Почем
фунт счастья?

Daniel Gilbert. Stumbling on Happiness. Vintage Books, New York 2007.

«Человеку свойственно заблуждаться, но только дьявол упорствует в заблуждении», — утверждал античный философ Сенека. Каждая глава бестселлера «Stumbling on Happiness» (книга вышла в русском переводе под заглавием «Спотыкаясь о счастье») подтверждает первую часть этого высказывания и, похоже, опровергает вторую. Ее автор Дэниел Гилберт, Гарвардский профессор психологии, последовательно и неопровержимо доказывает, что заблуждаемся мы все и постоянно. Притом не в прогнозах курсов валют или трендов моды. И не в оценках роли личности в истории или продолжительности мирового финансового кризиса. Оказывается, мы совершенно неспособны сколько-нибудь точно предвидеть, станем ли мы намного счастливее (или несчастнее) при том или ином повороте событий. И вообще не знаем, что может сделать нас счастливыми.

Человек прилагает огромные усилия, чтобы когда-нибудь пожать плоды трудов своих: откладывает деньги на роскошный круиз, добивается интервью в компании, где «интересно работать». Или не спит ночами со своим новорожденным, чтобы лет через двадцать гордиться успехами того, кто сейчас пачкает пеленки. И каждый из нас неустанно думает, как лучше ублажить свое будущее «я»: может, построить дом или обзавестись детьми, чтобы «он» мог играть с внуками? Но мы его совсем мало знаем, замечает Гилберт. Почему же мы уверены, что он станет счастливее, если сбудется все то, что мы ему предначертали?

Во-первых, потому, что мы впадаем в «презентеизм» — переносим на грядущее свои нынешние представления. Во-вторых, потому, что наше воображение чаще всего действует как прирожденный оптимист. Американских студентов спрашивали, как они представляют свою жизнь в зрелости. Затем сравнили нарисованную ими коллективную картину с реальными статистическими данными и выяснили, что в воображаемом мире люди живут дольше, у них гораздо чаще рождаются талантливые дети, их браки реже распадаются, у них не бывает ни инфарктов, ни венерических болезней. Может, другие нации не столь оптимистичны, как американцы, но в целом люди всегда ждут от будущего больше, чем дает им настоящее, и верят, что проживут жизнь лучше, чем их родители, — отмечает Гилберт.

Собирая фотографии в альбом, мы предпочитаем сцены веселья, а не тоски: посиделки с друзьями или отдых на яхте, но не последствия аварии, в которую мы попали, и не ожидание в приемном покое больницы. Когда мы рисуем образы будущей жизни, наше сознание действует по тому же принципу.

Более того, эксперименты психологов доказывают, что, даже припоминая чувства, пережитые нами в связи с каким-то событием в прошлом — например, с победой своего кандидата на президентских выборах, — мы скорее описываем не реальные, а идеальные эмоции — то, «как должен себя чувствовать человек в данных обстоятельствах». За неделю до заседания Верховного суда США, на котором речь шла о признании итогов пересчета голосов и победе Джорджа Буша в президентских выборах 2000 года, провели опрос. Испытуемым предлагали по шкале от трех до минус трех определить свое эмоциональное состояние в случае, если таковое решение будет принято. В среднем сторонники Буша оценили свою грядущую радость почти в три балла, а приверженцы Гора сочли, что их разочарование потянет на минус три. Когда тех же испытуемых опросили сразу после оглашения вердикта, их эмоции оказались гораздо ближе к нулевой (то есть нейтральной) отметке. Но что особенно удивительно: спустя месяц после события на вопрос, как они восприняли ту новость в день ее оглашения, приверженцы Буша опять отвечали, что радость их достигала высшей отметки (+3), а сторонники Гора — что были в отчаянии (–3). То есть люди, как правило, плохо помнят, насколько счастливы или несчастны были в тот или иной момент.

В каждом из нас сидит «внутренний редактор», который подвергает нещадной правке наши непосредственные ощущения. «Нет ничего ни хорошего, ни плохого; только размышление делает все таковым» — эти слова Гамлета стали эпиграфом к одной из глав. Большинство из нас связывает счастье с успехом и богатством, но уже Адам Смит знал, что бродяга может получать от жизни больше удовольствия, чем банкир. Общество навязывает нам определенные ценности: деньги, семья, работа. Все это нужно социуму (для его самосохранения и экономического развития) — но далеко не всем его членам. Проведенные в США исследования показывают, что богатые и впрямь счастливее бедных, но очень богатые (с доходом более миллиона долларов) не счастливее тех, кто зарабатывает в десять раз меньше. А супружеские пары гораздо больше довольны жизнью до рождения первенца и после того, как их дети повзрослеют и покинут родительское гнездо.

В той же мере заблуждаемся мы, и когда воображаем несчастье. Представляя себе самую ужасную напасть, люди полагают: тот, с кем она приключилась, в полном отчаянии или на грани самоубийства. Они не знают, что в наше сознание встроен мощный механизм психологической защиты. Потому многие желают повысить свою стрессоустойчивость. Прибегают к патентованным средствам, надеясь с помощью йоги, липосакции и целебного чая, который «улучшает память и настроение, уменьшает объем талии и восстанавливает рост волос», стать счастливым, уверенным в себе человеком. Психолог предлагает другой способ: для начала надо пройти через круги ада. И вот примеры: Джим Райт, спикер Конгресса США, который вынужден был покинуть пост, после того как комиссия насчитала в его работе 69 этических нарушений. Или Морис Бикхам, отсидевший тридцать семь лет в тюрьме за то, что защищался от убийц. Или Кристофер Рив — исполнитель роли Супермена, ставший парализованным инвалидом-колясочником после падения с лошади. По словам каждого из них, жизнь наполнилась смыслом и стала гораздо богаче после трагических событий. Так значит и вправду «все, что не убивает нас, делает нас сильнее»?

На протяжении столетий психологи полагали, что человек, переживший трагедию, ставший жертвой насилия или попавший в серьезную передрягу, будет раздавлен. А реакцию тех, кто не впадал в отчаяние, объявляли «патологической». На самом же деле, как показывают последние исследования, наша психика вовсе не тот хрупкий цветок, каким его рисовали ученые прошлого: большинство из нас неспособно долго горевать. Потеря супруга или родителя вызывает скорбь, но редко у кого она переходит в депрессию. Половина жителей США хоть раз в жизни испытали настоящую психическую травму: стали жертвами насилия или природного катаклизма. И тем не менее большинство из них не бегут к врачам за прозаком. В людях генетически заложена сопротивляемость к трагедиям. Опросы показывают, что воображаемое горе, скажем, от потери работы, провала на экзамене или измены возлюбленной гораздо сильнее, чем реальное. Здоровые представляют себе инвалидов более несчастными, чем они есть.

Как же действует механизм психической самозащиты? Гилберт проводит аналогию с биологическим иммунитетом, который распознает чужеродные клетки и атакует их. Здоровая иммунная система не должна быть слишком сильной, иначе она станет убивать собственные клетки — разовьется аутоиммунное заболевание. Столь же уравновешенной должна быть и система психологического иммунитета — то, как мы трактуем происходящее с нами в гамлетовских терминах «хорошего» и «плохого». Если человек испытывает горечь от провала или серьезной утраты, система должна защищать его, повышая самооценку. Но не слишком сильно — не то он сочтет себя совершенством в окружении ничтожеств или негодяев. Но и чересчур слабый иммунитет не сработает, ибо человек может прийти к мысли: «я никуда не гожусь, лучше бы мне умереть».

Попав в передрягу, мы должны чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы поверить в свою способность справиться с обстоятельствами, но достаточно плохо, чтобы не желать с ними мириться. Нужен баланс между обидой и психологическим самосохранением, между горькой правдой и иллюзией. На самом деле мы всегда готовы нарисовать для себя радужную перспективу, но нам нужны факты, делающие ее достаточно правдоподобной. И мы принимаемся их собирать: активно ищем те, что помогут легче перенести коллизию, а те, что «против нас», наоборот, последовательно отвергаем. Наше сознание наловчилось манипулировать фактами и фабриковать из них историю, с которой нам легче жить. В друзья попадают те, кто готов нам подыграть, а спрашивая совета, мы ждем лишь лести и подтверждения собственной правоты. Допустим, кого-то бросила невеста. Опозорила жениха перед всеми, сбежала прямо из-под венца, после того как он заплатил за свадьбу немеренные деньги. Значит, надо спешно собирать факты, свидетельствующие о том, что «это только к лучшему». И несостоявшийся супруг начинает советоваться, например, со своей мамой: «Но она все равно мне не пара, правда? Вряд ли мы бы с ней ужились». Что он рассчитывает услышать?

«Наши зрение (то есть факты) и мозг (их осмысление) — заговорщики. И они чаще всего договариваются между собой за закрытыми дверьми, то есть втайне от нас», — отмечает Гилберт. И поскольку мы оперируем фактами совершенно бессознательно, мы не предполагаем, что сможем и в будущем произвести эту мыслительную работу. Поэтому воображаемые напасти кажутся нам неимоверно тяжелыми, а то, с чем довелось столкнуться, — вполне посильным.

Система защиты от психической травмы включается не всегда — пишет Гилберт, — а только если сила внешней угрозы превосходит некоторый критический порог. Исследования психологов показали, что именно сильное страдание запускает механизм, который от этого страдания избавляет. Он вовсе не включался, когда атака была направлена на кого-то постороннего. А если зло воспринимается как неизбежность, мы готовы внутренне с ним смириться. Поэтому мы прощаем брату то, чего никогда не простили бы чужому. Или не берем на работу человека, который на две минуты опоздал на интервью, но терпим сотрудника, который опаздывает ежедневно. Из этого Гилберт делает важный вывод, касающийся поведения потребителей. Когда покупка уже сделана и вещь нельзя вернуть (она превратилась в неизбежность), мы любим ее гораздо сильнее, чем когда ее можно сдать обратно. Не понимая этого, люди хотят иметь свободу выбора. Им нравится покупать одежду в дорогих магазинах, где всегда можно сдать непонравившееся, а не, скажем, на онлайновых аукционах, где любая продажа окончательна. Потребитель готов заплатить за возможность изменить свое решение, не подозревая, что невозвратная покупка впоследствии понравится ему сильнее. Но если мы сами не умеем ни планировать, ни предвидеть эмоциональные последствия своих шагов, как же узнать, что будет лучше для нас самих?

Ответ очевиден: обратиться к тем, кто через это уже прошел. В конце концов, почти все наши знания вторичны. «Был ли Юрий Гагарин первым человеком в космосе? Кого на свете больше: китайцев или жителей Северной Дакоты? Круассан — французское слово?» Мы уверенно отвечаем на эти вопросы не потому, что были свидетелями первого полета, лично пересчитали жителей Поднебесной или следили за развитием языка, а лишь благодаря тому, что кто-то успел сделать это и сообщил остальным, замечает Голдман. Человечество — живая библиотека, где можно найти любую информацию.

Казалось бы, решение налицо: не стоит пытаться самому понять, каково будет переехать в другой штат, или выйти замуж за адвоката, или попробовать на вкус улиток. Всегда найдутся люди, которые это испытали. Но, чтобы воспользоваться их советами, надо поверить, что вы такой же, как все, но такое признание противоречит человеческой природе. Каждый из нас считает себя уникальным созданием. Я — это единственный человек, которого я вижу изнутри. Поэтому себя мы воспринимаем иначе, нежели окружающих. Мы предполагаем, что у них могут быть те же мотивы и переживания, но не знаем этого наверняка. По аналогии с собственной неповторимостью мы преувеличиваем и уникальность других людей, постоянно фиксируем их различия — отбираем себе приятелей, партнеров для игры в боулинг, спутников жизни.

Люди чувствуют себя несчастными, будучи низведенными до уровня единой массы. Поэтому они не склонны пользоваться чужим эмоциональным опытом. А жаль — это дешевый и надежный способ предсказать наши собственные чувства в будущем. У человека, в отличие от приматов, огромные лобные доли мозга, которые отвечают за предвидение. Но вот спланировать свою жизнь так, чтобы она постоянно радовала нас самих, похоже, невозможно. А это значит, что счастье нельзя построить — на него можно лишь случайно наткнуться.