Работа будущего: исчезнет ли
средний класс?

Машины, похоже, могут делать абсолютно все то же, что делают люди. Автомобили начинают даже сами себя водить. Что это означает для бизнеса и рынка труда? Останется ли для людей хоть какая-нибудь работа? Возьмут ли на себя машины только труд, не требующий высокой квалификации, или они будут выполнять и функции специалистов высокого уровня? Если человек и машина будут работать бок о бок, то кому принимать решения? Вот лишь некоторые из вопросов, которые встают перед компаниями, отраслями и экономиками по мере того, как цифровые технологии преображают бизнес.

Научно-технический прогресс делает мир лучше, но и порождает новые проблемы. Так считают Эрик Бриньольфссон и Эндрю Макафи из Школы управления Слоуна Массачусетского технологического института, которые много лет изучают влияние новых технологий на экономику. Их последняя книга — «The Second Machine Age: Work, Progress and Prosperity in a Time of Brilliant Technologies» — свидетельствует о том, что они с оптимизмом смотрят в наше высокотехнологичное завтра. Книга вышла в 2014 году. С тех пор эти ученые исследуют проблему, масштаб которой поражает даже их: почему цифровые инновации стали одной из причин стагнации среднего дохода американцев и исчезновения очень многих должностей со средним уровнем зарплаты.

В этом интервью, которое они дали редакторам HBR Эми Бернштейн и Ананду Раману, Бриньольфссон и Макафи объясняют, что хотя цифровые технологии и помогут экономикам быстрее расти, кто-то выиграет от этого больше, кто-то — куда меньше; самые последние научные данные это уже подтверждают. Благодаря цифровым технологиям появляется больше рынков, на которых «победитель получает все», — в этом отличие нашего времени от эпохи промышленной революции. Кроме того, Бриньольфссон и Макафи считают, что, несмот­ря на стремительное развитие технологий, темпы роста бизнеса замедляются, а власти, по их мнению, не умеют адекватно реагировать на это. Вывод их заключается в том, что, хотя будущего знать никому не дано, сейчас уже пора серьезно заняться негативными для экономики последствиями новых технологий.

HBR: В вашем недавнем исследовании цифровые технологии рассматриваются как двигатель прогресса. Но позже вы говорили о побочных эффектах. Какие вас особенно настораживают

Макафи: Давайте сразу уточним: для интеллектуального труда цифровые технологии то же самое, что для ручного — паровой двигатель и другие машины в эпоху промышленной революции. Благодаря им быстро расширяются наши возможности и перед нами с небывалой скоростью открывают новые горизонты. Это очень важно. Но непонятно, что именно из этого выйдет. Паровой двигатель доводили до ума несколько десятилетий, пока наконец он не стал нас­только эффективным, что началась промышленная революция. Точно так же нужно время, чтобы оттачивать цифровые технологии. Компьютеры и роботы будут совершенствоваться и невероятно быстро учиться выполнять все новые и новые функции. Вот почему человечество сейчас живет в переломный момент — стоит на пороге того, что мы называем второй машинной эрой. Эта эра будет лучше первой по той простой причине, что благодаря цифровым технологиям мы сможем больше создавать — в здравоохранении, образовании, сфере досуга; мы сможем ­производить больше материальной продукции и предоставлять больше нужных нам услуг. И доступ к этому изобилию будет получать все больше и больше людей, и при этом мы не будем разбазаривать ресурсы планеты.

Бриньольфссон: Но цифровые технологии породили некоторые опасные проблемы. Это естественно. На протяжении всей истории человечества экономическое развитие нередко сопровождалось неприятными последствиями. Скажем, первая промышленная революция создала огромные материальные блага, но тогда же началось много плохого: загрязнение окружающей среды, профессиональные болезни, ­эксплуатация детского труда. Компьютеризация вызывает новые экономические потрясения. Отчасти это следствие того, что с увеличением мощности компьютеров компаниям становятся не нужны некоторые профессии. Технологический-то прогресс идет вперед, но кого-то — может быть, даже многих, он оставляет позади. Перед другими же открываются самые радужные перспективы. Сейчас как никогда выгодно иметь техническое образование. Именно такие специалисты могут создавать и получать стоимость. А для обычных профессий сейчас не лучшее время: компьютеры и роботы стремительно осваивают многие основные виды работ.

До 1980-х годов в США производительность труда, реальный ВВП на душу ­населения, занятость в частном секторе и медианный доход населения повышались. Затем производительность и ВВП продолжили свой рост, а медианный доход начал отставать. В 2000-х все меньше ­создается рабочих мест, и этот показатель лишь недавно снова начал расти.

Макафи: Нет такого закона экономики, который гарантировал бы, что по мере того, как благодаря научно-техническому прогрессу растет благосостояние, каждый получит равную долю общего пирога. Цифровые технологии могут очень дешево воплощать ценные идеи, воспроизводить процессы и инновации. В результате общество получает изобилие, новаторы — богатство, но зато падает спрос на некоторые виды труда.

Подрыв цикла экономического процветания

Судя по статистике, производительность растет, а доходы многих американцев ­застыли на прежнем уровне или даже сокращаются. Как вы это объясняете?

Бриньольфссон: Давайте обратимся к четырем основным показателям здоровья экономики; это ВВП на душу населения, производительность труда, количество рабочих мест и медианный доход населения. Когда мы изучали соответствующие американские данные, мы обнаружили такую интересную вещь. После Второй мировой войны все четыре показателя больше 30 лет стабильно росли, причем почти с одинаковой скоростью. То есть количество рабочих мест и зарплата увеличивались так же, как производительность и объем выпускаемой продукции. Американские трудящиеся не только создавали больше материальных благ, но и получали ­пропорциональную долю дохода. Однако в 1980-х рост медианного дохода населения стал затормаживаться. А за последние 15 лет вообще стал отрицательным. С поправкой на инфляцию американцы 50-го процентиля распределения доходов получают сейчас меньше, чем в 1998 году, даже если учесть, что изменился средний размер семьи. Рост количества рабочих мест в частном секторе тоже замедлился, и не только из-за кризиса 2008 года. Он был слабым и в 2000-х, когда экономика развивалась. Мы этот феномен называем Великим разделением.

Две половины цикла экономического процветания уже не составляют единого целого: траектория экономического изобилия, которое отражается ВВП и производительностью труда, по-прежнему направлена вверх, траектория же дохода и перспектив трудо­устройства для среднестатистического работника стала более пологой (см. график «Трудящиеся отстают»). Такое с нами происходит впервые. Хотя машины последние 200 лет выполняли все больше и больше работы, а численность ­народонаселения быстро увеличивалась, фактически человеческий труд ценился все выше. Это видно по тому, что зарплата среднестатис­тического работника стабильно повышалась. Немудрено, что все поверили, будто технологии — благо для каждого. Но это не так, удача не выпадает всем автоматически. Все зависит от природы технологий и от того, как к ним адаптируются люди, организации и власти. Мы столкнулись с огромной проблемой.

А Великое разделение происходит только в США?

Бриньольфссон: Нет, то же самое наблюдается в большинстве развитых стран. Скажем, в Швеции, Финляндии и Германии последние 30 лет усугубляется неравенство доходов, хотя и не так быстро, как в США. Сам факт того, что средний класс размывается то в одной стране, то в другой, означает, что Великое разделение происходит не только из-за изменений в общественном договоре. У Германии, Швеции и США разные представления о капитализме, о том, как надо обращаться с людьми, и так далее. Мы не говорим, что от социальной политики ничего не зависит или что глобализация не играет никакой роли. Но складывается впечатление, будто на все эти страны воздействует какая-то сила. Она одна для всех, и это, на наш взгляд, не что иное, как технологии.

Макафи: Один из способов оценить перспективы трудящихся — подсчитать, какая доля ВВП ежегодно выплачивается в виде зарплаты. В Америке эта доля ВВП много десятилетий не изменялась, но с 2000 года резко сократилась (см. врезку «Больше прибыль — меньше зарплата»). Между тем, перед последним экономическим кризисом прибыль организаций быстро росла и на удивление быстро восстановилась после него. Сейчас она самая высокая со времен Второй мировой войны. В развивающемся мире перспективы трудящихся тоже ухудшаются. По данным недавнего научного исследования Лукаса Карабарбуниса и Брента Неймана, «зарплатная» доля ВВП снизилась в 42 странах из 59, в том числе в Китае, Мексике и Индии. Ученые пришли к выводу, что, поскольку с развитием информационных технологий заводы, машины и оборудование подешевели, инвестиции компаний в труд ­сократились, а в капитал увеличились.

Бриньольфссон: За последние 30 лет в США количество рабочих мест в промышленности уменьшилось: американские компании ради экономии перемещают производство за границу. По оценкам нашего коллеги из MIT Дэвида Отора и его коллег Дэвида Дорна и Гордона Хэнсона, сокращение занятости на производстве в США примерно на четверть обусловлено конкуренцией со стороны Китая. Но и американцы, и китайцы стали работать эффективнее ­благодаря автоматизации.

Но ведь исчезают не все виды труда? Почему одни пропадают, а другие остаются?

Макафи: Появились ПО для расчета заработной платы и управления запасами, промышленная автоматика, станки с программным управлением, инструменты планирования, и стали не нужны рабочие в цехах, делопроизводители и со­трудники, которые механически обрабатывали информацию. Зато большие данные, аналитика и скоростная передача информации увеличили потребность в инженерах, конструкторах, прог­раммистах и специалистах других творческих профессий, и ценность этих людей возросла. В общем и целом, падает спрос на менее квалифицированных работников умственного труда и растет — на высококвалифицированных.

Бриньольфссон: Эту тенденцию отмечали в своих исследованиях десятки экономистов: Отор, Лоуренс Кац, Алан Крюгер, Фрэнк Леви, Ричард Мернейн, Дарон Аджемоглу. В статьях, которые я публиковал вместе с Тимом Бреснахеном, Лорином Хиттом и другими, ей тоже уделено внимание. Экономисты называют ее «технологическими изменениями с упором на квалифицированный персонал». Она ­благоприятна для людей более образованных, квалифицированных или опытных. О последствиях этого феномена написали в своей статье Отор и Аджемоглу. До 1973 года у всех трудящихся Америки довольно быстро росла зарплата; росла и производительность, в результате чего повышался доход каждого, независимо от образования. А после нефтяного кризиса 1973 года и экономического — 2008-го стало хуже, но опять-таки не всем. Дальше все более явно проявляется разделение. К началу 1980-х у людей с университетскими дипломами зарплата снова начала повышаться. А людям без таких дипломов пришлось довольствоваться, как правило, менее привлекательными видами деятельнос­ти. Их зарплата осталась на прежнем уровне, а у тех, кто не получил полного среднего образования, она снизилась. Как раз в то время началась компьютерная революция. Вряд ли это совпадение.

История становится еще интереснее, если учесть, что с 1960-го по 1980 год количество поступающих в вузы выросло более чем вдвое: с 750 тысяч до 1,5 млн. При таком потоке выпускников относительный уровень их зарплаты должен был снизиться, но этого не произошло. Сочетание более высокой оплаты труда и растущего предложения наводит на мысль о том, что относительный спрос на квалифицированный труд рос быстрее, чем предложение. В то же время, хотя ряды людей без полного среднего образования редели, количество доступных им вакансий уменьшалось еще быстрее. Отсутствие спроса на неквалифицированных работников способствовало дальнейшему ­сокращению их зарплат. Соответственно, увеличилось неравенство доходов.

Макафи: А технологии, между тем, продолжали развиваться. Согласно исследованию, проведенному Отором и Дорном, с 1980-го по 2005 год главным фактором, определявшим ситуацию с рабочими местами и зарплатой, была компьютеризация. Кроме того, авторы отмечали, что должности, связанные с видами деятельности, которые легко можно было компьютеризировать, занимали, как правило, представители среднего класса. Размывание среднего класса — главная причина снижения медианного дохода. Вторая машинная эра разворачивается совсем не так, как первая: долгосрочное движение к материальному изобилию продолжается, а к увеличению спроса на рабочую силу — нет.

Больше прибыль — меньше зарплата

В США перед кризисом 2008 года прибыль корпораций росла, а после быстро восстановилась. За все послевоенное время прибыль не достигала таких высот, как сейчас. Приходящаяся на зарплату доля ВВП не­­сколько десятилетий почти не менялась, но после 2000 года резко упала.

Победители и побежденные

Так, значит, цифровые технологии создают экономику по принципу «победитель получает все»? Бриньольфссон: Цифровые технологии позволяют делать копии практически с нулевыми затратами. Каждая копия идеально точна, и каждую можно почти мгновенно переслать в любую точку планеты. В первую машинную эру ничего такого не было, а для цифровой продукции это — обычное дело. Что приводит к кое-каким необычным результатам — например, появляются рынки, функционирующие по принципу «победитель получает все». Во многих отраслях углубляющийся разрыв в заработной плате у людей с высшим образованием и без него приостановился из-за более масштабных изменений, отмечаемых в группах с самым высоким доходом. В 2002—2007 годах две трети прибыли, полученной благодаря росту экономики США, досталось 1% граждан, то есть элите. Где обитает этот 1%? Не только на Уолл-стрит. Как выяснил Стив Каплан, экономист из Чикагского университета, это и предприниматели, и руководители высшего звена, и знаменитости из таких сфер, как средства массовой информации, спорт, юриспруденция, индустрия развлечений.

Если этот 1%, эта элита — своего рода звезды, то есть и суперзвезды, доходы которых выросли еще больше. Элитный 1% получил 19% всех доходов, заработанных в США, а доля национального дохода, которая досталась самому узкому кругу, 0,01%, за период с 1995-го по 2007 год удвоилась с 3 до 6%. Достоверных данных о более высоких доходах найти трудно, но, похоже, разрыв в доходах растет по принципу фракталов: в каждой подгруппе суперзвезд выделяются более мелкие группки сверхсуперзвезд. Это обусловлено, видимо, несколькими факторами, в числе их — появление гигантских компаний, которые платят своим руководителям гигантскую зарплату, а также сокращение налогов в США и других странах, из-за чего у людей с более высокой зарплатой она становится еще больше. Множество богатых предпринимателей и инвесторов появилось в технологическом секторе. Как показало исследование, которое я провел вместе с Хикъюнг Ким, компании, особенно активно пользующиеся информационными технологиями, как правило, больше платят своим генеральным директорам — возможно, из-за того, что технологии усиливают эффект от их решений. Технический прогресс, благоволящий суперзвездам, — это, как нам представляется, важная тенденция, которая явно набирает силу.

Что бы вы сказали экономистам, которые не верят в способность цифровых технологий повышать производительность труда?

Бриньольфссон: Когда в середине 1990-х в США резко скакнула производительность труда, экономические исследования, в том числе наши, показали, что этот рост был вызван информационными технологиями. Однако это продолжалось недолго: к середине 2000-х рост производительности труда замедлился — до уровня 1996 года и с тех пор остается сравнительно низким. Этому явно способствовал кризис 2008 года. В конце концов, производительность — это, по сути, ВВП, разделенный на отработанное время, поэтому, если ВВП резко падает, производительность труда тоже, как правило, снижается. Но есть еще интересное обстоятельство: в ВВП не отражены многие аспекты развития цифровых технологий. Например, Wikipedia, в отличие от старой печатной Encyclopædia Britannica, можно пользоваться бесплатно. Это значит, что она, в отличие от Britannica, не учитывается при расчете ВВП, хотя ею пользуется гораздо больше людей. Еще важнее, что статистика начинает учитывать полезные эффекты новых технологий лишь спустя какое-то время. Это значит, что пос­ледние достижения технологий в полной мере на производительности не сказались — пока. Это мы уже наблюдали. В 1906—1928 годах производительность труда в США была низкой, а ведь именно тогда бизнес стал внедрять новые технологии: электричество, двигатель внутреннего сгорания. За последующие десятилетия инновации освоили — и производительность стремительно выросла.

Макафи: Мы еще не успели увидеть, к чему приведут инновации последнего поколения. Не будем забывать, что продуктам вроде iPhone всего восемь лет. Первые самоуправляемые автомобили появились на американских дорогах пять лет назад. И лишь недавно системы искусственного интеллекта доказали, что могут самостоятельно, без помощи программистов, решать незнакомые задачи, например классифицировать изображения или играть в компьютерные игры. Только в прошлом году Медицинский институт Бейлора объявил, что его сотрудники проверили гипотезы о взаимодействии белков и образовании раковых клеток с помощью системы искусственного интеллекта Watson компании IBM и многие гипотезы подтвердились. Это все — крупные достижения, но ни одно из них самостоятельного значения для экономики не имеет. Всем этим технологиям предстоит объединяться так или иначе друг с другом и с технологиями предыдущих поколений. И тогда производительность труда потихоньку начнет расти. Между прочим, мы оба абсолютно уверены в том, что цифровые технологии принесут куда больше материальных благ, чем двигатели времен первой машинной эры.

Бриньольфссон: Вторую машинную эру можно разбить на этапы. На этапе II-А люди обучают машины тому, что они знают, методично, шаг за шагом. Именно так обычно разрабатывают ПО. На этапе II-В машины учатся сами, приобретая знания и навыки, которые мы даже не можем объяснить. Технологии машинного обучения развиваются на таких разных направлениях, как понимание речи, выявление мошенничества и игра в компьютерные игры.

А третий этап есть?

Бриньольфссон: Возможно. Скажем, машины понимают эмоции и отношения между людьми, то есть внедряются в чисто «человеческую» область. Хотя, если вы заглянете в Media Lab нашего MIT, то увидите, что народ там занимается роботами, которые могут реагировать на эмоции и в каких-то случаях анализируют выражение лица лучше нас с вами.

А когда вторая машинная эра наступит окончательно, для людей останется хоть какая-нибудь работа?

Макафи: Да, поскольку люди пока еще намного превосходят машины в навыках трех видов. Это, во-первых, творчество высшего уровня: благодаря ему появляются новые бизнес-идеи, научные открытия, книги, от которых невозможно оторваться, и так далее. Технологии только помогают творцам еще лучше делать то, что они и так хорошо делают. Второй вид — эмоции, общение, забота, воспитание, наставничество, мотивирование, лидерство и тому подобное. За миллионы лет эволюции мы неплохо научились расшифровывать мимику и жесты другого человека…

Бриньольфссон: …и сигналы. И понимать, как человек закончит фразу. Машины в этом смысле далеко позади. А третий — сноровка, мобильность. Вы не представляете себе, как трудно заставить робота перемещаться по заполненному людьми ресторану, убирать со стола, уносить посуду на кухню, складывать ее в раковину, не разбивая, и делать все это, не наводя ужас на посетителей. Роботам пока трудно чувствовать и действовать. Но это не навечно. Роботы понемногу ­осва­ивают все эти навыки. Макафи: Средний класс и дальше будет размываться, а значит, прибудет в полку самых бедных и самых богатых. Талантливые руководители, предприниматели, инвесторы, писатели — все будут процветать. Йо-Йо Ма никаким роботом не заменить, но, если говорить о финансовой стороне дела, то я не хотел бы занимать последнее место среди ста лучших виолончелистов мира.

Бизнес: наш ответ технологии

Насколько, по-вашему, бизнес соответствует этому быстрому развитию технологий? Бриньольфссон: Технологии-то мчатся вперед, а вот бизнес, к сожалению, начал отставать. Для предпринимателей это — повод задуматься о том, как найти новое применение людям, соединить их труд с технологиями. Мы называем это гонкой с машинами — а не наперегонки с ними. Почему-то бизнес не создает рабочие места так же, как делал это раньше.

Макафи: Самая жизнеспособная тактика — при любом изменении проявлять гибкость, приспосабливаться к обстоятельствам. Однако активность бизнеса и мобильность трудовых ресурсов уменьшается. Это очень плохо, если так пойдет и дальше, мы не сможем адекватно реагировать на нарастающую технологическую волну.

Бриньольфссон: Такое впечатление, что вдруг закупорились все каналы. Несмотря на ­происходящее в Силиконовой долине, в среднем показатели предпринимательской деятельности в США падают. Если не хочется особо напрягать мозги, то дос­таточно просто оглянуться вокруг и подумать: как бы часть этой работы отдать машине? Да, придется слегка подстегнуть свою творческую мысль и чуть-чуть поработать, и тогда вы действительно создадите стоимость. Но куда больше творческого таланта потребуется, чтобы задать другой вопрос: как мне сделать, чтобы эта машина и этот человек, работая вместе, сделали нечто такое, чего еще не делал никто, и создать то, что особенно будет цениться на рынке?

Какой должна быть экономическая среда, чтобы максимально полно пользоваться ­возможностями цифровых технологий?

Макафи: В условиях, благоприятных для экономического роста, развития инноваций и создания новых бизнесов. Чтобы сформировать такие условия, нам надо сосредоточиться на пяти факторах. Первый — образование. Начальная и средняя школа должна научить детей тому, что будет цениться в будущем, то есть дать им знания и навыки, которые не по силам компьютерам. Речь идет о творчестве, общении, умении ­решать проблемы. Второй — инфраструктура. Строительство мирового уровня дорог, аэропортов и коммуникаций — это все инвестиции в будущее и основа для развития. Третий фактор — предпринимательство, его нам нужно больше. Молодые бизнесы, особенно быстрорастущие, — основной источник новых рабочих мест. Но в большинстве отраслей и регионов новых компаний сейчас создается меньше, чем тридцать лет назад. Четвертый фактор — иммиграция. Талантливые люди едут отовсюду в Америку, и факты говорят, что компании, основанные иммигрантами, — главные истоники прироста рабочих мест.

Нынешняя политика в этой области чересчур осторожна, а оформление таких предприятий — сплошной бюрократический кошмар. Пятый фактор — фундаментальные исследования. Компании обычно занимаются при­к­ладными, поэтому оригинальные исследования на ранних этапах должно поддерживать и государство. Если покопаться в родословной ­большинства нынешних технологических чудес, от интернета до смартфона, то там всегда отыщется какая-нибудь госпрограмма. Но в Америке финансирование фундаментальной науки идет на убыль. С 1980 года и общие, и невоенные госрасходы на НИОКР сократились более чем на треть. Так не должно быть.

Бриньольфссон: Цифровые технологии сделают мир более богатым и изобильным, в нем станет меньше тяжелого, изнуряющего труда. Но нет гарантии, что это счастье перепадет всем, а значит, у людей есть основания для беспокойства. Что получится в результате — общее процветание или усугубляющееся неравенство, — зависит не от технологий, а от решений, которые принимаем мы все как частные лица, организации и общества. Если мы выстроим будущее неумело — создадим такую экономику и общество, что многих процветание обойдет стороной, — то сами и будем виноваты.

Научно-технический прогресс — невероятно мощная сила, но не он определяет нашу судьбу. Не он создаст рай на Земле и не он, наоборот, заведет нас в тупик. Это можем сделать только мы сами. А технологии — всего лишь ­инструмент.