читайте также
Умные города и еда из пробирки
Соколов Александр
Лучший совет в моей жизни
Добровольский Николай
Дизайн-мышление + data science = успех
Джон Веттерстен, Дин Мальмгрен
Вся правда о Стиве Джобсе
Уолтер Айзексон
читайте также
О том, почему Россия — это скорее Мексика, чем Аргентина, о печальном отсутствии реформаторов-экономистов в нашей стране и о том, где лучше укрыться бизнесу в тяжелые времена, рассказывает руководитель экономической программы Московского центра Карнеги Андрей Мовчан.
Торговлю с СССР Запад всегда обставлял множеством ограничений. А нынешние экономические санкции против России похожи на те? Долго ли они могут продлиться?
Я вижу слишком мало параллелей: Советский Союз был замкнутым государством, оно практически полностью ориентировалось на ресурсы стран соцблока, не вступая в прямую экономическую конкуренцию или кооперацию, а советская элита не рассматривала никаких других вариантов развития событий, тем более инвестирования за пределами Варшавского блока. Сегодняшняя Россия зависима от международной кооперации даже больше, чем любая другая развитая страна, российская элита держит на Западе семьи, активы, а зачастую и бизнес, то есть, по сути, является практически колониальной. Мы как государство формируем резервы в американской валюте. Советский Союз был активным политическим противником Запада, конкурировал за влияние на третьи страны и ставил своей целью изменение самих западных стран в политическом смысле. Россия, в отличие от СССР, не собирается менять политический строй других государств.
Санкции времен СССР были скорее стратегическими ограничениями на сотрудничество, сегодняшние выглядят как административные штрафные меры, имеющие скорее политический смысл, чем экономический. Другое дело, что связаны нынешние санкции с совершенно необратимой ситуацией — ни вернуть Крым, ни добиться признания его аннексии Россия не может. И в этом смысле ожидать полной отмены санкций в обозримом будущем я бы не стал, хотя не исключено, что частичное их ослабление и возможно — в связи, скажем, с прогрессом по ситуации в ЛНР-ДНР, отказом России от поддержки сепаратистов, развитием мирного процесса.
Если все же представить, что санкции сняли, что произойдет с экономикой России?
Ничего существенно не изменится, потому что санкции на экономику России практически не влияют. Санкции очень избирательные и мягкие — например, в финансовом секторе они запрещают некоторым компаниям и банкам брать деньги за рубежом. При этом никто не запрещает им брать деньги у других игроков внутри России, которые в свою очередь могут совершенно свободно пользоваться зарубежными кредитами. Технологические санкции на нашу экономику практически не влияют, поскольку касаются технологий двойного назначения. Военный экспорт может понести потери из-за запрета на поставки важных комплектующих и технологий, но весь его объем не превышает $12—15 млрд в год — это очень мало, если взглянуть на нашу экономику в целом. Повторюсь, санкции носят политический характер. Это наказание для страны, ей не больно, но обидно. Ситуация даже выгодна власти в России, которая таким образом находит отличное объяснение проблемам в экономике.
А для российских компаний что-то изменится? Например, в продовольственной отрасли?
Продовольственные санкции мы сами на себя наложили, и отменить их можем в любой момент, как это только что произошло с Турцией. Это вносит крайне неприятный для бизнеса элемент неопределенности. Когда все понимают, что пересмотр санкций против ЕС или других стран может произойти в любой момент, но при этом не знают, каких решений можно ждать от нашего правительства завтра, никто не будет запускать новые мощности, интегрировать производство, вкладывать деньги. Реальный спрос на, скажем, отечественные молочные продукты вырос в связи с санкциями, но это рассматривается предпринимателями как повод работать на полную мощность, увеличить отпускные цены и параллельно снизить качество (конкурентов-то нет!), но не инвестировать в новое производство. В итоге идет разбавление молока, в сыр добавляются растительные масла.
Как бизнесу выжить в этих условиях?
Я думаю, под «условиями» надо понимать не столько санкции, сколько общую депрессию в экономике, суровый предпринимательский климат и непредсказуемые высокие риски, исходящие от государства. Реальность, к сожалению, отличается от голливудского кино тем, что не всегда главный герой побеждает. Поэтому вполне вероятно, что на ваш вопрос правильный ответ — никак. Аральское море недавно ушло на 100 км от бывших рыболовецких баз, и местным рыбакам бессмысленно спрашивать, как там выжить. Но, конечно, бизнес есть практически везде на Земле, даже в странах с очень низким ВВП на душу населения и очень плохими условиями для предпринимателей — безусловно, и в России будет сохраняться какая-то бизнес-активность.
Я в ответ на этот вопрос обычно шучу, что в условиях и так очень высоких рисков лучше всего вести криминальный бизнес — по рискам он сравним с законным, а по доходности — значительно выше. Эта шутка горькая — в России очевидно растет криминализация экономики (и не только), к сожалению, уже и так с высокого уровня. Законы экономики отменить невозможно, и только существенное снижение рисков обычного предпринимательства может сократить объемы криминального бизнеса.
Ну а чтобы приспособиться без нарушения законов, надо помнить несколько важных истин. Во-первых, надо понимать, что риски очень высокие, поэтому все действия, которые их снижают, хороши. Это может быть любой прочный контракт с властью — например, подкрепленный родственными связями; это может быть «крыша» крупной, желательно — государственной компании; это может быть вынос важнейших центров бизнеса (финансового, технологического) за границу; это может быть физический переезд за границу с сохранением бизнеса в России.
Во-вторых, лучше всего вести бизнес, который имеет минимум фиксированных издержек и основных материальных активов, чтобы легче было перевести его в другой регион и чтобы это не выглядело как большой бизнес, который можно отобрать. Нелицензируемый бизнес лучше лицензируемого, имеющий дело с таможней — хуже не имеющего, вообще чем меньше столкновений с государством, тем лучше — кроме «крыши» и льготного кредитования.
Надо стремиться на мировые рынки, производить востребованный там товар, потому что по себестоимости отечественные товары все более конкурентоспособны по мере падения рубля и зарплат на рынке.
Всегда будут прибыльны бизнесы, связанные с такими природными ресурсами, как нефть, лес, газ, руда — но туда в России вход разрешен только некоторым.
И еще надо обратить внимание на сферу услуг. Сейчас наступает время сервисного фаст-фуда. Если вам удалось построить не очень качественный сервис за малые деньги, то вы будете существовать и работать. Дешевые парикмахерские и рестораны-столовые всегда будут востребованы. Недавний проект «Гинзы» и «Чайхоны №1» — «Обед Буфет» на Новом Арбате — вкусная дешевая столовая с чипированными подносами, позволяющими автоматически формировать чек — яркий пример такого бизнеса.
Из-за низких доходов у нас будет низкий уровень внутреннего спроса. Значит, нужно делать что-то, что имеет высокое конкурентное преимущество, либо дает высокую маржу (например, потому что имеет очень низкую себестоимость). Также нужно использовать тот факт, что с падением экономики труд становится дешевле. Значит, надо предлагать услуги международного аутсорсинга — учитывая, что в крупных городах у нас население достаточно образованное. Например, сейчас многие англоязычные колл-центры находятся в Индии, потому что там дешевая рабочая сила. Россия тоже может и должна пойти по этому пути. Во многих областях, от инженерных работ до офшорного программирования и дизайна, можно работать на Запад на аутсорсинге.
Как вы думаете, возможен ли в России аргентинский сценарий?
В России уже давно аргентинский сценарий. Страна напоминает Аргентину в ее худшие моменты XX века с точки зрения экономики и в лучшие — с точки зрения политики. В начале прошлого века Аргентина являлась одним из главных экономических игроков мира, ВВП на душу населения был выше, чем у Италии и Франции, а сейчас ее скорее надо сравнивать с Мексикой, а Мексику с Россией. За 100 лет доля Аргентины в мировом ВВП сократилась в 2 раза.
Не могли бы вы привести исторические аналогии нынешней ситуации в России?
Ситуация начала 2000-х годов в Венесуэле похожа на нашу ситуацию, но будет ли Путин или его преемник Уго Чавесом — сказать сложно. Уго Чавес пошел на крайний левый поворот, в результате совсем разрушив страну. Путин же на него не идет, хотя все время угрожает сделать шаг в ту сторону — видимо, чтобы его реальные действия выглядели «центристскими». Украина перед Януковичем была в похожей ситуации, когда президент был лидером, который, несмотря на свое прошлое, казался способным ситуацию изменить, консолидировать, создать даже некоторое правое движение. Казахстан два-три года назад выглядел похоже, сейчас страна идет в правую сторону, пытается быть открытой, работать с Китаем, Россией, но непонятно, что будет дальше, поскольку там много проблем, связанных с конструкцией власти.
Можно говорить и об Индонезии, и о Мексике, которая преодолела свои левые тенденции и сейчас отлично развивается. Мексика похожа на Россию, это нефтяная держава, которая пережила голландскую болезнь вместе с нами. Она экономически зависима от США так же, как мы от Евросоюза. Тем не менее она устойчиво растет, и уже сегодня ее ВВП сравним с российским. Еще 20 лет назад мы были похожи на Польшу, но она продвинулась намного дальше и по пути интеграции в мировую экономику, и по пути либеральных экономических реформ, и теперь у нее ВВП на душу населения в 1,5 раза больше нашего.
На что должны быть направлены реформы, которые смогут изменить ситуацию к лучшему?
Важно перестать постоянно реформировать и менять законы, а остановиться на чем-то разумном и уже не отступать от этого — постоянные скачки существенно увеличивают неопределенность. Пора изменить судебную систему и систему правоприменения, чтобы люди спокойно работали, были защищены и от произвола, и от противоречивых норм, которые сложно не нарушить. Добиться низкой инфляции — пусть не 4%, а все 8%, но надо дать рынку ощущение ее предсказуемости. Люди должны знать, что ЦБ проводит определенную финансовую политику (такую, например, как нынешняя), и что если она и изменится, то не вдруг. С точки зрения расширения рынков, конечно, нужно дружить с миром и находить возможности поддерживать экспорт, в том числе экспорт услуг.
Чтобы снизить себестоимость товаров и услуг, надо резко снижать налоги в отдельных областях. Стоит снизить социальный налог, дав людям возможность самим решать, как накапливать на пенсию, как финансировать страховую медицину. Нужно снизить налоги на малое и индивидуальное предпринимательство: в казну они приносят мало, а бьют по бизнесу очень сильно.
Наконец, все нововведения стоит разрабатывать не абстрактно, а в контексте конкретного мандата на действие — в противном случае все разработки будут опять положены в стол.
Есть ли реальная польза от таких организаций, как Агентство стратегических инициатив, Столыпинский клуб и других?
Эти организации работают как раз в стол по определению, потому что они не имеют глобальных внедренческих полномочий. Каждый, кто работает в них, рассматривает свою деятельность как академическую, а не управленческую, что приводит к трем неприятным эффектам. Первый — это шапкозакидательство, упрощение проблем, декларативность. Второй — излишнее творчество в работе, ведь придумать можно что угодно, все равно реализовывать не будут. Третий — продвижение интересов конкретных групп и людей в надежде, что отдельные меры будут приняты и принесут материальную выгоду заказчикам.
Человек несет ответственность, если понимает, что его позиция в обществе, мандат на власть, авторитет зависит от конечного результата, а не от того, что он заявил с трибуны. Без объединения системы разработки и системы внедрения мы будем продолжать наблюдать изолированных друг от друга мудрецов с неосуществимыми предложениями и управленцев со своей программой, в основном сводящейся к поддержанию status quo.
Кого из российских реформаторов вы могли бы назвать самыми эффективными?
Россия никогда не проходила полномасштабных правых либеральных реформ, все реформы в той или иной степени были лево-государственническими с точки зрения политики и экономики. Реформы Александров II и III были чуть более успешными, поскольку были менее «левыми», чем прочие. В основе реформ Гайдара (они были бы правыми, если бы не выродились в удовлетворение интересов крупных групп) лежало распределение советской собственности, которая должна была заработать на капитализм, однако получившие ренту собственники стали фактически феодалами и консолидировали власть и капитал. В полной мере успешными их назвать нельзя, они создали экономическую устойчивость — и она нам в 2008 и 2014 годах очень пригодилась, но не создали базы для роста.
Очень часто говорят про реформы Столыпина, но у меня они не вызывают энтузиазма применительно к сегодняшнему дню. Столыпин совершил много ошибок, его реформы были частью движения к катастрофе, которая и случилась в процессе Первой мировой войны. И уж точно они не имеют никакого отношения к предложениям Столыпинского клуба. Политик требовал, чтобы бюджет был профицитным, инфляция — низкой, экономические агенты работали в прибыль. Сегодняшний Столыпинский клуб, наоборот, предлагает мягкую монетарную политику и высокий плановый дефицит бюджета.
В России таких качественных экономических реформ, как реформы Рейгана в Америке, Бальцеровича в Польше или Тэтчер в Англии, никто не делал.
Кто, на ваш взгляд, мог бы их провести?
За 15 лет количество ярких, знающих и одновременно готовых действовать в интересах страны людей кардинально сократилось — причем по всему политическому спектру. У нас нет лидеров ни с оппозиционной стороны, ни со стороны власти, которые могли бы провести реформы. Разумеется, есть люди, которые хорошо понимают, что происходит, — например, Алексей Кудрин, Андрей Илларионов, Константин Сонин, но понимания недостаточно.
Выйдет ли Россия на свой прежний уровень?
Нам не нужно на прежний уровень, он был и невысок, и неустойчив. Россия демонстрировала экономический рост за счет продажи огромного количества нефти и газа с большой маржой. Выручка от продажи углеводородов не только формировала ВВП напрямую, но и, «протекая» в другие отрасли хозяйства и наполняя бюджет, катализировала экономику во всех секторах. Сейчас такой маржи уже не будет, а источников, которые могли бы заменить нефть и газ в этом смысле, у нас нет. Экономика обезвожена, и, конечно, первой реакцией на проблему было бы искусственно закачать в нее деньги вместо «нефтяных». Но, во-первых, их негде взять, поскольку эмиссионная закачка моментально отразится на инфляции, и ее эффект будет нивелирован, а реальные инвестиции никто не хочет вкладывать из-за высоких рисков и архаичности экономической структуры; во-вторых, опыт 2012—2013 годов показал, что даже при высоких ценах на нефть и потоке долларов российская экономика впала в стагнацию — ухудшение инвестиционного и предпринимательского климата в стране за последние годы свело на нет даже эффект нефтяных денег, так что и вливания не помогут.
А еще можно было бы провести масштабные реформы, поменять отношение к бизнесу и инвесторам и запустить механизм «роста снизу» — за счет инициативы бизнеса. И это, конечно, сработает — но эффект будет очень ограниченным, потому что Россия страшно опаздывает, критически отстает в своем технологическом укладе, а также в способности генерировать высокомаржинальный продукт. Структура мирового ВВП сильно меняется, за последние 20—30 лет кардинально выросла доля высоких технологий и упала доля промышленности. Чтобы вернуться в число значимых экономик мира, России придется не только дать возможность бизнесу развиваться, а инвесторам инвестировать — нам будет необходимо масштабное привлечение западного технологического знания, научной школы, системы управления высокомаржинальной экономикой.
Россия по-прежнему остается огромным государством с большим количеством ресурсов и ядерным оружием. Но с экономической точки зрения мы — страна третьего мира. И если не начать реформы сегодня, через 15—20 лет будем страной четвертого мира. Важно, однако, понимать, что, даже проведя реформы, мы лишь сможем сохранить за собой позицию в третьем мире. Вместе с ними надо принять курс на максимальную международную открытость, интеграцию в мировую экономику, свободный обмен трудовыми ресурсами и технологиями. Если в смысле законодательства или правоприменения нам нужно пойти по пути развитых стран, то в области технологий нам придется копировать корейские и китайские модели поведения — учиться, заимствовать, включаться в мировые производственные цепочки — и постепенно развивать свое. Комбинация этих двух стратегий совершила экономическое чудо во многих странах, а значит, и у нас есть такой шанс.