Сергей Чобан: «Архитектура создает
среду обитания»

Сергей Чобан — российский и немецкий архитектор, один из основателей и глава архитектурного объединения SPEECH, руководитель берлинского офиса бюро nps tchoban voss, автор множества проектов, удостоенных национальных и международных премий. Среди его самых известных построек в России — комплекс «Федерация» и жилой дом «Гранатный, 6» в Москве, «Микрогород “В лесу”» и жилой комплекс «Грюнвальд» в Подмосковье, «Дом Бенуа» и «Дом у моря» в Санкт-Петербурге.

Почему вы стали архитектором?

Я рано начал рисовать, еще до школы. В пятом классе поступил в среднюю художественную школу им. Бориса Иогансона при Академии художеств в Санкт-Петербурге. И довольно рано понял, что именно архитектура — то, как она «живет» в природе, развивается со временем, стареет, интересует меня в искусстве больше всего. Да и Санкт-Петербург в этом смысле очень «заразительный» город: увлечение архитектурой и рисованием архитектуры передается его жителям на генетическом уровне. Впрочем, не только это подтолкнуло меня к решению стать архитектором. Был и, скажем так, сигнал извне. У нас на даче хранились старые литературные журналы, и в одном из них я прочел роман «Бабий Яр» Анатолия Кузнецова. Это произведение настолько меня поразило, что я сделал к нему цикл иллюстраций, которые и представил в школе на полугодовой отчетной выставке. Я не знал, что к тому времени Кузнецова уже лишили советского гражданства, а его книги запретили, но преподаватели-то и кураторы из Академии художеств, конечно, были в курсе и сразу отреагировали: меня вызвали к руководству, сделали серьезное внушение и посоветовали даже не пытаться поступать на «идеологический» факультет графики. Предложили попробовать вместо этого архитектурный, и я, конечно, согласился.

Если бы не эта история, вы бы стали художником?

Я бы попробовал поступить на графический факультет, но, думаю, скорее всего, провалился бы, потому что по большому счету я был не вполне конкурентоспособен. Мои иллюстрации производили серьезное впечатление, поэтому на них и обратили внимание, но в постановочных рисунках (портреты, натюрморты), которые нужно было сдавать при поступлении, я не был силен. Так что все сложилось как нельзя более удачно.

Вы не жалеете, что не стали художником?

Нет. Искусство, в том числе графическое, сделало за это время гигантский скачок в сторону, скажем так, умозрительности и сегодня не имеет ничего общего с тем, что нам когда-то преподавали. Архитектура как вид искусства, который напрямую связан с созданием среды обитания и удовлетворением реальных человеческих потребностей, в этом смысле куда больше защищена: даже в случае кардинальной смены парадигмы ее главная задача остается прежней.

Как рождаются ваши проекты?

Архитектурный образ определяется взаимодействием того, что я проектирую, с тем, что находится вокруг. Иными словами, одинаково важны функция здания и его окружение, та мизансцена, участником которой ему предстоит стать. Также очень важен выбор материала: он в значительной степени влияет на решения деталей внешнего и внутреннего пространства.

Как именно влияет материал?

Материал — это то, что человек в первую очередь видит и воспринимает в архитектуре. Если материал берется брутальный, например кирпич или бетон, то и вся структура здания должна подчиняться более массивным, более крупным членениям. Если, наоборот, предпочтение отдается штукатурке или тонко нарезанному натуральному камню, то и детали возникают более тонкие, изящные.

Влияет ли на вашу работу мода? Если смотреть на то, что происходит сейчас в архитектуре, создается впечатление, что многие идут просто от моды. От моды всегда и все шли, причем в любом виде искусства, не только в архитектуре. Ведь что такое мода? Это частота повторяемости определенных приемов в том или ином виде творчества. Раньше, чтобы уловить какие-то тенденции, люди отправлялись в длительные поездки, выясняли, что строится в других странах, зарисовывали, потом возвращались в свою страну и пытались это воспроизвести. Все это занимало годы — и развитие периодов в архитектуре и в других видах искусства тоже шло годами. Сейчас обмен информацией и восприятие идей происходят совершенно на другом уровне и с другой скоростью, хотя бы потому, что у нас есть интернет. Любой может посмотреть, где зарождаются новые приемы, понять, какие материалы используются в разных проектах, и при желании в той или иной форме применить все это в своей работе. Я не вижу здесь никакой опасности. Более того, мне кажется, придумывая что-то, нужно всегда смотреть шире и привносить в свою профессию приемы и явления других видов искусства. Условно говоря, вы видите в кино оригинально решенное — например, забитое досками окно и понимаете, что такой мотив фасада тоже может быть интересен. Перенося атрибуты разных видов искусства в архитектуру, вы обогащаете ее.

Как бы вы охарактеризовали нынешнюю моду в архитектуре?

Общая тенденция — движение от привычной модернистской композиции в сторону усложнения как формы, так и поверхности. Этой тенденции уже 15—20 лет, и в последнее десятилетие она проявляется особенно ярко. Причина понятна: излишняя простота «средовых» зданий, которые, старея, становятся очень непривлекательными, вызывает недовольство и горожан, и архитекторов. Совершенно очевидно, что необходимо что-то делать со структурой здания, с его деталями, чтобы оно выглядело и старело более интересно и красиво. Сегодня основные поиски ведутся в области новых материалов, новых возможностей работы с ними, в том числе за счет усложнения их поверхностей, рельефа и т. д. Главную задачу, стоящую перед современными архитекторами, я бы сформулировал так: без прямого воспроизведения художественных приемов прошлого приблизиться к той сложности, которой обладала историческая архитектура, не теряя при этом завоеваний модернизма.

При таком быстром взаимодействии культур разных стран архитектура сейчас интернациональна? Это единое целое или везде и всегда есть свои региональные особенности?

Архитектура интернациональна примерно на 80 процентов и на 20 — определяется региональными особенностями. Эти особенности в первую очередь связаны с климатом. Они диктуют выбор материалов, способ их обработки, влияют на то, как поверхность здания ведет себя с течением времени, как она стареет и т. д.

Каковы особенности российской архитектуры?

Глубокий рельеф и активная орнаментальная обработка поверхности, достаточно активный цвет. У нас мало солнца, и проявить структуру постройки сложнее, чем, например, в Италии или во Франции. В теплой стране рельеф создается минимальным изменением поверхности, а в нашем северном климате порой не видно даже очень сильных перепадов.

Как вы оцениваете современное состояние российской архитектуры?

Мне кажется, его можно было бы назвать переходным. В современной российской архитектуре сегодня часто можно наблюдать две тенденции. Первая — желание повторить западные образцы в несвойственных для этого условиях и в несвойственные сроки, чтобы показать: мы тоже так умеем. Вторая — желание сказать: мы ничего общего с современным опытом иметь не хотим, мы возьмем то, что делалось в XVIII веке, и начнем делать это в веке XXI. Обе тенденции кажутся мне временными. И будущее, думаю, за тем, чтобы искать точки соприкосновения интернациональных достижений с теми безусловными достоинствами, которыми обладает историческая российская архитектура.

С какими проблемами сталкиваются наши архитекторы?

Качество строительства — одна из широко известных проблем. Но, на мой взгляд, даже ее можно обернуть в свою пользу: эстетически совершенную вещь можно создать с помощью самых разных материалов и технологий.

Многие сегодня критикуют современную архитектуру — ту же Москву-Сити, чтобы далеко не ходить за примерами. Как вы считаете, должны ли архитекторы прислушиваться к мнению горожан?

Любой вид творчества нуждается в диалоге. Никто не хочет играть в пустом театре или писать «в стол». Архитектуре нужен отклик в еще большей степени: если в театр можно не ходить, книгу не читать, музыку не слушать, то не замечать архитектуры и не жить в ней невозможно. Другое дело, что этот отклик часто бывает негативным. Причин тому несколько. Во-первых, новое всегда выглядит непривычно и воспринимается с трудом. Историческая архитектура — тот же Исаакиевский собор Огюста де Монферрана — вызывала недовольство горожан в момент создания. Известный искусствовед Георгий Лукомский в 1916 году писал в своей книге «Старый Петербург. Прогулки по старинным кварталам», что город потерян и «последующие поколения никогда не увидят того города, который видели мы». И так, наверное, думает и будет думать каждое поколение. Во-вторых, современная архитектура перестала отвечать принципам прямолинейной, то есть легко воспринимаемой гармонии (которую имеют в виду, говоря: «это красиво»). Но я спрошу вас: что осталось от гармонии образца XVIII—XIX веков в архитектуре конструктивизма, которым все восхищаются? Мало кто ответит на этот вопрос. И, тем не менее, это очень прогрессивная архитектура, которая повлияла на огромное количество процессов во всем мире. Если говорить о Деловом центре «Москва-Сити», то решение строить его недалеко от Кремля, так, что силуэты памятника и небоскребов накладываются друг на друга, даже мне кажется, мягко говоря, революционным. Но я вижу истоки этого решения в архитектурных процессах 1920—1930 годов, когда стали проектировать новые, контрастные по отношению к исторической среде здания. В Америке и Азии это не встретило сильного отторжения: там вся структура городов контрастная. А в Европе мнения разошлись: кому-то кажется, что это интересно, потому что создает новые перспективы, новые «почтовые открытки», а кому-то — что это нетактичное вторжение в структуру старого города.

А вам как кажется?

Я считаю, что без таких «интервенций» развитие архитектуры представить себе невозможно. Вторжение контрастных элементов должно происходить. Конечно, создавать контрастные городские мизансцены рискованно: куда безопаснее рядом с классическим зданием XVIII века построить такое же новое. Но для развития эстетики и культуры это ничего не дает. Мне очень нравится высказывание американского архитектора Даниэля Либескинда по поводу башни Монпарнас в Париже. Он сказал, что это здание заслуживает внимания не потому, что оно сделано талантливо, а потому, что мы должны понимать: так будут выглядеть города в будущем. То, каким становится сегодня, например, Лондон, не отвечает традиционным представлениям о гармонии, о «красоте». Но именно это делает его интересным, динамичным и по-новому красивым.

В России, в частности в Москве, наибольший протест горожан вызывает, во-первых, снос исторических зданий и, во-вторых, безликость массовой застройки. Как вы относитесь к этим проблемам и как, по-вашему, их нужно решать?

Что касается сноса исторических зданий, мне не понятно, почему эта проблема все еще существует: если строение имеет ценность, его сносить нельзя. Что же касается массовой застройки, то, думаю, в первую очередь следовало бы ограничить ее высотные параметры: жилые кварталы не должны быть выше девяти этажей.

Почему?

Большая этажность приводит к огромным расстояниям между зданиями, к огромным размерам улиц, «нечеловеческим» пропорциям кварталов, к невозможности обработать поверхность фасадов так, чтобы они выглядели привлекательно. Понижение этажности — важный шаг к гуманизации жилой среды.

Какие города могли бы сегодня войти в историю архитектуры?

Вопрос сформулирован так, будто город можно построить и законсервировать. Город — это живой организм, он постоянно меняется. В конце XIX века Нью-Йорк своим силуэтом напоминал Петербург или Амстердам: плоский город со шпилями. Но с тех пор он полностью изменился, и стало понятно: то, что казалось конечной точкой, не было даже началом. И все же, если говорить о городах, которые могут войти в историю в своем сегодняшнем состоянии, то я бы называл Бразилиа. Он был построен в короткие сроки и за свою уникальную планировку включен в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. А из активно развивающихся западных городов я бы выделил тот же Нью-Йорк, Лондон, Милан, Берлин.

Есть ли у вас мечта — идея здания, которую вы хотели бы воплотить в жизнь?

Я даже не верю, что такие мечты бывают. Наверное, они могут появиться только у архитекторов, достигших очень высокого уровня. А мне, думаю, просто надо совершенствоваться. Так что правильнее говорить не об идеях, которые я еще не воплотил, а о том, чтобы делать здания лучше, чем я делаю сейчас. Это моя единственная мечта.

Какова, по-вашему, основная задача архитектора?

Создавать элементы среды, которые имеют шансы выжить в исторической перспективе.