Хотите
научиться думать?

…На отгадку нового и странного явления — дети перестали понимать написанные на родном языке стихи — меня навела ненароком давняя приятельница Нина Селаври. Слушая мои возмущенные речи («Почему же мы-то в школе понимали эти стихи?..»), она задумчиво произнесла: «Ну-у… Мы читали… Классику…».

Тут-то меня и осенило.

Резкое преобладание в круге чтения подростков переводной литературы (независимо от ее качества!) постепенно, но неуклонно ведет молодых российских граждан к разрыву с прошлыми пластами родного языка и с огромным запасом просторечных выражений, которые носитель русского языка обычно не задумываясь мобилизует в нужный момент в своей речи. Потому что перевод с известных европейских языков (о других судить не берусь) не допускает русификации — введению в текст просторечия, диалектизмов… А уж современные переводчики фэнтези, не ставящие перед собой, как правило, высоких художественных задач, остаются, как правило, в рамках довольно бедной сегодняшней речи.

В России с 1920-х годов ХХ века формировалась сильная переводческая школа; в последние десятилетия ее прославили С. Апт (перевод с немецкого), поэт и переводчик А. Ревич (1921—2012) и Наталья Мавлевич (переводы с французского), Евгений Солонович (лауреат Премии Петрарки — за поэтические переводы с итальянского), лучший в России переводчик художественной литературы с английского Виктор Петрович Голышев.

…Когда дети России в ажиотаже прочитали четыре тома про Гарри Поттера, Голышев согласился перевести (и отредактировать страницы, переведенные другими) пятый. Откройте любой том — и сразу вслед на любой странице пятый («Гарри Поттер и Орден Феникса») — тут же увидите разницу: будто протерли мутное стекло…

«…Получасом позже, вернувшись в гостиную, он застал там Рона и Гермиону на лучших местах перед камином; почти все уже разошлись по спальням. Гермиона писала длиннющее письмо; исписана была половина свитка, конец которого свешивался со стола. Рон валялся на коврике и домучивал сочинение по трансфигурации». Страница открыта мною наугад; везде живой язык — «получасом позже», «длиннющее», «домучивал»…

Голышев хвалит язык Роулинг — называет его «ясным, простым, непримитивным». Но в том же интервью: «…Я вообще предпочитаю, чтобы дети читали русские сказки. Как ни старайся, доминирование переводной литературы не очень хорошо сказывается на языке, он опресняется и глобализуется, что ли…» (курсив наш).

Средней руки помещик ожидает на постоялом дворе приезда сына — студента («Отцы и дети»).

«Николай Петрович поник головой и начал глядеть на ветхие ступеньки крылечка: крупный пестрый цыпленок степенно расхаживал по ним, крепко стуча своими большими желтыми ногами; запачканная кошка недружелюбно посматривала на него, жеманно прикорнув на перила. Солнце пекло; из полутемных сеней постоялого дворика несло запахом теплого ржаного хлеба». Ничего особенного — ветхие ступеньки, большие желтые ноги степенного цыпленка, жеманно прикорнувшая кошка, из сеней несет запахом теплого хлеба…». Но вот это и есть русская проза, каждой фразой нечувствительно пополняющая наши языковые запасы.

«…Весна брала свое. Все кругом золотисто зеленело, все широко и мягко волновалось и лоснилось под тихим дыханием теплого ветерка, <…> чибисы то кричали, виясь над низменными лугами, то молча перебегали по кочкам; красиво чернея в нежной зелени еще низких яровых хлебов, гуляли грачи; они пропадали во ржи, уже слегка побелевшей, лишь изредка выказывались их головы в дымчатых ее волнах».

Брала свое, виясь, еще низкие хлеба, выказывались… Эти слова в большинстве своем не попадут в наш так называемый активный словарный запас (то есть мы не будем употреблять их в своей повседневной речи). Но русская классическая проза приучала нас их знать и понимать. Когда русские школьники перестают читать русскую классику — пересыхает главный источник богатой, многослойной родной речи. И перестают быть понятными слова и строки, почти два века восхищавшие русских читателей:

« — Ну, поворачивайся, толстобородый! — обратился Базаров к ямщику.

— Слышь, Митюха, — подхватил другой, тут же стоявший ямщик с руками, засунутыми в задние прорехи тулупа, — барин-то тебя как прозвал? Толстобородый и есть».

Этого словца, употребленного Базаровым и явно понравившегося одному из ямщиков, вы в словарях не найдете. Зато найдете немало слов, образованных по этой модели: толстобрюхий, толстоволосый (тоже, кстати сказать, про бороду — «с длинной толстоволосой бородой»), толстоголовый (не скрою — удивилась; но ничего не поделаешь — пример из Писемского: «Тысяча душ», 1858), толстогубый, толстозадый («толстозадый, с рядами пуговиц на спине, кучер» — Л. Толстой, «Воскресение»), толстозобый, толстомордый, толстомясый, толстоногий, толстоносый, толстопузый, толстопятый, толсторожий, толстощекий — и так далее. Обилие в русском языке таких слов позволяет Базарову прибавить к ним еще одно — и легко быть понятым соплеменниками.

На наших глазах происходит вторая языковая катастрофа всероссийского масштаба.

Первая происходила в 20-е годы ХХ века. Шла так называемая «ликвидация неграмотности». Многие помнят сокращение — «ликбез»: ликвидация безграмотности — само по себе глубоко безграмотное: любой школьный учитель скажет, что ликвидировать «неграмотность», то есть выучить человека читать и писать, вполне реально. Но ликвидировать безграмотность, то есть взрослого, пишущего безграмотно, научить писать без ошибок — очень и очень трудно… Но сейчас речь о другом. Ленин нимало не скрывал, что он хочет научить крестьян грамоте в первую очередь для того, чтобы они могли читать газету. Им предстояло забыть живой, образный народный язык, на котором говорили их родители и бабушки с дедушками, и выучить новый — политический язык. Он наполовину состоял из политических терминов, восходивших к латыни или к живым европейским языкам. Вырабатывавшие его революционеры знали языки — и слова эти были им внятны. Учившиеся грамоте крестьяне иностранных языков не знали — и чтобы понять, что из этого получалось, читайте маленький блестящий рассказ Зощенко «Обезьяний язык» («… отношусь довольно перманентно к этим собраниям <…> индустрия из пустого в порожнее»).

Сегодняшние дети все дальше и дальше уходят от языка своих родителей (этого я касалась в блогах 30—33). Нарастает разрыв поколений. Что делать? Один «рецепт» предложен в моей книге для словесников «Литература в школе: читаем или ПРОХОДИМ?»: из 45 минут урока не менее 30-ти читать на уроке вслух классику.

Второй, давно мною осознанный, предлагаю впервые: в 9-м, 10-м и 11-м классах годовую пятерку получает лишь тот, кто знает наизусть ОДНУ (любую!) главу «Евгения Онегина» (я в 8-м классе выучила восемь).

…Результаты — уверена — не замедлят сказаться.