Ставка на скрытых чемпионов: как развивать инновации
в России

Институт менеджмента инноваций Высшей школы бизнеса НИУ ВШЭ на протяжении многих лет изучает сектор быстрорастущих компаний. Именно они, как показывают исследования, вносят особый вклад в экономический рост страны. Им удается оставаться на плаву, несмотря на пандемии, санкции и другие отягчающие экономику обстоятельства. Правда, устойчивость их роста напрямую связана с инновационностью отрасли. Редакция «Больших идей» попросила Дана Медовникова, директора Института менеджмента инноваций, рассказать подробнее о секторе быстрорастущих компаний и поделиться мыслями о перспективах развития инноваций в стране.

Большие идеи: Какие компании считаются быстрорастущими?

Дан Медовников: Те, которые развиваются быстрее, чем в среднем экономика или отрасль. По данным отчетов Мирового банка и Европейской комиссии, такие организации (точная цифра зависит от выбора критериев, но, как правило, их 10—15% от всех фирм одной национальной юрисдикции) даже в годы пандемии вносили основной вклад в обеспечение экономического роста.

В развитых странах быстрорастущие компании, или «газели» (термин в 1980-е ввел американский экономист Дэвид Берч), — драйвер роста реального сектора экономики. Это маневренные организации, умеющие быстро диверсифицироваться, в частности потому, что они всегда работают на опережение. Источники роста у них могут быть разные, но наиболее долговременный и устойчивый рост — у тех, кто стабильно инвестирует в НИОКР. Благодаря этому они имеют серьезный технологический задел, который в кризис открывает перед ними новые возможности, недоступные другим участникам рынка.

Известный немецкий экономист Герман Симон ввел термин «скрытый чемпион», который взяли на вооружение эксперты и политики разных стран. В его интерпретации это глобальные лидеры в узких технологических нишах, до определенного момента неизвестные широкой публике и СМИ. Это, как правило, некрупные компании, которые быстро развиваются, двигают инновации и технологический экспорт и демонстрируют большую эффективность. Например, компании, составляющие сейчас гордость немецкой экономики, в прошлом были «газелями».

Сколько подобных фирм в России?

От общего количества всех юрлиц — едва ли более 1%. Но так считать не совсем верно, потому что значительная часть юрлиц — это либо фактически бездействующие организации, либо микроскопические бизнесы без какого-либо потенциала. Если пользоваться методиками ОЭСР, которые позволяют выбрать наиболее здоровые компании из существующих, то доля быстрорастущих достигнет порядка 15%. В России это около 30 тыс. фирм. При этом около 12% из них — инновационные и технологические. По расчетам нашего института эти 15% организаций обеспечивают 60% прироста выручки всех компаний России.

Не могли бы вы привести примеры российских газелей?

С 2016 по 2020 год мы вместе с Министерством экономического развития и Российской венчурной компанией вели проект «Национальные чемпионы» (сейчас мы развиваем его с Российской венчурной компанией, Ассоциацией национальных чемпионов и компанией «Иннопрактика»). Каждый год на основе глубокой многоэтапной экспертизы мы отбираем фирмы, которые в ближайшем будущем могут стать глобальными лидерами. На сегодняшний день статус «национальный чемпион» присвоен 105 российским организациям. Примечательно, что значительная часть из них выросла во время пандемии. Это в очередной раз показывает, что для газелей кризис — время роста, а не стагнации.

Один из ярких примеров — компания «Промет». До пандемии она в основном производила сейфы и успешно конкурировала с иностранными производителями, став на этом рынке газелью и скрытым чемпионом. Часть инвестиций она направляла на разработку и выпуск металлической медицинской мебели, в том числе коек для реанимации. Пандемия спровоцировала бешеный спрос на оснащение госпиталей, и высокотехнологичная медицинская мебель оказалась очень востребованной. В итоге за несколько месяцев объем производства «Промета» вырос в 40—50 раз. Высокая скорость масштабирования заложена в генотипе газелей: если они располагают нужной технологией, то могут быстро открыть новое направление и увеличить объемы выпуска.

Еще один пример — «Аргус-Спектр», поставщик беспроводных систем охранно-пожарной сигнализации. У этой компании более 100 патентов, а ее датчики установлены в британском парламенте, петербургском Эрмитаже и даже на антарктической станции. Во время ковида фирма предложила свои системы для оснащения спешно разворачиваемых ковидных госпиталей, получила большой заказ, смогла быстро увеличить объемы производства и вырасти.

Ну и, конечно, фармкомпании. Какими бы научными разработками ни обладала Россия, нам никогда не удалось бы запустить массовое производство вакцин, если бы не фармацевтические газели — «Биокад», «Герофарм» и проч. Научно-технологический задел позволил им быстро масштабироваться, за считанные месяцы заполнить рынок продукцией, помочь справиться с эпидемией и получить гигантскую выручку.

Своеобразным стимулом для бизнеса стали санкции: вопреки ожиданиям, они стимулировали экономический рост некоторых газелей. Компания «Унихимтек», например, стала производить композитные материалы для «черного крыла» самолета МС-21, когда из-за ухода американских поставщиков в 2018 году проект оказался на грани закрытия.

Как изменилась ситуация после событий 2022 года?

2022 год не только перетряхнул российский рынок, но и принес новые возможности. Во-первых, ушли высокотехнологичные бренды, которые провоцировали жесткую конкуренцию в некоторых секторах. Во-вторых, государство стало стимулировать переход на российский софт и другие технологические решения. В выигрыше оказались организации, обладающие технологическим и инновационным потенциалом, необходимым, чтобы быстро занять освободившуюся нишу и масштабировать бизнес. Например, компании, которые занимались приборостроением, электроникой, беспилотниками, но ориентировались на гражданские рынки, получили мощный толчок к развитию: при постоянном санкционном давлении выросло количество заказов оборонно-промышленного комплекса.

Как в России относились к газелям до переломного 2022 года?

Государство не замечало средние быстрорастущие компании и не умело работать с ними. Приоритетный для Министерства экономического развития проект «Национальные чемпионы», сумевший достичь поставленных показателей, был закрыт. Чиновники, побывавшие в Силиконовой долине и увидевшие верхнюю часть айсберга, стремились развивать инновации по американскому образцу, делая упор на стартапы и институты поддержки. При этом они не учитывали, что, согласно американской же статистике, после первого раунда инвестирования выживает меньше 10% стартапов. Другим двигателем технологий считались госкорпорации: государство буквально принуждало их в короткие сроки разрабатывать программы внедрения инноваций. Но проблема в том, что у многих крупных компаний нет инновационного гена.

Сильные и прорывные инновации в мире создают не отнюдь только стартапы и крупные корпорации — ключевую роль играет средний бизнес. Именно там много газелей. Правда, рассуждая о величине бизнеса, нужно делать поправку на то, как ее определяет национальное законодательство. В России компания считается средней, если ее годовой доход — от 800 млн до 2 млрд руб., а в других развитых странах эта планка заметно выше, например в ЕС — 5 млрд. руб. по сегодняшнему курсу.

Сейчас, когда в стране и в мире происходит столько изменений, как нам строить инновационную политику?

Необходимо искать свою модель инновационной системы. Какие-то элементы можно взять из практик зарубежных экономик, но не только американской или европейской, как это было в предыдущем цикле. Стоит лучше изучить опыт Китая, кое-что можно вернуть из советской практики. Но, главное, нужно сделать акцент на частной инновационной предпринимательской деятельности. Я бы также рекомендовал присмотреться к установке, которой придерживаются в Америке: там главной целью инновационной политики считают создание великих компаний.

Чиновники, которые пишут стратегии экономического и технологического развития, обычно консультируются с кабинетными экспертами или представителями крупного бизнеса. А надо бы прислушиваться к технологическим предпринимателям, ведь именно они понимают, как будет развиваться рынок. Особенно внимательно за быстрорастущими инновационными компаниями стоит следить в моменты кризисов и драматических потрясений. Такими организациями управляют люди с обостренным чутьем, я бы даже сказал — даром предвидения. Кроме того, если у них хороший научно-технический бэкграунд, они понимают, как будут развиваться технологические тренды.

Как в других странах поддерживают частные технологические компании?

Традиционно считается, что самые инновационные компании мира находятся в США, затем идут европейцы и японцы. Однако в последние десятилетия им на пятки наступает Китай и другие азиатские драконы.

В США по-прежнему самый благоприятный предпринимательский климат, кроме того, не секрет, что многие стартапы Силиконовой долины поднялись и быстро выросли за счет военных заказов от Пентагона. Европа тоже внимательно относится к быстрорастущим инновационным компаниям и поддерживает их на государственном уровне.

Китай уже в 1990-х начал понимать, что на развитие национальной экономики может влиять только предприниматель. Страна целенаправленно поддерживала частные технологические фирмы и вырастила у себя, например, Huawei и Alibaba. За пару десятилетий там сложилась прозрачная и осмысленная политика в отношении быстрорастущих компаний. Сейчас в Китае действует программа (она называется «Маленькие гиганты») по выращиванию глобальных промышленных чемпионов из перспективных малых и средних технологических предприятий.

Сегодня взаимодействие государства и бизнеса в Китае может строиться следующим образом. Государство становится акционером неконтрольного пакета акций, то есть входит в капитал компании на не очень высоком уровне (муниципальном, региональном). Таким образом оно обеспечивает фирму ресурсами, но не вмешивается в предпринимательскую стратегию. Когда компания вырастает, государство выходит из капитала.

Применим ли зарубежный опыт в России?

Возможно, нам тоже нужно выделить компании-чемпионы и дать им некий статус, который будет показывать, что эти фирмы принципиально важны стране. При этом нужно ориентировать не на то, какие сектора требуется развить, а на реальные достижения вроде роста выручки и лидирующей позиции на национальном и мировом рынках. Это поможет защитить предпринимателей от недобросовестной конкуренции со стороны государственных органов и квазигосударственных институций.

Похожий опыт был у Великобритании — она отбирала лучшие газели по программе Future Fifty («Будущие пятьдесят»), ориентированной на продвижение пятидесяти особенно быстрорастущих предприятий страны. С помощью этой программы компании получали, с одной стороны, возможность напрямую взаимодействовать с ключевыми правительственными учреждениями и ведомствами, а с другой — помощь менторов из числа успешных предпринимателей и профессиональных консультантов.

Должно ли государство поддерживать такие компании финансово?

Это дискуссионный вопрос, и в мире он решается по-разному. Если страна технологически и экономически развита, как США или, скажем, Германия, то, наверное, специальная поддержка не нужна. Герман Симон любит повторять, что немецкие чемпионы выросли сами по себе без каких-либо специальных программ. Это объясняется тем, что немецкая экономика довольно технологична, НИОКР хорошо финансируется и там много сильных частных бизнесов. (Хотя и в этих странах используются скрытые от посторонних глаз программы финансовой поддержки перспективных компаний.) Но вот Китай доказал, что осмысленная политика органично ускоряет развитие инноваций. Другие страны, экономика которых не столь технологична, например Великобритания и Франция, также реализуют специальные программы поддержки технологических компаний. Правда, их многолетний опыт показывает, что одной финансовой поддержки недостаточно, она должна сочетаться с консалтингом, менторингом и акслерационными образовательными программами (для них даже появился специальный термин — скейларатор, от scale-up — масштабировать).

В каких еще отраслях и сферах, кроме технологической, возможны инновационные прорывы?

Мне нравится концепция британо-венесуэльского экономиста Карлоты Перес. По ее мнению, технологическую и экономическую историю последних двух с половиной веков можно описать как последовательную смену технико-экономических волн. Каждая из них катализирует процесс или импульс, который быстро распространяется по всему миру и влияет на мировую экономику. Сначала появляются новые технологии, затем их подхватывают предприниматели, потом запускается волна, в результате которой появляется новый передовой опыт, возникают новые политические идеи и стратегии государственного развития. Всего таких волн было пять: промышленная революция, которая началась в 1771 году; эпоха пара и железных дорог (с 1829 года); эпоха стали, электричества и тяжелой промышленности (с 1875-го); эпоха нефти, автомобиля и массового производства (с 1908-го). Сегодня мы находимся в точке перелома пятой волны, начавшейся в 1971 году. Она связана с развитием информационно-коммуникационных технологий — это полупроводники, лазеры, компьютеры, интернет и т. д. На последней фазе обычно происходит диффузия технологического ядра во все отрасли. Это четко видно по распространению интернета и цифровизации. Можно сказать, что сейчас уже все компании инновационные.

Волны в целом длятся 50—60 лет. Очередная волна на подходе: сначала появятся новые технологии, потом выделится отдельный сектор, как когда-то произошло с ИТ, затем технологии распространятся на экономику в целом. Волны зарождаются очень локализованно: обычно у них один или два источника в мире. Какой будет следующая волна — пока большой вопрос.

Кто-то ставит на «зеленые» или на квантовые технологии, кто-то на биотех. А иные визионеры продолжают надеяться на прорыв в управляемом термоядерном синтезе и высокотемпературной сверхпроводимости. Летом 2023 года появлялись новости о том, что южнокорейские физики открыли сверхпроводимость при комнатной температуре. К сожалению, эта информация не подтвердилась. Но если такое открытие когда-нибудь будет сделано, мы получим совершенно другую экономику, практически без потерь на передачу энергии.

Из-за санкций и изменения геополитической ситуации вновь востребован сектор микроэлектроники. Китай, США, Европа снова стали вкладывать огромные средства в его развитие.

Кроме того, по классификации ОЭСР, наибольшим потенциалом сейчас обладает фарминдустрия, компьютеры и фотоника (использование лазера), высокий или средний потенциал — у космических технологий, затем идут машиностроение, авиапром, автопром и в конце — легкая промышленность и сельское хозяйство, где технологический уровень ниже.

В какой степени Россия сейчас отрезана от мирового инновационного процесса?

Мы живем в едином мире и в едином цифровом пространстве, от которого невозможно полностью отгородиться. Но при этом конкурентная ситуация обострилась: закрылись или поменялись рынки сбыта, усложнились или полностью прекратились поставки технологичных комплектующих. Из-за санкций мы не можем закупать то, что сами делать еще не научились. Например — микроэлектронику. Еще в 70-е годы прошлого века у нас были свои разработки, мы могли тягаться с мировыми лидерами. Более того, многие современные технологии в этой сфере были разработаны уже в постсоветское время. Но постепенно все было утрачено: «носители» технологий уехали за рубеж, и теперь все приходится восстанавливать, а это многолетний труд. Сложность еще и в том, что глобальный трансфер технологий устроен так, что если ты не можешь ничего предложить, то и получить ничего не сможешь. Мы способны предложить сырье, но в «высоком клубе» хай-тек экономик сырье — слабый козырь, нужны технологии.

Остались ли какие-нибудь сегменты, в которых мы все еще лидируем?

На мировом уровне мы удерживаем лидерство по гиперзвуку и ядерным технологиям (это медицина, оружие, энергетика). Крепкие позиции у нас и в лазерных технологиях — в этой области наши ученые Александр Прохоров и Николай Басов когда-то получили Нобелевскую премию. С советского времени остались сильные школы и разработки. Еще у нас очень сильный ИТ-сектор.

Но технологическое лидерство и крепкие исследовательские коллективы — это даже не половина, а, наверное, 1/10 успеха. Технологию нужно превратить в продукт, а для этого нужна конкурентоспособная компания. С этим в стране большая беда. Пока организаций, которые доминировали бы на глобальном уровне, у нас нет. Связующим звеном между технологиями и сильными бизнес-организмами могут стать газели.

Если у нас шансы построить технологический суверенитет, к которому мы так стремимся?

Все по-разному понимают слово «суверенитет». Если речь идет о полном самообеспечении в технологической области, то это в принципе невозможно. Даже Америка не способна себя полностью обеспечить. Поэтому можно говорить о суверенитете в каких-то отдельных направлениях. Выбрать эти направления непросто.

С 80-х годов прошлого века в мире развивался техноглобализм: рынки были открыты, технологии (кроме критических) и знания циркулировали более или менее свободно. Сейчас на смену техноглобализму приходит технонационализм — технологии используются для продвижения национальных программ и укрепления идентичности. На самом деле проявления национализма были всегда и везде: в Японии, Китае, Германии, Великобритании, США. Но теперь страны все чаще сами решают, делиться ли технологиями.

Нам нужно развивать и поддерживать лидерство на тех технологических направлениях, которые соответствуют нашим интересам — военным, экономическим и социальным. Сейчас необходимо сфокусироваться на том, без чего мы точно не выдержим, — в частности, на развитии микроэлектроники.

Какое будущее ждет российские инновации?

Думаю, пройдет еще несколько лет, прежде чем государство выработает внятные принципы инновационной политики. Мы пока не стоим на пороге такого кризиса, который заставил бы нас резко поменять парадигму управления экономикой, хозяйственной жизнью и т. д. Поэтому в ближайшие год-два больших перемен не будет. Но появились новые возможности для технологических предпринимателей и для бизнеса вообще. Сегодня, осознав уязвимость в области ключевых технологий, самые разные компании начинают вкладываться в разработку и формируют спрос на инновации.

Чтобы вырастить нового национального чемпиона, требуется в среднем 20—25 лет. Если возникнет новая волна, о которой я говорил, и окажется, что по каким-то причинам часть новых технологий в стране уже развита, например высокотемпературная сверхпроводимость, которой когда-то занимались нобелевские лауреаты Капица, Ландау и Гинзбург, или квантовые технологии, то инновационные компании сделают рывок вперед. Но если новая волна будет связана с теми областями, в которых у нас нет технологических заделов и развитых бизнесов, угнаться за лидерами из других стран будет сложно. Останется только копировать технологии. В ближайшие несколько лет мы все увидим.