот был живой демонстрацией новой поговорки — «И один в поле воин!!» Уверена — без Солженицына не поверил бы Горбачев, что может один человек повернуть ход мировой истории…

Началось новое историческое время — личной волей, личным выбором одного человека. Сколько бы ни говорили: «Да просто кончились нефтяные деньги! Его решение тут не причем — у него другого выхода не было!..» Был. Был. Он однажды совершенно точно сказал: «У меня в руках была самая большая власть, которая тогда существовала в мире». На его жизнь — ее хватило бы. Лет 20 с гаком еще спокойно бы догнивали. КНДР существует же в XXI веке?.. Так что это был его ВЫБОР. Первый. Второй — когда путчисты в августе 1991 года прилетели к нему в Фарос. (Знал о готовящемся путче — не знал, предполагал — не предполагал – вопрос особый и к тому выбору, о котором дальше, — не относится). В тот день, находясь в предельно уязвимой для мужчины позиции — в окружении близких: детей и женщин, — он, уже много раз балансировавший на краю чрезвычайных мер, — ОСТАНОВИЛСЯ. Запах убоины, мертвечины, которым повеяло от прилетевших и вставших на пороге его дома, заставил его отшатнуться от них — и сделать выбор в пользу добра, в отвержение зла. Пусть кричат циники и псевдоскептики, что он и слов-то таких не знал!.. На деле — это ОНИ их не знают.

Вернемся к первому выбору — 1985-86 гг..

Не все и не сразу поняли, что к чему.

Долгое время действовала историческая память об Оттепели — о временном таянии снегов в предчувствии новых заморозков…

Меня убеждали в редакциях газет и журналов — «Печатайте, печатайте скорей Булгакова – пока щелка!!» Я отвечала – «Если щелка, то мне не надо — я в щелки не лазаю!» Появилась (как в России положено) и новая поговорка — «Куй железо, пока Горбачев!»

Взбодрившиеся шестидесятники, истосковавшиеся по возможности провозвещенного в свое время Пастернаком «труда со всеми сообща», с удовольствием произносили – «Я в команде Горбачева!»

…И так как никто и никогда не думал о том, что надо будет делать в новом времени (никто же в его наступление не верил! Только и делали, что пили с мазохистским удовольствием «за успех нашего безнадежного дела!»), то люди, давно не верящие ни в какой социализм, бездумно повторяли за Горбачевым «Больше социализма!» — он-то в отличие от них в это верил!!. (…Помню, на одной конференции 1986 года говорила я в диссонанс большинству собравшихся — «Почему — больше? Может быть, как раз — меньше?..).

…Помог нам поверить в Горбачева давно расстрелянный Гумилев… Апрель 1986 года. Свежий номер «Огонька». На обложке, как положено в апреле (понимающий поймет…), — огромный профиль Ленина. А внутри — непостижимо обширная подборка Гумилева… Все мы — тогдашние! — знали, что именно в АПРЕЛЬСКОМ номере никоим образом не могла цензура еще недавно разрешить Гумилева. Не говоря о том, что и ни в каком другом не могла...

Следующий значимый сигнал — просмотр «Покаяния» Абуладзе в Доме кино осенью того же года… После этого просмотра замечательный и до сих пор мало кому известный (четыре книги выпустили с 2008 года!.. Не помогает) писатель—колымчанин Георгий Демидов сказал дочери: «Пожалуй, можно уже обращаться в КГБ с просьбой вернуть мои рукописи…» (осенью 1980 года славные «органы» под метелку забрали у него написанное за 20 лет…).

Дневниковая запись от 20 ноября 1986 г.: «Сегодня — груда слухов: будто бы есть решение о возвращении к нам 35 тысяч(!) эмигрантов. Не путают ли с 40 тысячами курьеров? Среди них – Коржавин и Некрасов. Будто бы Лигачева пошлют в Казахстан вместо Кунаева… <…> И чья-то умная голова уже додумалась — в года 70-летия советской власти нельзя печатать эмигрантов… Завтра собирают главных редакторов журналов и будут, будто бы, им это объявлять».

…После почти полуторамесячного перерыва в дневнике 27 января 1987 года записала: «…Между тем в последний месяц записи в дневнике были бы особенно уместны — с середины декабря, с момента возвращения в Москву академика А.Д.Сахарова и предоставления ему возможности свободного выражения своих мыслей на весь мир <…>, мы вступили, по моему убеждению, сформировавшемуся в первые же два дня, в качественно новый этап.

То, что Горбачев вернул в столицу человека, чьи слова и действия управляются только его собственной совестью, говорит о том, что наш секретарь способен на крупные поступки — он предпринял действие с открытым концом, действие, последствия которого он

а) не может просчитать,

б) несомненно, сознает это,

в) и значит, готов к этому».

* Иностранные аспиранты, после нашей научной консультации, поработав неделю в Ленинке, прибегали уже не за консультацией, а чтобы в ужасе спросить: «Когда же вы написали ваши книги?..» Научная работа в таких условиях была для них непостижима.