Байки об экономике: как массовое сознание влияет
на рынки

Рецензия на книгу: George A. Akerlof, Robert J. Shiller. Animal Spirits: How Human Psychology Drives the Economy, and Why It Matters for Global Capitalism. Princeton, NJ: Princeton university Press, 2009.

С 1920-го по 1929 год американский фондовый рынок вырос в реальном выражении в пять раз, а затем за три года вернулся в исходное состояние. С 1954-го по 1973 год он удвоился, но за 1974-й растерял весь этот прирост. С 1982-го по 2000 год увеличился почти в восемь раз, а к концу 2008-го растерял половину своей стоимости. «Вопрос не в том, как предсказать эти колебания, — пишут в своей недавно вышедшей книге экономисты Джордж Акерлоф, нобелевский лауреат из Беркли, и Роберт Шиллер из Йельского университета. — Дело гораздо хуже: даже после того, как события произошли, никто не может толком объяснять, почему они вообще должны были случиться».

Обвинения в том, что экономисты не предсказали глобальный экономический кризис, слышатся сейчас со всех сторон. В своей книге Акерлоф и Шиллер пытаются предложить ни больше ни меньше как новую экономическую парадигму, объясняющую эту неудачу. По их мнению, научный мейнстрим в последние десятилетия слишком много внимания уделял моделированию поведения «рационального агента», стремящегося своими действиями максимизировать «полезность». На самом деле, доказывают авторы, многое в нашем поведении определяется «побудительными импульсами» — animal spirits (от латинского словосочетания spiritus animalis, связанного с понятием anima — «душа»). Это не что иное, как интеллектуальные и эмоциональные паттерны. Теория импульсов не плод собственного озарения авторов, она основана на многочисленных данных и построениях поведенческой экономики. Сам термин «animal spirits», вынесенный в заглавие книги, был предложен еще Джоном Кейнсом.

Как-то один из авторов, Джордж Акерлоф, за семейным обедом услышал рассказ о дальнем родственнике из Норвегии, который незадолго до того купил дом на севере страны, в городе Тронхейме — более чем за миллион долларов США. В тот момент Акерлофа поразили лишь цена и несуразность сделки — как можно платить такие деньги за жилье на краю земли, где по полгода длится полярная ночь, а экономическая и культурная жизнь совсем не такая, как в Нью-Йорке, Лондоне, Сан-Франциско или хотя бы Осло? Позже, поразмышляв над этим вместе, два профессора поняли, что история эта отлично иллюстрирует экономический механизм рынка, в основе которого лежит уверенность покупателя, что недвижимость в Норвегии дешевле не становится. Такая же уверенность, к примеру, триста лет назад заставляла расчетливых голландских бюргеров выкладывать огромные деньги за луковицы тюльпанов.

Почти сто лет назад Кейнс объяснил, что, во-первых, совершая финансовые действия, мы зачастую руководствуемся мотивами, далекими от экономики, и, во-вторых, не всегда ведем себя рационально, даже преследуя чисто экономические цели. Акерлоф и Шиллер выделяют в экономическом поведении пять побудительных импульсов, хотя при желании, вероятно, их можно найти гораздо больше. В их список попали: оптимизм (confidence) — движущий мотив покупки дома в Тронхейме; тяга к справедливости (fairness), то есть привычка давать нравственную оценку экономическим действиям; желание обогащаться, невзирая на мораль (corruption); искаженное восприятие денег (money illusion); тенденция укладывать факты в определенный сюжет (story). Воспрятие денег искажается, когда мы видим только цифры их номинала, забывая подумать об их реальной ценности. Из-за этого мы чаще всего недооцениваем фактор инфляции, обсуждая свою будущую зарплату с работодателем или условия ипотеки с банком. И нам присуща склонность смотреть на цены и собственную заработную плату с точки зрения справедливости.

В каждом социуме существуют свои нормы экономической нравственности, которые, разумеется, меняются со временем. Считает ли общество приемлемым или неприемлемым безудержно предаваться погоне за обогащением? Если да, то сама атмосфера способствует возникновению разного рода «энронов». Но затем, как правило, довольно скоро наступает отрезвление, и тогда все внезапно прозревают и бросаются ругать «жадных финансистов».

То, что происходит в экономиках, люди воспринимают через понятные им сюжеты. Дело в том — пишут Акерлоф и Шиллер — что человеческое сознание из всего многообразия фактов отбирает такие, из которых можно сложить осмысленную и связную историю (она может быть с хорошим или с плохим концом). Тем самым последовательность известных событий укладывается в выстроенный по законам логики сюжет, который легко понять, запомнить, пересказать. Цель всей этой работы мысли — внятно объяснить происходящее. Особо правдоподобные сценарии-объяснения становятся хитами — о них пишут и говорят, их по-разному перепевают СМИ, и в результате именно они формируют общественное сознание. Разумеется, в своих представлениях об экономических тенденциях массы исходят не из анализа динамики показателей, а из такого рода расхожих сюжетов. Как правило, это рассказы о том, что сейчас наступила «новая эра». Овладевшие массами представления оказывают заметное влияние на фондовый рынок. Ежедневно слыша по радио и телевидению аналитиков и обозревателей, человек может относиться к их рассуждениям как к фоновому информационному шуму: то, о чем говорится, считает он, имеет к нему мало отношения. Но в итоге этот шум вполне ощутимо влияет на экономику и рынки, и значит, сюжеты — это не только способ объяснить реальность, но и существенная часть этой самой реальности.

Например, ситуация в американской экономике конца 1990-х во многом определялась рассказом о наступлении эры интернета, создающего принципиально новые бизнес-модели, возможности радикально повысить эффективность предприятий и производительность труда и т.д. Интернет, конечно, был важной новой технологией, но, оценивая многие тысячи онлайновых сервисов-стартапов, инвесторы исходили не из их реального потенциала, а из доминирующего представления о той самой новой эре интернета. Отсюда и пузырь на фондовом рынке. В по¬следние годы бытовало несколько популярных «экономических» сюжетов, вроде: «недвижимость никогда не дешевеет», «наступила новая эра дорогой нефти», «активы обесцениваются», «страны БРИК — ростки многополярного мира». Каждый из них имел под собой определенные основания; каждый заставил миллионы людей и фирм совершить какие-то экономические действия.

В итоге суперсценарии повлияли на экономику гораздо сильнее, чем рациональные расчеты правительств или экономистов. А главный текущий сценарий всемирного масштаба называется «новый глобальный экономический кризис».

Сценарии-объяснения распространяются подобно эпидемиям (авторы даже предполагают, что этот процесс можно смоделировать математически): люди заражаются верой друг от друга, и целые народы принимают их как новую парадигму, в которую легко вписать текущие события. Существенно, что речь идет не просто об индивидуальных воззрениях: по Акерлофу и Шиллеру, образуется сложный механизм с обратной связью. Когда в информационном пространстве обосновывается какой-то сценарий, люди не просто верят в него — они верят, что верят и все другие. Сужаются возможности «рационального» выбора: даже если человек скептически относится, например, к перспективам интернет-компаний, в своих действиях он вынужден исходить из того, что остальные-то считают «доткомы» весьма перспективными. И правда, в разгар спекулятивной лихорадки глупо упускать свой шанс разбогатеть. Поэтому человек в любом случае экономически ведет себя так, как если бы он верил вслед за большинством.

Похоже, что книга Акерлофа и Шиллера отражает концептуальный сдвиг в экономической науке, который возымеет серьезные политические последствия. Их работа подтвердит существующее, вероятно, у многих бизнесменов подозрение, что «научное инвестирование», основанное на хитроумных подсчетах и прогнозах, — не более чем алхимия и успешные бизнес-решения на самом деле принимаются ин¬стинктивно. Для общества в целом выкладки Акерлофа и Шиллера означают, что именно государство должно принимать решения за своих нерациональных граждан или, по крайней мере, подталкивать их к правильному выбору — а это уже напрямую касается регулирования банковской, страховой, пенсионной и многих других отраслей. Напомним, что как раз сейчас в США идет реформа рынка кредитных карт, призванная, в том числе, ограничить произвол банков в отношении неразумных потребителей. Акерлоф с Шиллером, однако, идут еще дальше, восхваляя, скажем, политику китайских властей, которые поощряют сбережения: в пример расточительным американцам ставят бодрых рабочих с плакатов времен Мао, радостно несущих наличные в государственную сберкассу.

Психологи, особенно специалисты по групповому поведению, скажут, конечно, что ничего нового в построениях Акерлофа и Шиллера нет: разумеется, динамике поведения коллективов присущи собственные законы. Акерлоф и Шиллер едва ли станут это отрицать — их тезис состоит всего лишь в том, что макроэкономисты должны гораздо серьезнее относиться к подобным вещам. Но именно здесь — самое узкое место их теории. Мы можем признать, что почти мгновенный (по историческим меркам) переход от безудержного оптимизма к совершенно апокалиптическим настроениям, который мы наблюдали в 2008 году, лучше всего рассматривать с точки зрения смены «сценариев»: место сюжета о новой эре роста занял сюжет о кризисе, какого мир не знал со времен Великой депрессии. Но почему произошел этот перелом и почему это случилось именно тогда, когда случилось? Почему все другие сценарии в истории экономики XX века возникли именно в том, а не в ином году? Можно, конечно, найти множество логичных и убедительных объяснений, но вряд ли кто-то в состоянии предсказать, когда появится новый сценарий и каким он будет.

Теорию Акерлофа и Шиллера смогут использовать политики и лидеры бизнеса. В принципе правительства и руководители центральных банков и так осознают, что необходимо управлять настроениями рынка: пресловутые снижения-повышения Федеральной резервной системой США ставки рефинансирования на четверть процентного пункта в первую очередь сигнализируют о том, как власти воспринимают ситуацию, то есть призваны влиять на текущий сценарий. Но пока не ясно, как отделять влияние сюжетов от влияния фундаментальных экономических показателей (которых никто не отменял), то есть как операционализировать идеи Акерлофа и Шиллера. Зато с помощью теории побудительных импульсов авторы дают ответы на многие важные для общества вопросы: почему в принципе случаются экономические депрессии, почему стоимость активов столь непостоянна, почему некоторые люди не могут найти работу и почему среди национальных меньшинств бедность гораздо «злокачественнее», чем по стране в целом. Народам и странам безусловно нужны позитивные сценарии. Беда в том, что их количество ограничено, и поэтому время от времени приходится просто вытаскивать на свет божий и возрождать к новой жизни хорошо забытые старые. Для экономики же главное, чтобы люди вновь в них поверили и начали бы заражать других своим оптимизмом.