Трамплин
для роста

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ РУВИНСКИМ ВЛАДИМИРОМ ВЛАДИМИРОВИЧЕМ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА РУВИНСКОГО ВЛАДИМИРА ВЛАДИМИРОВИЧА.

Метанойя, или Перемена ума

Александр Савицкий показывает китайский иероглиф, обозначающий кризис и несущий в себе два смысла — опасность и возможность. Для него начало полноценной жизни совпало с более чем серьезным кризисом: тринадцать лет наркотического и алкогольного тумана и известие о том, что у него ВИЧ. Но сегодня Александр — признанный специалист в области реабилитации наркоманов и ВИЧ-инфицированных, обучает и консультирует коллег по всей России — от Калининграда до Владивостока. Кроме того, он соучредитель Всероссийской общественной организации «Объединение людей, живущих с ВИЧ», в Общественной палате РФ занимается вопросами реорганизации наркологической помощи.

Мы встретились в кафе у метро «Речной вокзал», недалеко от его дома. Сорокалетний Александр держится уверенно, чувствуется внутренняя собранность при внешней раскованности: потертые джинсы, хлопчатобумажная футболка без рукавов, крепкий торс — он чем-то напоминает оставившего ринг боксера, впрочем, глаза выдают человека умного и ироничного. «Вот младшая, Мария, ей два года, а она уже зарабатывает — снимается в рекламе», — расплывается в улыбке Александр, показывая фотографию дочери, симпатичной белокурой девочки.

Наркотики он попробовал в 14 лет. Угостил старший брат. «Делился со мной удовольствиями, хотел открыть мне глаза на мир, — вспоминает Савицкий. — Я попробовал и понял: вот оно, счастье! И с тех пор много лет главным в жизни было найти и употребить». Они жили тогда с родителями в городке Мегион под Нижневартовском. Нефтяной и газовый регион. На наркотиках сидело 80% сверстников Александра.

Мать чувствовала неладное, но о том, что именно происходит, не знала: пыталась привить интерес к спорту, пристроить на работу, настояла на том, чтобы он женился. Но ничего не менялось. «Я мог функционировать хоть как-то, пока у меня были наркотики, а когда их не было, я превращался в 13-летнего подростка, который не понимает, кто он такой и зачем живет», — вспоминает Савицкий. В 2000 году жену, тоже наркоманку, посадили, у него на руках осталась двухмесячная дочь. И тогда, в 27 лет, он «сдался» — рассказал матери правду и обратился за помощью в специализированные заведения.

От лечения в государственных детоксикологических центрах толку было мало. Там снимали ломку, но не учили жить без наркотиков. А это главное для наркомана: у него забирают костыли и говорят — иди, ты можешь, а он не может, потому что его личность не сформирована, он застрял в детстве. Нужно заново учиться жить.

В последнем фильме Бертолуччи «Ты и я» наркоманка Оливия, которая оказывается с главным героем в подвале его дома, объясняет, что происходит с такими, как она: «Ты становишься холодным и бесчувственным. И от этого становишься жалким». Савицкий добавляет: «Человек принимает наркотики, чтобы не испытывать неприятных чувств. Но так уж мы устроены, что заодно убиваем и все остальные эмоции». В результате человек теряет связь с реальным миром, который превращается в нечто призрачное и непонятное. Поэтому так трудно преодолеть зависимость самостоятельно. «Бывают, конечно, герои, которые справляются в одиночку, но большинство выбралось только потому, что помог тот, кто уже преодолел этот путь», — заключает Савицкий.

Прошел год, он срывался, и мать настояла на том, чтобы ехать в Москву: там есть негосударственные центры реабилитации. «Мы продали квартиру. Зачем мертвому квартира? Ребенка оставили на тещу...» — рассказывает Александр. В Москве он впервые увидел людей, которые действительно «завязали». Это вселяло надежду. Здесь учили главному: отвечать за себя, самому решать свои проблемы (именно в этом Александр видит основную задачу реабилитации), ведь человек, пристрастившийся к наркотикам, уже не может преодолевать жизненные трудности и, как следствие, не развивается.

В Москве Александр прошел через три реабилитационных центра, прежде чем у него появилось близкое к адекватному, по его словам, восприятие действительности. Но на этом хождения по мукам не закончились: он стал пить; казалось, что это другое, что алкоголь может помочь... Вернувшись в Мегион, он узнал, что у него ВИЧ. «Это был шок», — вспоминает Савицкий. Позже, когда с наркотиками было покончено, он понял, как жить с таким диагнозом. Помогли занятия в специальных группах взаимопомощи, существующих на добровольные пожертвования. Он уже пять лет проходит специальную терапию, и болезнь не прогрессирует.

Савицкий помог бросить наркотики и жене, добился ее досрочного освобождения. «Пока она сидела, я письма писал ей четыре раза в неделю, просто описывал, что со мной происходит. Накопилось на целую книгу», — вспоминает он. Увы, эти письма не сохранились — при обыске в камере их у жены забрали. Сейчас она живет вместе со старшей дочерью, 13-летней Дарьей, в Тюмени, возглавляет там реабилитационный центр. Его жена тоже была инфицирована, но дочери родились здоровыми. «C первой нам просто повезло, а со второй — риска не было, ведь сейчас рождение здорового ребенка от родителей с ВИЧ — не проблема», — замечает Александр.

Одним из ключевых моментов в его духовном преображении стал случай, произошедший по пути в Оптину пустынь к знакомому батюшке. Он встретил в Москве старого знакомого, с которым вместе проходил еще первую реабилитацию. Этот человек уговорил Александра остаться жить у него. А уже год спустя Александр подключился к работе в реабилитационном центре. Тогда же он начал учиться — сначала заочно закончил психфак, затем — Московский гештальт ­институт, стажировался в Израиле и Европе. Потом был Институт групповой и семейной психологии и психотерапии, тоже в Москве. Александр возглавлял несколько известных реабилитационных программ, сейчас помогает с их выбором.

В России, по официальным данным, — около 560 тысяч наркозависимых. По оценкам Савицкого, их больше раз в пять. Они же составляют 60% от всех ВИЧ-инфицированных в стране. До недавних пор профилактику ВИЧ среди наркоманов проводили НКО, но им перекрыли иностранное финансирование, и теперь этим практически никто не занимается. А зараженных с каждым годом становится больше. «У нас наркоманов и алкоголиков — вместе взятых — миллионов десять как минимум. Все эти люди нуждаются в лечении и реабилитации. Значит, сколько нам надо центров? Немерено», — замечает Савицкий.

Лечение в частных реабилитационных центрах стоит 15—300 тысяч рублей в месяц. Бесплатных государственных учреждений на всю Россию — с десяток. В наших законах даже нет понятия «реабилитация», у государства для подобной работы нет ресурсов — ни кадровых, ни материальных. Российские вузы не выпускают нужных специалистов. Собственно, их подготовка — одно из направлений деятельности Савицкого.

Но сказать, что у государства нет денег, было бы неверно: недавно 220 млрд рублей «на ­развитие» было обещано ФСКН — карательному по сути органу, на откуп которому отдана вся работа в этой сфере. В мире же давно разработаны принципы лечения, действительно спасающие наркоманов и алкоголиков. И страны, которые всерьез берутся за проблему, пользуются этими проверенными методами. Савицкий приводит в пример фундаменталистский Иран, где переняли известную во всем мире, разработанную еще в конце 1940-х миннесотскую двенадцатишаговую модель реабилитации больных наркоманией и алкоголизмом, и за восемь лет там прошли лечение и преодолели зависимость сто тысяч человек: «И это несмотря на ислам, на то, что Америка — враг. В нашей стране такого, к сожалению, не происходит», — замечает он.

Разговаривая о проблемах наркоманов, мы подходим к главному: где сам Александр нашел силы, чтобы изменить свою жизнь? «Мне вообще непонятно, почему я перестал употреблять наркотики, ведь никаких предпосылок и ресурсов у меня для этого не было, — рассуждает Савицкий. — Просто в какой-то момент стало ясно, что терять мне уже нечего. И тогда остается два выхода — либо наверх, либо вниз. Я выбрал первый — не потому, что верил... ну какая тут вера! Я себя считал животным и рабом порошка. Но когда нет своих ресурсов, надо к чему-то подключиться и важно подключиться к хорошему. Речь идет не о религии, я просто обратился к чему-то, что сильнее, чем я, и со мной что-то произошло. Это может показаться мистикой, и если бы мне кто-нибудь такое рассказал, я бы не поверил…» Александр поясняет: с ним произошло то, что называется метанойей — «переменой ума». В психотерапии это греческое слово означает изменение в осмыслении жизни, обычно сопровождаемое сожалением, а в Библии оно переведено как «покаяние», то есть единственный путь к спасению.

Переосмыслить жизнь Александру помогла душевная боль от осознания собственной никчемности и бессилия: «Боль — это благо... Рационально заставить себя кардинально измениться, внутренне вырасти нельзя, должен произойти какой-то кризис, ты должен потерять смысл, упереться в тупик. И когда человек из него выбирается, он, как в компьютерной игре, либо выходит на новый уровень, либо проигрывает. Я вышел на новый уровень».

На iPhone у него стоит программа, отсчитывающая, сколько времени он не употребляет наркотиков и алкоголя. На счетчике — 12 лет и 8 месяцев полного преодоления зависимости от всех видов химических веществ. Своего рода новое летоисчисление. Это помогает: «Потому что на самом деле в 2000 году я должен был бы погибнуть, как и множество моих друзей».

Ты словно на посту

Арт-директор научно-популярного журнала «Популярная механика» и творческий директор «National Geographic Россия» Руслан Гусейнов — человек известный в издательском мире. Работа предполагает много съемок и, значит, разъездов по всему миру. В этом году он уже побывал на Байкале и в джунглях Гватемалы.

В свои 39 лет, высокий и подтянутый, со смуг­лой кожей и черными вьющимися волосами Руслан чем-то напоминает испанского тореадора. Правда, двигается не очень стремительно — у него протез: правая нога ампутирована выше колена. Впрочем, Руслан настолько активен, что, если не знать, никто об этом не догадается.

Ему было 19 лет, когда ночью на МКАДе его сбила машина. «Это был закономерный финал, — иронизирует он, — ведь виновником происшедшего был я сам». Спустя неделю в больнице ампутировали ногу. «Шел 1993 год, ну врачи недосмотрели, началась гангрена. Я подмахнул бумаги — согласие на операцию, не вникая в суть дела».

Тогда он был не склонен анализировать случившееся. Но позже в реабилитационном цент­ре накатило. «Думал: кого винить? Вот, если бы я просто остановился и покурил, на часы посмотрел, то ничего бы не было, — вспоминает он. — Этот момент психологически был, наверное, самый тяжелый». Хотя казалось, что терять особенно нечего: «Подумал, что наконец-то можно забить на институт».

Труднее было физически. Нормальные протезы не продавались — только советские, 1960-х годов: «Какие-то полуржавые трубы с ремнями, пристегивающиеся как кобура — тихий ужас!» Качественные импортные протезы стоили тысячи долларов — при средней зарплате в стране 100 долларов. Мелькнула мысль продать квартиру в Москве, но в семье ее отмели. «Никто не объяснял, как жить, какие протезы бывают. Была книжка про Мересьева, которую я читал еще в школе. И все», — усмехается Руслан.

До ампутации он семь лет занимался легкой атлетикой и был приучен к физическим ­нагрузкам. «Я был готов к подвигу и потому решил, что это моя проблема. Я мучился два года с плохим протезом, пока не нашелся подходящий». Период реабилитации, когда организм перестраивается, растянулся примерно на два года. В это трудное время Руслан стал размышлять, чем заниматься дальше. «Я тогда подумал, что у меня, наверное, не получится быть рок-звездой, как я хотел. Потеря ноги поставила под сомнение эти планы», — иронизирует Руслан.

На первый взгляд в его жизни ничего не изменилось: друзья, девушки, вечеринки. «Я мог взять костыли и поехать на метро — без ноги — в гости. Это такой юношеский задор. Ну больше внимания чувствовал со стороны друзей и окружения». Один приятель предложил заняться компьютерной графикой. Его Macintosh перекочевал к Руслану, с этого началось увлечение дизайном и освоение профессии.

«В этом смысле потеря ноги, да, повлияла на выбор. Я тогда думал, что надо что-нибудь попроще найти — то, что дома можно делать», — вспоминает Руслан. Это были 1990-е годы, компьютеры тогда только появлялись, и нужно было время, чтобы разобраться в них и в программах. «А так усидчивости мне, наверное, не хватило бы, — рассуждает он. — И пил бы сейчас пиво где-нибудь на Савеле».

У Руслана хороший немецкий протез, о котором он вспоминает «раз в пять лет» — и то, если случится поломка. Но образ жизни все-таки пришлось изменить. Во-первых, поясняет Руслан, важно следить за весом. Значительные отклонения в любую сторону сразу мешают ходьбе: протез рассчитан на определенную нагрузку. «Чуть похудел или набрал вес, сразу тяжеловато». А менять протез — дорого, да и времени много отнимает. Кроме того, нужно в принципе поддерживать хорошую физическую форму. «Я и курить поэтому бросил», — говорит он. С алкоголем тоже надо вести себя осторожно: выпил пива вечером, а утром уже тяжело. Тренируется Руслан ежедневно — отжимания, гири, турник. «Ты словно на посту. У тебя есть выходной, ты можешь оторваться, но потом обязан вернуться, не можешь уйти в самоволку». Жесткая самодисциплина стала нормой жизни. Связь между поступками и последствиями прямая и быстрая, что, по сути, не оставляет места для выбора или внутренней борьбы. «Если бы ты закурил и у тебя сразу же пошла кровь горлом, ты тут же бы бросил, — поясняет Руслан. — Я примерно в такой же ситуации».

Другая новая привычка — обращать внимание на все, что вокруг, и оценивать свои возможности. «Вот вышел человек с работы, идет домой, для него это дорога, а для меня — путь». Например, если выпал снег, то надо пораньше выбраться из дому: «Потому что сейчас пройдет снегоуборочная техника, все отполирует до льда и я не пройду». Нужно просчитывать: где можно пройти, где нет. Своего рода квест. Он сравнивает свои передвижения с трекинговыми походами, участники которых оценивают тропу, камни на пути, любые препятствия. Было время, когда он всерьез подумывал переехать туда, где зимы нет.

В разговоре вспоминаю Сергея Довлатова, который старался не употреблять в предложении слов на одну и ту же букву. «Это дисциплинирующее начало уберегает от многословия и пустоты», — пояснял писатель. Руслан соглашается, что протез — тоже своего рода «дисциплинирующее начало», которое заставляет концентрироваться. «И это переносится на все остальное, возникает другое отношение к тому, что тебя окружает», — размышляет он.

Руслан женат, уже второй раз. Восьмилетний сын пытается помогать ему, например, спуститься по лестнице, хотя отец и сам прекрасно справляется. «Он это делает, чтобы проявить свою любовь», — объясняет Руслан. Конечно, совсем забыть о том, что ты другой, не получается. «Едем на Алтай, там остановились, чтобы искупаться, я тоже хочу скинуть одежду, но увы! — пожимает он плечами. — Стоит сломаться протезу, и ты понимаешь, как сильно зависишь от внешних условий. Это просто возвращает в состояние уязвимости, которого хочется избежать; ты начинаешь обрастать психологическими заморочками, что вдвойне нежелательно».

Руслан вспоминает, что когда-то в реабилитационном центре ему предлагали разные варианты активной жизни. Там набирали баскетбольную команду из людей с ограниченными возможностями, устраивали соревнования для колясочников. «Я всю жизнь сначала неосознанно, потом сознательно от этого открещивался. Потому что лучше быть плохим здоровым, чем очень охрененным инвалидом. Если будешь общаться только с инвалидами, тебя засосет. Ты будешь очень клевый, но все равно — клевый инвалид».

Самое стремное — это шагнуть туда

Павел Обиух ведет тренинги по командообразованию, коммуникации, разрешению конфликтов — всего около 40 видов. Среди компаний, сотрудников которых он обучает, — «Северсталь», Coca-Cola, лидеры нефтянки. Ему 33 года, он слепой — лишился зрения в юности. Мы прогуливаемся у метро ВДНХ, неподалеку от дома, в котором Павел на пару с приятелем снимает квартиру. В руке у него складная белая трость. «У меня еще есть желтая!» — говорит он. «Это как желтая кофта у Маяковского?» — замечаю я. — «Вроде того. Прикольно». Настроение у Павла приподнятое: солнечный день, накануне он ходил с друзьями на футбол — его любимый «Спартак» выиграл у «Анжи» со счетом 2:0. «Отличная была игра!» — радуется Павел. Он ходит на стадион за сильными эмоциями, следит за игрой благодаря радиотрансляции.

Педагог, юрист и менеджер по образованию, Павел работает в международной компании Dialogue in the Dark, проводящей бизнес-тренинги в 30 странах. За 25 лет ее существования в ней нашли работу тысячи незрячих. Год назад компания пришла в Россию. «Я могу себя обеспечить. Я не москвич, но на то, чтобы снять квартиру, и на корочку хлеба мне пока хватает», — поясняет Павел. Курсы, которые он ведет, нацелены на развитие навыков взаимопонимания у обычных зрячих людей. Занятия проходят в полной темноте — это элемент обучения. Заинтригованный, я попробовал — такая возможность представилась на выставке оборудования для инвалидов в «Экспоцентре». Нас собралось шесть человек, нам предстояло собрать сложную геометрическую фигуру, а для этого, не касаясь друг друга, выяснить, у кого какой фрагмент, и выложить их в определенном порядке. Оказалось, что это совсем не просто, мы не очень-то хорошо справились — не смогли договориться. Ощущения при этом были необычные: когда ничего не видно, ты невольно больше концентрируешься на собеседнике, на его интонациях и, в конце концов, желаниях. Когда нужно решить задачу, начинаешь больше говорить по делу, слушать и слышать других. Полная темнота — это вообще стресс, и некоторым из нас было неуютно в такой обстановке. Но тревога проходит по мере того, как растет доверие к тем, с кем ты взаимодействуешь.

«Если у человека есть скрытое желание затыкать других, то на тренинге это становится очевидно через десять минут, — поясняет Павел. — И скрытые лидерские качества тоже здесь сразу проявляются. Потому что в темноте вы подсознательно начинаете использовать все ресурсы, даже те, о существовании которых не подозревали».

Офис Dialogue in the Dark находится на Павелецкой. На работу Павел ездит каждый день и прекрасно справляется без посторонней помощи. Бывало, конечно, что из-за неверного объявления в автобусе он выходил на другой остановке, но в целом, считает Павел, Москва, по сравнению с регионами, неплохо приспособлена для незрячих.

Он терпеть не может, когда к нему относятся как к инвалиду. «Как-то я проходил турникет в метро, меня сзади мужик толкнул, мол, быстрее давай, — рассказывает Павел. — За меня какая-то тетушка вступилась: как можно, он ведь слепой. Так я ей говорю: при чем тут это, по-хамски ­вести себя в принципе недостойно, по отношению к любому человеку».

Терял зрение Павел постепенно, это началось еще в детстве — из-за глаукомы. Школу он заканчивал в школе-интернате для слепых и слабовидящих №1 в Москве. Вся родня живет в Туле, родители приезжали его навестить, а став постарше, он начал ездить к ним сам. Интернат — это довольно изолированное сообщество, и, когда в 1999 году Павел поступил на факультет социальной педагогики в Российский государственный социальный университет, ему пришлось привыкать к общению со зрячими. «После интерната были комплексы. Понадобилось года полтора, чтобы преодолеть их», — вспоминает Павел. Сейчас у него много друзей — и слепых, и зрячих. Хорошо, что он учился в обычном вузе, вместе с обычными людьми. На четвертом курсе Павел окончательно потерял зрение, но это не помешало ему закончить вуз с красным дипломом, а затем защитить кандидатскую на тему: ­«Подготовка выпускников интернатных учреждений к самостоятельной жизни».

Его жизнь полна событий, у иных зрячих она не так насыщена. Павел уже трижды прыгал с ­парашютом в тандеме с высоты четырех километров и готовится прыгнуть самостоятельно. Регулярно катается на горных лыжах в Красногорске. «В ближайшие дни хочу с друзьями выбраться за город на шашлык, а сегодня иду на концерт “Секрета”», — делится он планами.

Переосмыслить жизнь, принять ее Павлу, по его словам, помогла необходимость. «Мне хотелось, например, чтобы у меня были зрячие друзья. Я хотел ходить туда же, куда ходят все. И вот тут тебе нужно выбирать: либо ты замыкаешься и торчишь дома, либо надо через себя перешагнуть, как ни крути, — рассуждает он. Даже, чтобы взять в руки белую трость, пришлось “перешагивать”. — Я стеснялся, хотелось, чтобы люди не замечали, что я плохо вижу или не вижу. — И добавляет после паузы: — Мне очень хочется какой-нибудь такой метод изобрести, чтобы устранить этот барьер, чтобы у незрячих не было комплексов».

Павел — сторонник инклюзивного, то есть совместного обучения людей с разными возможностями, полной интеграции инвалидов в общество. Он против преференций для людей с ограниченными возможностями, именно так зачастую появляются резервации — специальные школы, поликлиники и, в конце концов, специальные фабрики и поселения. В одном из таких поселков, Русинове, я побывал год назад; осталось гнетущее впечатление — этакое гетто для тех, кому некуда деваться. Все, кто может, ездят на работу в соседние города или даже за 200 км в Москву. «Довольно многие слепые и вообще инвалиды сидят дома, потому что думают, что раз они получили образование, то кто-то обязан дать им какую-нибудь клевую работу», — замечает Павел. Но это не так. Им нужно прилагать усилия, как и всем.

Он начал подрабатывать еще на первом курсе вуза — на фабрике Всероссийского общества слепых (в основном там требовался неквалифицированный ручной труд). На втором курсе устроился в организацию «Перспектива», лоббирующую интересы инвалидов. Начинал с мелких поручений, а к окончанию вуза уже руководил проектами по инклюзивному образованию и доступности спорта для инвалидов. В «Перспективе» проработал до 2010 года, параллельно еще получил образование в области менеджмента. Перейдя в международную Dialogue in the Dark, Павел сосредоточился на бизнес-тренингах и возглавил группу незрячих тренеров в России. Я встречался с ними в 2012 году, когда тренинги только начинались в Москве, и заметил, насколько эти люди отличаются от слепых из Русинова: уверенные, собранные, открытые.

В свободное время Павел много читает, ходит в кино. Оказывается, шрифт Брайля уже давно не актуален: слепые слушают книги. iPhone Павла оснащен голосовым меню. Facebook* — тоже: там у Павла около 300 друзей, с которыми он активно общается. Фильмы для незрячих сопровождаются так называемыми тифлокомментариями: описаниями картинки на экране. «Скажем, идет дождь, опадают желтые листья — причем нельзя говорить “осень”, никаких интерпретаций. Только описание происходящего», — поясняет Павел.

Он говорит, что адаптироваться к миру ему помогло одно простое открытие: людям по большому счету все равно, кто ты и как выглядишь, зрячий ты или нет. «Барьер существует лишь в голове», — уверен он. Его шаг за пределы слепого мира можно уподобить прыжку с парашютом: «Вы знаете, самый стремный момент — это когда ты выпадаешь из самолета и понимаешь, что под тобой четыре километра, а самолет уже улетел! Самое трудное — это шагнуть туда. А потом уже начинается эйфория». Под конец разговора Павел просит прислать фотографии, которые мы сделали: «А то многие снимают, а потом забывают выслать. Наверное, думают, что я их все равно не увижу...»

Человек сам не знает, на что способен

Все люди разные; довольно трудно объяснить, почему одних тяжелые испытания ломают, а других, наоборот, закаляют и выводят на новый виток развития. Психолог и коуч-консультант Марина Мелия считает, что истоки нужно искать в раннем детстве, когда формируется характер человека. Ранний опыт преодоления, привычка прилагать усилия и добиваться своего, заложенная в детстве, помогает справиться с действительно серьезными препятствиями. «Трудности либо вырабатывают желания, либо задают форму существования, стиль поведения», — поясняет руководитель отдела медицинской психологии Научного центра психического здоровья Сергей Ениколопов.

Широко известна теория гиперкомпенсации, разработанная выдающимся психологом ­Альфредом Адлером. Речь идет о так называемом комплексе неполноценности: человек, имеющий определенные «дефекты», реальные или мнимые, добивается более высоких результатов, нежели тот, кто вполне уверен в себе. Ощущение собственной неполноценности заставляет прилагать гораздо больше усилий. «Хилый — становится “качком”, робкий — боксером. Или он энергично развивается в другой сфере — например, побеждает на математической олимпиаде, — говорит Марина Мелия. — То есть, ощущая свою мнимую или реальную неполноценность, человек становится сверхполноценным в другой деятельности. Такие достижения Адлер рассмат­ривает как некий защитный механизм».

Впрочем, в психологии есть и другие подходы, продолжает Марина Мелия: сама она предпочитает опираться не на защиту и компенсацию, а на развитие сильных сторон личности. Физический дефект — понятие относительное. Выдающийся советский психолог Лев Выготский в своих работах рассказывает о племенах, в которых слепых назначали судьями, считая, что они будут более объективными. Слепота оборачивалась преимуществом. Выготский называл «социальным вывихом» нынешнее отношение общества к физическим изъянам. Еще один известный ученый, психиатр Александр Бернштейн, считал, что классифицировать людей следует согласно их сильным сторонам.

По мнению Марины Мелии, важно, что человек делает, когда на его пути возникают серьезные препятствия. «Вот лежит камень на дороге. Один начнет причитать, другой — звать на помощь, третий камень этот пнет так, что еще и себя искалечит, а четвертый обойдет или перепрыгнет и пойдет дальше своей дорогой», — говорит она. Все зависит от характера. И хотя он формируется в раннем возрасте, никогда не поздно осознать, что творится с тобой, как ты реагируешь на происходящее и как можно изменить отношение к трудностям, обратить их в ступеньку для дальнейшего развития. «Вот над этим надо работать. Бессмысленно рассуждать: поздно — не поздно. Пока человек последний вздох не сделал, он еще очень много чего может, даже сам об этом не подозревая», — заключает Марина Мелия.

* принадлежит Meta, которая признана в России экстремистской и запрещена