«Разговор о том, что мировая литература уже не та, вечный и
довольно пошлый»

Переводчик, автор биографий известных писателей, профессор РГГУ, председатель правления Гильдии «Мастера литературного перевода» Александр Яковлевич Ливергант с 2008 года возглавляет журнал «Иностранная литература». В непростое для толстых журналов время ему удается поддерживать издание на плаву и привлекать в него лучших переводчиков.

HBR Россия: Как вы стали главным редактором журнала «Иностранная литература»?

В 2003 году, когда умер заместитель главного редактора, меня пригласили на его место. Я тогда был директором издательской программы Фонда Сороса. Некоторое время — примерно полгода, до ухода Фонда из России — я совмещал работу в журнале и в Фонде. В 2008-м меня избрали главным редактором. Но, по сути, я руковожу журналом с того момента, как сюда пришел, — то есть уже почти 20 лет.

Значит, когда вы пришли в журнал, у вас уже был опыт руководящей работы?

Да. И издательскому делу я тоже был немного обучен. До прихода в Фонд Сороса я был главным редактором издательства «Старт», выпускавшего иностранную и русскую литературу. Однако в журнале была своя специфика. В частности, здесь всегда не хватало денег и надо было оглядываться на бюджет, тираж, необходимость платить зарплату и премии. Хотя в те годы ситуация была лучше, чем сейчас.

Пришлось ли вам чему-нибудь учиться на посту главного редактора «Иностранной литературы»?

Мы все учимся в основном жизни, отношениям с людьми. Люди в журнале были совершенно не похожи на сотрудников Фонда Сороса — они были более творческие, более эмоциональные. При этом были мне близки в гораздо большей степени, чем сотрудники Фонда, хотя и там у меня со многими были очень теплые отношения.

Толстый журнал, тем более публикующий литературные произведения, сегодня наверняка сталкивается с множеством проблем. Какие из них кажутся вам наиболее серьезными?

Одна из основных проблем — нехватка денег на приобретение прав. Мы стараемся экономить — покупаем права на одну публикацию в бумажном издании. Права на электронное издание стоят значительно больше, и мы не можем себе их позволить. Поэтому если вы откроете наш сайт, то будете разочарованы.

Еще одно узкое место — отношения с издательствами. Зачастую, когда мы хотим что-то публиковать, одновременно с нами это собирается делать какое-нибудь издательство. А наше главное правило не печатать ничего, что уже было опубликовано. Хотя в редких случаях, если старый перевод был исковеркан или сделан с большими купюрами, мы на это все-таки идем. Значит, надо договориться с издательством, чтобы оно нас «пропустило». Если издательство дружественное, то все получается, а крупное и сугубо коммерческое может не пойти нам навстречу. К сожалению, такие издательства не понимают простой вещи: наш тираж невелик и мы не составим им конкуренции. Тем более, в отличие от многих, у нас хорошие переводы.

Третье узкое место — редактура. Сегодня даже очень хорошие редакторы читают перевод как русский текст, редко сверяя его с оригиналом. Кроме того, редактор должен работать исходя из представления о том, что хозяином текста является переводчик. Это значит, можно сколько угодно править текст, но переписывать его нельзя. А сейчас многие редакторы фактически работают как рерайтеры. Это неправильно.

Четвертая проблема — небольшой состав редакции. В советское время у нас трудилось, насколько я знаю, человек 50 — а сейчас едва 10 наберется. При этом журнал выходит в том же объеме каждый месяц.

Как устроено ваше финансирование?

Мы живем на тираж. Он у нас скромный, хоть и больше, чем у многих других толстых журналов, — 2000 экземпляров. Привлекать финансирование, к сожалению, удается плохо. Сейчас у нас только грант Федерального агентства по печати — порядка миллиона рублей в год. Это при том, что бюджет каждого номера — примерно миллион рублей.

Кто читает ваш журнал?

Мы имеем дело с двумя не связанными между собой читательскими группами. Наша задача — угодить обеим, хотя они хотят от нас совершенно разного. Одна категория — пожилой провинциальный читатель, которому нужен большой роман — психологический, любовный, бытовой, то есть то, чем всегда славилась «Иностранная литература». Вторая категория, очень для нас важная, — столичное студенчество. Ей как раз нужно другое — не художественная, а документальная проза: публицистика, эссеистика, статьи по истории, философии, психологии.

Какая литература, по вашим наблюдениям, сейчас интересна людям в целом?

Сегодня крен читательского интереса направлен в сторону нон-фикшн. Мы то и дело слышим, как люди, которые не читают художественную литературу, говорят: «У меня нет на нее времени». Многие интересуются литературой с другого бока: не романами, скажем Вирджинии Вулф, а ее дневниками, не стихами Уистена Хью Одена, а его эссеистикой. Но есть и те, кто до сих пор предпочитает традиционную художественную литературу. Я в их числе.

С чем, по-вашему, связан сдвиг в сторону нон-фикшн?

Думаю, с тем, что люди стали гораздо больше ездить, интересоваться тем, что видят. Раньше многого просто не знали — а когда не знаешь, это и не нужно. Сейчас интерес к разнообразным явлениям жизни за границей существенно вырос.

Разве художественная литература не показывает разнообразные явления жизни?

Показывает, но не все ей доверяют. К художественной литературе можно относиться как к belles-lettres — к чему-то прекрасному, внежизненному. Позволю себе рискованное сравнение. Одно дело — любоваться красоткой в глянцевом журнале, а другое — иметь ее под рукой и обладать ею. Тут так же. Поскольку сейчас связи с миром гораздо теснее, живой, реальный мир выигрывает.

Собираетесь ли вы что-то менять в журнале под влиянием этой тенденции?

Мы не можем с упорством достойным лучшего применения печатать только художественные произведения — и поэтому все время обращаем повышенное внимание на невыдуманную литературу.

Как вы находите произведения для публикации в журнале?

Когда речь идет о критике и публицистике, мы ориентируемся на самые крупные иностранные рецензионные журналы. Многие студенты московских филологических институтов пишут нам аннотации, рассказывая о тех книгах, которые приметили зарубежные критики. Мы также питаемся тем, что дают нам переводчики, потому что сейчас у нас нет людей, которые могли бы заниматься гораздо более важной работой, чем редактирование, — поиском текстов. Конечно, мы что-то ищем, но главным образом рассматриваем то, что нам предлагают.

На что бы вы никогда не пошли, чтобы расширить аудиторию журнала?

Мы избегаем печатать развлекательную литературу, хотя у нас были номера, посвященные детективу. Но становиться «Караваном историй» мы не хотим и не будем. Мы стараемся держаться в рамках серьезной литературы. Я не люблю фэнтези и научную фантастику, и мы этого почти не печатаем.

Каким вам видится будущее журнала?

Сохранить бы то, что есть. Если бы эти 2000 экземпляров тиража сохранились и дальше, было бы очень здорово. Но против реальности не пойдешь: у нас было 50 сотрудников, осталось 10, был особняк, осталось несколько комнат, были какие-никакие зарплаты, а остались гроши. Все это ни о чем хорошем не свидетельствует. Но есть и положительная сторона: журнал выходит по-прежнему 12 раз в год, пользуется большим спросом у узкой категории читателей. О чем еще мечтать? Тираж в 300 тыс. экземпляров (а в перестройку он доходил до полумиллиона) уже не вернется.

Каково, на ваш взгляд, нынешнее состояние мировой художественной литературы?

Не уверен, что я большой знаток мировой литературы. Есть общее мнение, согласно которому мировая литература уже не та, что раньше: нет Кафки, Томаса Манна, Фолкнера, Камю, Ивлина Во. Но это вечный и довольно пошлый разговор. Современные авторы слишком близко к нам находятся, чтобы мы могли их оценить по достоинству. И я не уверен, что сегодня мы имеем право определять, кто хорош, кто нет. Конечно, есть недавно ушедшие классики — Гюнтер Грасс, Александр Солженицын, Умберто Эко, Джон Фаулз. А есть молодые авторы, очень талантливые, которые пишут непривычно, по-новому. Нам может казаться, что это не искусство. Но мы же помним, что представители французского Салона, академики, плевались, когда видели первые картины Дега, Ренуара. Им тоже это не казалось искусством. Так что должно пройти время: на расстоянии все видно гораздо лучше.

Сейчас все чаще стали появляться новые переводы произведений, которые когда-то уже были переведены. Чем это объясняется?

У перевода, как у всякого художественного проекта, есть мода. Сегодняшняя мода — переперевод. Эта мода очень осмысленная: язык меняется и каждое поколение требует нового перевода.

Советский подход отличался от западного. На Западе давно считается, что раз в 40—50 лет книгу нужно переводить заново — поэтому, например, существует масса переводов на разные языки «Мастера и Маргариты», «Анны Карениной». В Советском Союзе переводами занимались хорошие переводчики — молодых и начинающих к этому делу не подпускали. Если такой хороший переводчик переводил что-то, последующие поколения это и читали. Сейчас традиция переменилась, и многое стали переводить заново.

К сожалению, иногда переводят то, что не нуждается в новом переводе, но нередко переперевод объясняется тем, что в старом варианте было много неточностей. Это могло быть вызвано, например, тем, что люди не знали каких-то реалий: не было доступа к необходимой литературе или возможности ездить за границу. Я сам заново перевел «Гордость и предубеждение» Джейн Остин, потому что существующие переводы кажутся мне несмешными, неинтересными, плохо написанными по-русски.

Каковы критерии хорошего перевода?

Они размыты. Но в целом это должен быть настоящий русский текст, при этом точно и адекватно переведенный. Пойди сведи эти критерии воедино!

Можно ли научить человека переводить художественную литературу?

До известной степени. Можно указать направление движения, привить навык, продемонстрировать, как надо действовать. Но зачастую из этого ничего не выходит: нужны одаренность, культура, чувство и знание языка — в первую очередь того, на который переводишь. Если человек 25 лет живет в Испании и знает испанский как родной, значит ли это, что он хороший литературный переводчик? Конечно, нет. Даже если он переводит без ошибок.

У вас много разных занятий: вы возглавляете журнал и Гильдию «Мастера литературного перевода», преподаете в РГГУ, переводите книги, создаете биографии писателей. Что из этого вам сейчас ближе?

С 2011 года, когда я написал первую книжку про Киплинга (а мне уже тогда было немало лет), — это занятие стало центром моего интереса. В некотором смысле это производное литературного перевода. Книжки, которые я пишу, только отчасти мои: я ориентируюсь на чужой сюжет — авторы, о которых я рассказываю, ведут меня. Я двигаюсь по лыжне, проложенной судьбой этих писателей. Другое дело, что я их биографии видоизменяю, придавая большее значение тому или иному эпизоду. Но сюжет я все равно не могу изменить.

Как вы выбираете писателя, о котором решаете рассказать?

Мы с издателями исходим, прежде всего, из того, что может быть интересно читателю. Все биографии, которые я писал, — рассказы о громких, широко известных фигурах: это Сомерсет Моэм, Оскар Уайльд, Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Генри Миллер, Вудхаус. Если вы спросите, люблю ли я авторов, о которых пишу, я не всегда смогу ответить утвердительно. Из десятка моих героев мне по-настоящему нравятся Грэм Грин и Вирджиния Вулф. К остальным я отношусь по-разному и порой очень прохладно. Но от этого их жизнеописание не становится для меня менее интересным.

Вы с 1991 года преподаете в РГГУ — ведете спецкурс по литературному переводу и читаете несколько курсов по зарубежной литературе. Приносит ли вам удовлетворение эта работа?

Меньше, чем раньше: возраст и усталость сказываются. Студенчество делится на 90% невыразительных людей и 10% замечательных, талантливых. Конечно, 10% это мало, но работаешь ради них. И даже если человек бездарный, но увлеченный, эта увлеченность все искупает. Я не согласен с тем, что раньше студенты были ярче и одареннее, — все было примерно как сейчас.

Мне нравилось преподавать в школе. Я работал в Колмогоровском интернате — спецшколе для ребят, наделенных талантом к физике и математике. Меня распределили туда преподавать английский язык, и я провел там девять лет. Мне доставляло удовольствие учить этих ребят, потому что они, с одной стороны, вообще не знали языка — ведь всегда интересно преподавать с нуля, а с другой — все схватывали на лету.

Чем из того, что вы сделали, вы больше всего гордитесь?

Трудно сказать. Есть несколько переводческих работ, которые, мне кажется, у меня получились. В частности, письма Джонатана Свифта, несколько романов Ивлина Во, сборники комической английской и американской прозы. И биографии — Вирджинии Вулф и Вудхауса.

В детстве мне читали стихи Владимира Маяковского: «Все работы хороши, выбирай на вкус!» Мои — одинаково хороши все!

Беседовала Анна Натитник, старший редактор журнала «Harvard Business Review Россия»