Что нужно знать об истории России
ХХ века

Цензура — правительственный контроль за содержанием печатных сочинений, пьес, поставленных на сцене, газет, журналов…

Она бывает предварительная, то есть не допускающая в печать или на сцену сочинение, до печати сочтенное идеологически порочным (это — цензура диктаторских или авторитарных государств), и карательная — карающая автора за уже напечатанное или поставленное на сцене сочинение. Конечно, предварительная намного хуже — она не дает результату творчества увидеть свет.

В России до Великой реформы была довольно строгая цензура — светская, но особенно — духовная.

Личности, однако, и здесь сыграли свою немалую роль в жизни российского общества.

Цензорами были среди прочих Ф. И. Тютчев (вернувший в российскую печать Спинозу, Дюма, Гюго, Жорж Санд, Диккенса, Теккерея), И. А. Гончаров — он способствовал на своей должности выходу в свет запрещенных при Николае I произведений Лермонтова и восстановлению выброшенных цензурой мест: «Из чистых представлений и образов поэзии, — писал он, — не может произойти никакого соблазна».

Теперь Временными правилами ноября 1905 и апреля 1906 гг. отменялась предварительная цензура для всех решительно изданий в России. А решение о приостановке или окончательном запрещении издания мог вынести только суд.

Так был сделан еще один шаг на пути превращения Российской империи в правовое государство.

Были сняты ограничения, наложенные императорским Указом 1876 года на украинский язык — когда запрещен был ввоз без особого разрешения каких бы то ни было книг, издаваемых за границей на «малорусском наречии». Воспрещались также «всякие на том же наречии сценические представления, тексты к нотам и публичные чтения». Не допускалось «в первоначальных училищах преподавания каких бы то ни было предметов на малорусском наречии». Это было особенно болезненно: украинские дети, поступая в начальные училища, знали нередко только родной язык.

Русские люди, никогда не знавшие в своей стране таких ограничений, нередко и сегодня не вполне понимают, насколько ранит человека — и надолго остается в исторической памяти народа — многолетний запрет говорить и писать на родном (материнском, как называют его во многих странах) языке.

Октябрьский манифест, по-видимому, сильно запоздал.

«Крестьянский вопрос» через полвека после Великой реформы оставался нерешенным. Крестьяне нанимались к помещикам в батраки, а в городах шли на работу за ничтожную плату. Как следствие — низкая покупательная способность большинства населения.

Запруду снесло, и Россию захлестнули крестьянские волнения и революционный террор. За один год — с 1906 по 1907 — было убито четыре тысячи сто двадцать шесть правительственных чиновника. Должность губернатора, вице-губернатора, градоначальника стала опасной для жизни.

К концу первого десятилетия ХХ века Россия успешно преодолевала кризис. Вернулись темпы промышленного развития — они «вновь стали самыми высокими в мире» (Кацва Л.В. ).

Главным действователем того подъема, на котором так или иначе находилась Россия в эти годы, был, безусловно, П. А. Столыпин.

Троюродный брат поэта М. Ю. Лермонтова, он происходил из дворянского рода, ведущего свое начало с ХVI столетия.

В 1903 году назначен губернатором в Саратовскую губернию, где бушевали крестьянские бунты, террор: высокого чиновника, прибывшего на усмирение, эсерка застрелила прямо в доме Столыпина.

В. В. Шульгин, известный общественный деятель, монархист по убеждениям, описывает эпизод, в котором ярко проявился характер будущего российского премьера:

«Получив известие, что на площади города собралась огромная толпа, он сейчас же, не дожидаясь эскорта, поехал на место происшествия. Подъехав к толпе, он вышел из экипажа и прямо пошел к разъяренному народу. Когда поняли, что приехал губернатор, к нему бросились люди с криками и угрозами, а один дюжий парень пошел на него с дубиной. И Россия никогда бы не узнала, что такое Столыпин, если бы губернатор, заметив опасность, не пошел прямо навстречу парню. Когда они встретились вплотную, Столыпин скинул с плеч николаевскую шинель* и бросил ее парню с приказанием:

— Подержи!

Буян опешил и послушно подхватил шинель, уронив дубину. А губернатор с такой же решительностью обратился к толпе с увещеваниями и приказанием разойтись. И все разошлись».

Здесь очевидны личное мужество и решительность Столыпина.

Но не только.

В жесте и в уверенности в его успехе — глубинное понимание своего народа. Столыпин знал, что парень рефлекторно послушно подхватит его шинель, поскольку за ним — века послушания… Скажем, на Северном Кавказе, где крепостного права никогда не было, этот жест губернатора ни в коем случае не дал бы нужного результата.

Благодаря энергичным действиям губернатора жизнь в Саратовской губернии успокаивалась. Во второй половине апреля 1906 года Николай II, высоко оценивший эти действия, назначает его министром внутренних дел.

Два предшествующих министра были убиты террористами. На Столыпина-губернатора было уже четыре покушения.

Отец шестерых детей попытался отказаться от предложения царя. Но услышал приказ — и не мог ослушаться.

В июле 1906 года Столыпин назначен премьер-министром. До конца дней он сохранит оба поста.

Писать о Столыпине, оценивать его — очень трудно: это одна из самых сложных фигур на политическом поле России ХХ века. И в те годы, и сегодня одни говорят и пишут о нем восторженно, другие — с негодованием. Но эмоции здесь не помогут. К его действиям трудно приложить этическую оценку. Столыпин был назначен царем на главную в стране должность в такой момент российской жизни, когда не видно было хороших ходов.

Что, действительно, было делать новоназначенному председателю Совета министров в стране, где московского губернатора, великого князя Сергея Александровича, дядю и свояка Николая II, бомбой Ивана Каляева разнесло в куски через месяц после Кровавого воскресенья не где-нибудь, а прямо на освященной веками Ивановской площади в Кремле?

*«Николаевская шинель» была длинной и широкой, со стоячим цветным, с широким и длинным висячим воротником-пелериной, — видимо, достаточно тяжелой. Военные и гражданские чиновники носили ее не только в рукава, но внакидку… — М. Ч.