Павел Палажченко. Понимание на
высшем уровне

Павла Палажченко профессиональное сообщество знает как переводчика-синхрониста, знатока «трудностей перевода», автора замечательного «Несистематического словаря» и других книг. Люди, которые интересуются политикой, помнят переводчика, который всегда был рядом с президентом Горбачевым на саммитах и других встречах. Журнал «HBR — Россия» расспросил Палажченко о том, что происходило на важнейших для страны международных переговорах и как к ним готовились.

HBR: Кто и как вырабатывает позицию страны перед переговорами на высшем уровне?

Палажченко: Она рождается в ходе трудных, порой затяжных согласований между ведомствами. Генри Киссинджер как-то даже сказал, что переговоры внутри администрации были для него труднее, чем с Брежневым и Громыко. И в нашей стране переговорная позиция вырабатывается таким же образом, то есть коллегиально. В горбачевские годы позиция по вопросам ограничения вооружений согласовывалась так называемой «пятеркой», в которую входили представители ЦК, Минобороны, МИД, КГБ и военно-промышленной комиссии Совмина. «Большая пятерка» — на уровне руководителей ведомств или их заместителей — формировала основу, а «малая» — на экспертном уровне — отрабатывала технические вопросы. В результате рождалось то, что называется «директивами» — это руководство к предстоящим переговорам.

Но, если все задано заранее, значит, переговорщики не могут ничего добавить от себя?

Если директивы готовятся для главного лица, то обычно достаточно гибко, чтобы у него оставалось пространство для маневра. Но иногда в директивах бывают и жесткие формулировки: «потребовать», «указать» или что-то подобное.

Кто присутствует за столом переговоров?

Зависит от уровня. Есть «высший уровень», есть «высокий» — это когда делегации возглавляют с нашей стороны министр иностранных дел, а, скажем, с американской — госсекретарь. На переговорах о разоружении присутствуют не только дипломаты, но и военные. В 1980-е годы, когда я участвовал в переговорах по разоружению в Женеве, они проводились в такой форме: сначала пленарное заседание, где делегации обмениваются официальными заявлениями, а потом они расходятся из-за общего стола и военные беседуют с военными, а дипломаты — с дипломатами.

А как встречаются первые лица государства?

Обычно сочетаются разные форматы: президенты возглавляют переговоры своих делегаций, но помимо этого встречаются тет-а-тет в присутствии только переводчиков (иногда еще по одному человеку для ведения записи).

Как готовятся к саммиту?

Саммит — это обычно кульминация переговоров и контактов на разных уровнях и по разным каналам. Раньше, во всяком случае, в годы, когда я участвовал в этом, центральное место на переговорах занимала проблематика стратегических вооружений. В столицах ведется работа на уровне ведомств: на основе «предложений с мест», прежде всего военных и ВПК, определяются желательные параметры будущего соглашения, уровни вооружений, порядок контроля и т. п. Затем начинают работать делегации. В мое время переговоры велись в Женеве. По-разному — иногда ни шатко ни валко, но ближе к саммиту — в бешеном темпе и с огромной нагрузкой на переговорщиков. Например, при подготовке вашингтонского саммита в декабре 1987 года наша делегация иногда сообщала из Женевы в Москву о каком-то предложении примерно так: «Если мы до 4 утра не получим от вас возражений, то будем считать эту позицию приемлемой». В итоге текст договора был готов к визиту Горбачева. Но по трем-четырем вопросам пришлось «дожимать», и Горбачев звонил министру обороны из Вашингтона по закрытой связи. Процесс согласования шел буквально до конца.

А от чего зависит скорость продвижения на международных перего­ворах?

Переговоры идут быстрее, если есть политическая воля достичь компромиссного результата. Но многое зависит и от того, есть ли между ведомствами внутри каждой страны взаимопонимание. Тогда чиновники быстро прорабатывают позицию и выносят ее на обсуждение. А в итоге все определяет степень доверия между сторонами, прежде всего — их лидерами.

А бывают на саммитах спонтанные уступки — может быть, взаимные?

Все существенные уступки зафиксированы в директивах к переговорам.

Подразумевается ли вообще какой-то торг?

Да, делегации начинают обычно с «запроса» или «запросной позиции». Говорится, например, о 200 единицах, а на самом деле допустимо дойти до 100. Но, по моим ощущениям, американский стиль переговоров не предполагает большого «запроса». Как правило, то, что выдвигается вначале, довольно близко к тому, на что в конечном счете они готовы пойти. Пытаться давить на них не очень перспективно. Обычно их начальные условия формулируются так, чтобы они были не очень далеки от окончательной позиции, но при этом не были абсолютно неприемлемы для другой стороны. Этот принцип, как мне кажется, нигде не прописан, но он существует. По воспоминаниям бывшего посла Джека Мэтлока, Рейган, когда ему говорили, мол, мы должны дожать на 100%, отвечал: «Когда я был руководителем профсоюза актеров, мы были рады, если нам удавалось получить 80%, и здесь надо действовать так же». У нас, к сожалению, иногда начальную позицию формулировали с большим «запасом», и потом приходилось отказываться от значительной части. Например, в 1981—1982 годах отношения с Западом были очень плохими, в процессе подготовки к переговорам по военным мерам доверия в Стокгольме просто не сработал здравый смысл и в пакет предложений накидали много такого, что не соответствовало согласованному с Западом предмету переговоров.

А когда все-таки происходят сущест­венные подвижки?