«Важнейшая задача учителя — делать все, чтобы на уроке было не страшно и не унизительно»
Анна Натитник
Сын родителей-математиков, Дмитрий Эммануилович Шноль всегда интересовался историей, литературой и писал стихи, однако преподавать решил все-таки математику. Больше 30 лет он работает учителем, 20 из них — в школах для одаренных детей. Сегодня Дмитрий Эммануилович возглавляет кафедру математики школы «Летово», но ведет не только математику, но и историю.
HBR Россия: Когда и почему вы приняли решение стать учителем?
Шноль: После школы я год проучился в Институте стали и сплавов и понял, что это не мое. Тогда я бросил учебу и пошел в армию. Это был 1984 год, разгар войны в Афганистане, во многих институтах отменили бронь, и мои одноклассники пошли в армию после первого курса. В МИСиСе бронь была, но у меня были толстовские представления о жизни: нельзя иметь привилегий.
Армейский опыт сильно меня изменил. Я увидел, как с воспитанных советской школой юношей буквально за пять дней слетала шелуха этого воспитания и жизнь строилась по унижающим полублатным правилам. И я решил, что взрослых уже не переделаешь, а детей — можно попытаться.
Когда я демобилизовался, мне был почти 21 год и я не мог позволить себе еще пять лет сидеть за партой и зависеть от родителей. Поэтому я сразу устроился воспитателем в школу-интернат и поступил в Московский заочный педагогический институт.
Почему вы решили преподавать именно математику?
У меня гуманитарные интересы, я даже думал поступать на истфак. Но в 1986 году было еще не понятно, куда движется страна. Я не был уверен, что все не вернется в советское идеологическое русло. Математика мне давалась легко, и я решил стать учителем математики, чтобы точно иметь возможность работать, не кривя душой.
Мои родители — математики, и этот предмет легко мне давался. Я учился в хорошей школе с гуманитарным уклоном и видел, как мои одноклассники страдают от математики. То, в чем я усматривал систему и красоту, для них было набором не очень понятных правил, которые нужно зазубрить. Меня это огорчало.
Математика — демократическая дисциплина. Ученик может указать учителю на ошибку, и тот ее признает. В математике есть объективная истина, которая всем доступна и перед которой все равны, — и нет возможности для разных, в том числе идеологических, интерпретаций. Теорема Пифагора и в коммунистическом Китае, и в католической Польше, и в мусульманских Эмиратах — это теорема Пифагора. Математика не разъединяет, а объединяет людей — в отличие от той же истории. У меня всегда было чувство, что это зона безопасности: тебе объясняют правила, ты их понимаешь, живешь по ним и можешь объяснить другим. Мне кажется, это очень важно.
Вы видите в математике красоту — в чем она заключается?
Ломоносов в своей «Риторике» говорил о «сопряжении далековатых идей». Соединяя то, что здравому смыслу кажется несоединимым, испытываешь восторг. Красивые вещи в математике устроены так же. Две с половиной тысячи лет человечество билось над квадратурой круга и, только связав ее с далекой областью — с теорией чисел, смогло доказать, что задача не имеет решения. Две разные теории вдруг сошлись, чтобы друг другу помочь. Это вызывает восхищение.
Когда неожиданно оказывается, что сложную теорию или запутанную конструкцию можно объяснить очень просто, это тоже красиво. Переход от сложности к простоте захватывает. Не даром люди веками доказывают одни и те же теоремы, придумывая новые связи и все более элементарные ходы.
Замечаете ли вы как поэт связь между математикой и поэзией? Может быть, она именно в красоте?
Некоторая общность, безусловно, есть. Чтобы стихотворение получилось, нужно на время отключить верхний, рациональный слой сознания. Надо дать простор интуиции: то, что представляется завиральным, может оказаться той самой далековатой идеей, которая требуется в этом месте. Когда человек пишет стихотворение, получается совершенно неожиданный текст, который в каком-то смысле больше автора.
С математическими идеями тоже так бывает. Кажется: это точно не должно подойти, но все-таки попробую про это подумать. И все сходится. Так что общее здесь — доверие к приходящим со стороны вещам, которые на первый взгляд видятся абсолютно неуместными.
Считаете ли вы, что математику должны изучать все, даже те, кто хочет стать, скажем, историком?
Конечно. Более того, я думаю, что изобразительным искусством и музыкой хорошо бы заниматься как минимум до девятого класса. Разные дисциплины развивают разные части мозга. Жизнь сейчас очень длинная, и не известно, что нам понадобится, а что нет. И математическая красота не заменима ничем. Многие представляют себе, что такое прекрасное стихотворение и замечательная мелодия, — хорошо бы почувствовать и красоту математики. Другое дело, что можно изучать математику 10 лет и ни разу ни про какую красоту не поговорить и не вспомнить.
Почему вы преподаете именно в школе, а не в вузе?
Одно время я преподавал в вузе, но вернулся в школу. По моему опыту, школьники живее на все реагируют, предлагают больше идей, уроки с ними менее запрограммированные, более импровизационные, чем занятия со студентами. В школе невозможно построить занятие так, как ты хочешь, — все равно все пойдет по-другому. Мне это нравится.
Какую задачу, кроме преподавания математики, вы ставите перед собой?
Когда ребенок приходит в школу, он попадает в зависимое положение. Его беспрерывно оценивают, причем зачастую по не понятным ему критериям. Формально оценивают не его, а его работу, но до определенного возраста это сложно разделять. Жить в такой ситуации очень трудно, и только детство способно это выдержать. Если заставить взрослого человека существовать в подобном режиме, он или устроит бунт, или впадет в апатию.
